Горпына

– В корень зришь, батька. Три травы из Карпат. Марена, помощница моя, в прошлом году вместе с мужем за ними ходила. А трав в настое всего двенадцать укрепляют они тело, обеспечивают циркуляцию крови и энергии, отходные компоненты и грязь из организма выводя. И сколько, батька, тебе их пить?

– Лучше дважды в день утром и вечером по числу трав.

– Верно. Двенадцать дней подряд пьешь, а потом столько же перерыв делаешь. Должно легче стать. Силушки наберешься за это время. Правда, для этого надо посмотреть, насколько кувшины сил жизненных энергий у тебя полны, как энергия эта распределяется по энергетической системе. Вижу я, что подтекают твои кувшины, сочится из них энергия. Надо сделать так, чтобы не было такого, иначе травы не помогут…

– Все ты знаешь.

– Сам ты не просмотришь, как следует, что на самом деле с тобой творится. Закрыто это от тебя. Маги против тебя работали. Я же вижу, что не в порядке. Захочешь, тебе скажу, а ты сам после этого думать будешь, что делать. Согласен?

Я кивнул. Горпына слегка прикрыла глаза и сразу же мне выдала, что и по чем. Я слушал ее и понимал: положение мое хуже, чем я думал. Замолчала Горпына, на меня посмотрела оценивающе, как я воспринял то, что услышал, а потом усмехнулась.

– Даже и не пошевелился. