Самая страшная книга. Холодные песни

А потом его подняли над бортом. Стеклянные глаза Лизи исчезли, Брайс приложился затылком о поручни и полетел вниз.

«Что ж, – подумал он, прежде чем в легкие хлынула соленая вода, – в конце концов, прошлое утащило меня за собой».

ВИКТОРИЯ ЛАКАССЕ

Она спаслась.

АД

Страх – это спичка, брошенная на горку пороха. Вспышка, и его уже не остановить. Паника на корабле – это пожар, бушующий в сумасшедшем доме. Или зверинце.

Страх и паника.

А потом – хаос.

Еще вчера по палубам гуляли нарядные люди, в пассажирском зале звучал беззаботный говор, кто-то хохотал, кто-то восторгался совершенством лайнера, дамы искрились и таяли в электрическом свете. Вчера…

Лайнер валился на правый борт, океан подползал к главной палубе. Близость воды – каких-то десять минут назад контролируемая, неопасная – в один миг лишила людей рассудка. Звериные вопли заглушали рвущуюся в трюм воду.

Охваченные страхом бедняки, полуодетые, разбуженные столкновением и криками, выбирались из помещений третьего класса. Твиндеки располагались дальше от шлюпочной палубы, чем каюты первого и второго класса, – путь к шлюпкам преграждали сотни других людей.

Не прошло и шести минут с того момента, как парусник вспорол борт парохода, а на палубах уже звучала адская симфония. Кораблекрушение породило безумцев.

Австрийские моряки, которые плыли в Гавр третьим классом, пробивались к шлюпкам при помощи ножей и револьверов. Совсем недавно им довелось чудом пережить другое крушение – пароход, где они несли службу, потонул у американского берега. И вновь океан предлагал им лишь неизбежную гибель. «Ла Бургонь» глотала воду, кричала о смерти. Австрийцы орали в ответ: не их пароход, не их команда, не их смерть. Лезвия ножей и горячий свинец выпрашивали спасение чужой кровью.

Австриец с красными влажными глазами полоснул офицера по выставленным вперед ладоням, а затем по лицу – оно разошлось красной трещиной. Люди-звери, подобно волне, сметали с пути офицеров. Форма и звания перестали что-либо значить. Только жизнь, только возможность уцепиться за нее жадными пальцами.

Жестокость австрийских моряков передалась итальянским эмигрантам. Обитатели третьего класса орудовали кулаками и ножами: расталкивали, калечили и убивали женщин и мужчин. Оказавшись на шлюпочной палубе, они окончательно лишились рассудка. Метались, срывали брезенты со спасательных шлюпок, прыгали в вельботы, резали, давили, рвали. На палубу лилась кровь.

Они убивали офицеров.

Сбрасывали в воду женщин.

Били ножами по рукам, которые передавали детей.

Снятая с кильблоков шлюпка, посадкой в которую занимался второй штурман Дюпон, была заполнена женщинами с детьми и стариками. Штурман перерубил топором фалини – перегруженное суденышко отошло от лайнера, – отдал стопора на шлюпбалках и стал потравливать трос талей. Над головой скрипел барабан шлюпочной лебедки. Вельбот вывалился за борт, достиг предельного положения и, клонясь кормой, начал спуск на воду.

Дюпон спешил. Шлюпка практически упала на волны и трусливо прижалась к левому борту, удерживаемая не отданными глаголь-гаками. Кто-то зарычал штурману в лицо, оттолкнул. Дюпон упал на колени, потянулся к топору, который лежал у палубного обуха.

Под ребра проникло стальное жало; настырное и холодное, оно, тем не менее, вскипятило кровь, заставило выпрямиться, застонать. Штурмана снова толкнули или ударили, он упал на сорванное леерное ограждение, по спине забарабанили тяжелые ботинки и босые ноги.

– Нет! Пожалуйста, нет! Тут дети! – заголосила женщина в шлюпке, она прижимала к груди наспех запеленутого младенца.

Трещала шлюпбалка, по тросам спускались итальянцы. Эмигранты, безразличные к детскому плачу и мольбам матерей, прыгали с лопарей в переполненное гребное суденышко.

– Убийцы! Мы все утонем! Убийцы! Да покарает вас Бог!

Вельбот начал тонуть.

Другую шлюпку удалось отцепить от талей, но женщины и дети вскоре тоже оказались в воде без спасательных нагрудников, за которые дрались в носовой части лайнера.

Большой деревянный ящик окружили матросы. Они доставали нагрудники, тут же исчезавшие в смердящей страхом толпе. На объяснения, как правильно застегивать ремни, не было времени. Люди выдирали друг у друга бесценные атрибуты надежды, завязывали в спешке на талии.

– На грудь! Крепите на грудь! – кричал белобровый матрос, но никто не слышал.

Его товарищи уже поглядывали на шлюпки – на последний шанс спастись. Сначала один, потом другой, третий… они бросали свои посты и обязанности, вытаскивали пассажиров на палубу, толкали за борт, а сами занимали их место в вельботах. Силой и жестокостью команда «Ла Бургони» не уступала итальянским эмигрантам и австрийским морякам.

Мак-Кеоуна, пассажира второго класса, оттеснили к сходному тамбуру. На его глазах итальянцы зарезали трех женщин, которые пытались забраться в шлюпку, а тела столкнули ногами за борт. Горло женщины, которую скинули последней, пузырилось кровью.

Пекаря Чарлза Дуттвейлера, чей дом и семья находились в Бремене, дважды стегнули сталью: нож рассек лоб и кожу над левым ухом. Его ранил матрос лайнера. Лежа на палубе и зажимая раны рукой, Дуттвейлер видел, как австрийцы спихнули за борт большой катер, закрепленный на кильблоках носовой палубы, и стали прыгать в воду.

Австриец выстрелил в мужчину с младенцем на руках. Джентльмен покачнулся, приподнял сверток с ребенком и растерянно глянул туда, где в темно-коричневом пиджаке дымилась маленькая дырочка. Голову мужчины покрывал цилиндр с узкими полями, возвышавшийся над творящейся на палубе бойней. Раненный в живот, джентльмен снова прижал младенца к груди и стал оседать…

Гаспар Куапель продирался к шлюпочной палубе. Бежавший перед ним австриец выстрелил в офицера, но промахнулся – каморы барабана опустели. Все двадцать камор. Трясущийся от страха Куапель был хорошо знаком с двуствольным револьвером в руке австрийца – держал такой же в собственном ломбарде, расположенном на бульваре Кур-Салейя в Ницце. Револьвер конструкции Лефоше, рассчитанный на стрельбу из верхнего или нижнего стволов, барабан с наружным и внутренним рядом камор под семимиллиметровые шпилечные патроны, складной спусковой крючок, курок с двумя бойками. Револьвер, что хранился под прилавком ломбарда месье Куапеля, был богато украшен гравировкой, палисандровые щеки рукоятки покрывала ромбовидная насечка – всем этим не мог похвастаться револьвер австрийца, с простой отделкой, но не менее надежный и смертоносный. Куапель часто открывал ящик под кассой и доставал тяжелое оружие с маркировкой «Campagnac Arquebusier à Bordeaux» в верхней части ствола, вертел в руках, целился в невидимых врагов, даже вспугнул как-то раз неудачливого грабителя… но никогда не относился к револьверу как к дьявольскому инструменту, способному так легко отнять жизнь… До этой минуты – нет…

Мир кренился в туман. На шлюпке, которая раскачивалась по левому борту вблизи ходового мостика, причитали женщины и плакали в голос дети. Молодой матрос возился с блоком кормовых талей.

– Женщин и детей вперед! – крикнул кому-то офицер, а потом повернулся к матросу. – Эй! Что у тебя?

– Заело! Сломалось! – во всю глотку гаркнул матрос. – А, дьявол! С меня хватит!

– Назад! Стой!

Молодой матрос остановился. Офицер приблизился.

– Куда собрался, мерзавец? На судне двести женщин и восемьдесят детей! А ты!..

– Я не хочу умирать! К черту! Лучше убейте меня!

– Ты их погубишь! Всех, кого бросишь! Всех, кому не поможешь! Кем хочешь умереть: гадом или человеком?! Делай то, что должен!

Матрос попятился. Только сейчас он заметил, что у офицера нет правого глаза… Вернее, есть, но мертвый, желто-красный, вдавленный в глазницу.

– Помоги им! Помоги кому сможешь! – крикнул офицер и бросился к другой шлюпке. Через минуту он умер – спрыгнувший в вельбот австриец выстрелил ему в лицо, аккурат между здоровым и раздавленным глазом. Но сейчас офицер, человек, который делал то, что должен, спешил к пассажирам, а матрос смотрел ему вслед.

«Я не нанимался погибать в этом аду…»

А потом:

«Помоги им».

Молодой матрос попытался.

СЕКОНДО

Пустота визжала.

Секондо не понимал, почему лежит на полу. Голова раскалывалась.

На палубе твиндека итальянец был не один – растерянные лица эмигрантов шарили в поисках ответов по стенам без иллюминаторов.

Секондо пополз вперед и уткнулся в койку синеглазой девушки, которая упорхнула в начале ночи (он долго не мог заснуть и видел, как она уходит), но так и не вернулась. На грязные простыни капала кровь. Итальянец коснулся рукой лба, нащупал липкую рваную рану. Он поранился при падении.

Дверь была открыта. Секондо понял, что твиндек опустел минимум наполовину.

«Сколько я пролежал без сознания?»

Пустота шипела:

«Массо!»

– Корабль во что-то врезался, – сказал пожилой мужчина, пытаясь встать.

– Что он говорит?

– Дева Мария!

– Нет! Это невозможно!

– Мы умрем!

Секондо отмахнулся от нарастающего гула голосов. Но… что сказал старик?

Если пароход тонет, то он не успеет отомстить!

Секондо встал и направился к двери. Мимо пробежали два парня с короткими ножами.

«В тебе нет стержня, Массо… ты падаль… Не смей умирать, пока я не доберусь до тебя».

Он выбрался на палубу.

«Что ты сказал ей перед тем, как ударить ножом? Что ты сказал моей Сэвине?»

Секондо обошел разрезанную пополам женщину. Между двумя частями тела лежала кишка, толстая, как трос, ее вытянуло из женщины и тоже разорвало. Обрубки словно тянулись друг к другу серыми щупальцами. На пальцах левой ноги висела черная туфля.

«Она дышала, когда я нашел ее… еще дышала… но все, что смогла сказать, – лишь твое поганое имя…»

Над палубой прокатился тягучий вой гудка. Небо выглядело больным и отечным.

«Она боялась тебя, Массо, боялась и любила…»

Около рубки толпились люди. Секондо наткнулся взглядом на загорелого мужчину и сжал кулаки с такой силой, что проткнул ладони ногтями.

«Ты грязь и нечистоты, которые были рядом с моей сестрой… лицемер и пьяница… ты – мясо, которое я разорву на куски…»

Нет, это был не Массо. Секондо издал стон разочарования. Пустота подхватила.

Помещения, расположенные ниже бридждека, заливало водой. Правый край палубы задирался все выше и выше, катились предметы и люди.

«Ты злой дух… и ты…»

Итальянец оказался в воде, около плота, за который схватился. К плоту гребли люди, хотя места на нем не было. Кто-то пытался отцепить пальцы Секондо.

Нос парохода скрылся под водой с жутким шипением. Набирающий силу водоворот подхватил живых и мертвых. Секондо оттолкнулся от плота, который влекло к краю водоворота.

«Ла Бургонь» погружалась на дно. Следом падал Секондо, черная воронка тянула вниз, но он рвал пальцами ее мягкие стены, колотил ногами, не сдавался, не сдавался, не сдавался…

Рядом мелькнула тень. Он ухватился за нее, за скользкий хвост, чудовище встрепенулось, но Секондо уже полз по бугристому телу, выковыривая зеленовато-коричневую чешую и погружая пальцы в холодную плоть. Туловище было твердым, как дубовая кора, с глубокими шрамами и коростой из мидий. Существо извивалось. Итальянец встретился с ним взглядом, и пустота прикрикнула на хвостатую тварь. Желтые мертвые глаза подчинились. Алый раздвоенный язык исчез в дыре рта.

Секондо оказался на поверхности. Он подплывал к мертвым и еще живым, заглядывал в лица. Некоторые трупы плавали вверх ногами, он переворачивал утопленников; спасательные нагрудники с надписью «Ла Бургонь» были завязаны слишком низко, по талии. Вокруг – обломки корабля, похожие на плоты, и плоты, похожие на обломки. Люди со звериной яростью сражались за спасательные круги, доски, места в шлюпках. За перевернутый вверх килем вельбот держались не меньше тридцати человек. То тут, то там над океаном раздавался крик, и несчастного навсегда укрывали волны.

Секондо искал. Он хрипел, молотил руками и кричал:

– Массо! Массо! Массо!

Итальянец понимал, что, вынырнув из глубин, он погрузился в другие – его пожирало магнетическое безумие. Где-то в океане жило что-то большое и опасное, и оно забавлялось, играя волей людей. Что это – древний гигант, остров или сам дьявол – Секондо не знал.

«Оно снова заснет, но прежде злобой своей собьет волны в кровавую пену».

Он схватился за обломок весла, набрал в легкие воздух и уже собирался снова выкрикнуть имя убийцы своей сестры, но тут увидел его.

Эрик Массо возвышался над заостренной кормой шлюпки и размахивал отпорным крюком. Вот он ткнул острым наконечником в шею мужчины, и тот скользнул под воду. Его место занял другой, люди цеплялись за борта, пытались подтянуться, но их сбрасывали ударами весел и крюков. Безжалостные лица матросов походили на подвижные маски.

Секондо подплыл к переполненной шлюпке с носа. Он схватился за планширь вельбота левой рукой и, когда рыжебородый матрос замахнулся крюком, ткнул его обломком весла в живот. Рыжебородый крякнул, согнулся пополам и повалился в воду. Итальянец ударил его еще раз, по голове, и забрался в шлюпку.

На него набросились сразу двое, замелькали багры. Удары сыпались на низкорослого Секондо, шипы и крюки жалили, из ран лилась кровь, но итальянец не отступал. Обладая редкой силой, он исступленно орудовал обломком весла. Первый упал на тела, которые, точно сардины, вжались в дно лодки, упал замертво. Рухнул за борт второй, из проломленного виска хлестала кровь.

Пустота просила еще, пустота пищала от удовольствия.

Итальянец ступил на банку – лицо и руки были липкими от крови, своей и чужой – и вогнал острый конец обломка в глаза матросу, стоящему на пути к Массо. О грудь Секондо бился отпорник со сломанным штоком, рожок крюка засел в ключице.

– Кто ты?! – Массо отбросил крюк и вырвал из уключины весло.

Он стоял перед ним в рваной, грязной робе, с искаженным яростью лицом.

– Сэвина, – сказал-прокашлял Секондо.

Матрос услышал, понял. Лицо осунулось, в глазах мелькнул… что?.. страх?

Секондо было плевать.

– Сэвина, – повторил он и шагнул через голову полуобморочного пассажира на следующую банку. Руки раскачивали шлюпку, будто щупальца спрута.

Массо обрушил на него весло. Лопасть с хрустом выбила плечо из сустава, итальянец выронил обломок весла, его ноги подкосились, но он устоял. Матрос снова замахнулся. Но тут Секондо прыгнул на него и, схватив рукой за горло, повалил на руль. Затем отпустил, но лишь для того, чтобы вырвать из ключицы крюк, чтобы вбить наконечник в шею врага, глубже, глубже… В лицо итальянца фонтанировала кровь врага, он слизывал ее, как нектар.

Глаза Массо остекленели.

И тогда Секондо встал и закричал. Окровавленный отпорник выпал из руки, а он продолжал кричать, словно исторгал из себя воспоминания и остатки разума – все, что мешало пустоте. А потом итальянец повалился на труп матроса, накрыл своим телом, рука свесилась за борт, и волны стали бережно смывать с нее кровь.

Когда его столкнули в воду, он уже не дышал. Секондо улыбался.

ДЕЛОНКЛЬНа дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! —В неведомого глубь – чтоб новое обресть! [2]

Разум капитана Делонкля будто рассекли надвое: одна половинка по-прежнему слушала холодные песни Молпе, его последней возлюбленной, прекрасной и жестокой русалки (капитан видел в воде серебристый хвост), другая – пыталась найти выход, хоть чем-то помочь людям на обреченном судне.

Делонкль, стоя под ходовым мостиком в окружении людей с несчастными лицами, рассказывал, как прыгать в воду, когда пароход станет опрокидываться. Он не пытался казаться бодрым и мужественным, эти понятия потеряли смысл. Капитан заранее попрощался с офицерами, которых обрек на гибель и которые сейчас пытались спасти женщин и детей. Последним он пожал руку штурману Делинжу, в чью вахту произошло столкновение.

– Они задавили мою жену… – отстраненно сказал пассажир с голыми младенцами на руках. Дети кричали, их кожа отливала синим. Кто-то снял с себя плед и набросил на малюток.

«Мне жаль…»

«Ты обманула меня…»

Из десяти спасательных вельботов, что имелись на борту «Ла Бургони», три разрушили утлегарь и бом-утлегарь парусника. Шесть спустили на воду. С устройством шлюпочных талей последней, десятой шлюпки сражались матросы и офицеры.

– Спуститесь на палубу! – кричал офицер с красной раной вместо глаза. – Мы не можем поправить тали, пока вы там!

Никто не послушался, даже не привстал. Люди в вельботе вцепились в банки, борта, чужие руки и плечи, и смотрели на тех, кому не хватило места. Офицеры едва сдерживали толпу.

Хватаясь за тросы, Делонкль приблизился к шлюпбалке. На него смотрели десятки глаз из красного стекла.

– Вы должны покинуть шлюпку, – попытался объяснить капитан, – иначе мы не справимся с неполадкой. Понимаете? Если не выйдете, шлюпка утонет вместе с лайнером.

Его словно не слышали. Ни один человек в вельботе.

«Уже скоро…»

У парохода оставались считаные минуты. Из-за крена несколько пассажиров скатились по спардеку и полетели в воду.

«Вот и все, ничего не исправить. Я должен быть на мостике, когда…»

Делонкль поднялся на ходовой мостик. Продвигаться мешали обломки. Следом за ним взошли второй штурман Дюпон и рулевой Деваль. Дюпон был бледен и слаб, кровь из колотой раны в боку пропитала брюки, сломанная рука болталась плетью. Штурман думал, что уже не выберется из-под ног обезумевшей толпы, но он смог – и теперь стоял рядом с капитаном. Они встретят смерть вместе. Штурман считал себя везучим чертякой.

На верхней палубе раздался возглас удивления. Молодой матрос показывал на что-то в воде.

Капитан проследил взглядом. В ста пятидесяти футах от лайнера играли серебряные блики.

«Молпе и ее подружки», – подумал он и сказал:

– Дюпон, ваша рана…

– Меня убьет не она, месье капитан, – ответил штурман, навалившись на машинный телеграф, но оставаясь на ногах, как и подобает офицеру.

Капитан кивнул, глядя на океан.

– Друзья мои, вы верите в русалок?

Деваль удивленно посмотрел на Делонкля:

– Месье капитан?

– В русалок, Деваль, в русалок острова Сейбл?

Штурман и рулевой переглянулись.

– Матросы верят, – сказал Деваль, – что того, кто гибнет в океане вблизи острова, ждет сатана.

– Он делает зомби из тех, кого забрала вода, – добавил Дюпон.

– Сатана? – Капитан криво улыбнулся.

– Возможно, змеиные хвосты [3] – это его дочери, – произнес Деваль. – Или существа за гранью, которые воздействуют на разум, заставляя людей видеть их не такими, какие они есть.

– Гипноз? – спросил Делонкль. – А что думаете вы, Дюпон?

Штурман разлепил тяжелые веки.

– Я знал одного рыбака, месье… Он клялся, что все старшие сыновья в их роду видели русалок, хоть раз, но видели. Иногда это была женщина с блестящим плавником вместо ног. Иногда бледнокожий юноша с серебряными волосами и чешуей на спине и животе. Иногда бесполое существо с коричневыми перепонками и жабрами, которое пищало, как мышь… Этот рыбак, он говорил, что нашел свою русалку после ужасной бури. Хвостатая женщина запуталась в водорослях, ее выбросило на берег… Он принес ее домой, кормил моллюсками, крабами и морскими раковинами. Жена рыбака научила русалку вязать и готовить… Женщина-рыба спала в бочке с водой, там и умерла…

Делонкль задумчиво смотрел вдаль. Девалю показалось, что капитан прислушивается.

– В Древней Греции, – сказал Делонкль, – их называли сиренами и тритонами. В Древнем Риме – наядами, нереидами и нимфами. Немцы и никсы дали рыбоподобным существам другие имена – ундины и гуделки. Шотландцы прозвали подводных жителей шелки, русские – лоскотухами. В лоскотух превращались утонувшие девушки…

В двадцати футах от парохода плыла обнаженная девушка. Ее длинные рубиновые волосы стелились по волнам, необыкновенно прекрасное лицо было обращено к капитану.

«Молпе…»

Молпе плыла быстро, очень быстро, быстрее дельфинов и любовных признаний. Русалка выпрыгнула из воды, и Делонкль увидел покрытые чешуей живот, бедра и огромный рыбий хвост.

«Моя Молпе…»

Русалка нырнула, но тут же снова взвилась в воздухе, вращаясь винтом. На спине Молпе не было кожи, капитан смог разглядеть ее внутренности: небьющееся сердце, позеленевшие легкие, сгнившие кишки.

Пароход громко затрещал и стал стремительно погружаться кормой. Туман смешивался с паром, крики с шипением. Люди прыгали в океан.

Ботинки трех мужчин на ходовом мостике скрылись под водой.

«Ты обманула меня… моя любовь», – подумал Делонкль.

Капитан потянул за линь аварийного гудка. Лайнер исторг последний агонизирующий крик.

– Простите меня, – сказал Делонкль стоящим рядом Дюпону и Девалю, а потом волны накрыли разрушенный мостик «Ла Бургони».

ОДРАН

Он осмотрелся. Мозг словно затуманил наркотик: какое-то время Одран видел судно через кривое зеркало. Верхняя палуба «Ла Бургони» казалась кляксой на белом полотне тумана. Кляксу наполняли черные тени.

Испуганные, паникующие, кричащие тени в проходах и коридорах.

Кочегар ударил себя по лицу. Помогло.

Помещения заливала вода. Люди стреляли и резали друг друга. Пароход протяжно гудел.

Из-за крена четыре шлюпки левого борта завалились на палубу. У шлюпбалок копошились люди. Единственный уцелевший вельбот правого борта был переполнен, за места в шлюпке шло неистовое сражение.

Бурлила вода, свистел ветер, шипел пар. А потом Одран услышал и почувствовал, как взрываются паропроводы, и понял: все кончено.

Он повернулся к вентиляционной трубе, из которой выбрался минуту или две назад. Из трубы выползала скользкая тварь с парными плавниками на чешуйчатой спине. Две тонкие руки с опухолями локтей; черные отвислые мешочки там, где у обычной женщины расположены груди.

Тварь подняла голову и посмотрела на кочегара.

– Возвращайся в ад, – сказал Одран. – Здесь справляются и без тебя.

Уродливая женщина-рыба зашипела.

Одран разбежался и прыгнул через ограждение.

После жара машины и палубного безумия – перед глазами кочегара стоял молодой человек с перекошенным лицом, который выхватил ребенка из рук сидящей в шлюпке женщины и швырнул за борт, – холодная вода показалась милостивой и спокойной. Как постель. Одран скинул обманчивость океана, вынырнул на поверхность и поплыл к вельботу. В нем уже было человек пятьдесят, но кочегар сумел найти себе место.

В шлюпку продолжали лезть люди. В конце концов она перевернулась, и все оказались в воде.

Одран услышал, как поет океан. Песня напоминала скрип непрочной лестницы, крутой и тесной, скользкой от смазочных масел; походила на стук листов слани, гофрированных и грязных; в ней слышался плеск трюмной воды, матовой и опалесцирующей.

Кочегар поплыл в обратную сторону. Он не был уверен, что песня раздается с какой-то конкретной стороны, скорее всего, она стекала отовсюду, как туман, но Одран должен был попытаться сбежать от нее, что-то сделать. Потому что его отец тоже пел, перед тем как взять короткий железный прут и…

Он плыл, плыл, плыл…

Через час его заметили со шлюпки «Кромантишира».

ХЕНДЕРСОН

Туман расползался клочками.

Потерявший руль «Кромантишир» медленно шел на северо-восток. С момента столкновения с неизвестным пароходом минул час.

– Вижу шлюпки! – прокричал матрос на баке.

К паруснику гребли два спасательных вельбота.

– Дайте сигнал, пусть подходят к правому борту, – сказал Хендерсон.

Второй штурман Литтл выполнил приказ капитана.

Команда барка поднимала людей на палубу. Хендерсон расспрашивал.

– «Ла Бургонь», месье, – говорил матрос Ле Корр, – наш пароход называется «Ла Бургонь»… назывался…

– Мы ш-ш-шли в Гавр… – говорил матрос Жандро; язык сводило судорогой. – Люди, к-к-когда начали т-т-тонуть… Они т-т-творили такое… Там с-с-столько тел…

– Вы сделали все, что могли, – успокоил капитан, хотя сам не верил в это: среди спасенных он не видел женщин и детей.

Когда английский парусник подошел ближе, Хендерсон различил переполненный плот. Люди цеплялись за обломки. В пелене дождя океан шевелился и стонал, но еще больше в нем было молчания и смерти.

Туман полностью рассеялся. Солнце осветило неспокойную воду над могилой лайнера. Капитан барка «Кромантишир» на секунду закрыл глаза и сжал кулаки, хотя это принесло ему сильную боль – на почерневшей правой ладони лопнули бледно-желтые пузыри.

Уцелевшие в кораблекрушении заметили паруса судна, которое потопило их пароход, и замахали руками – те, у кого оставались на это силы.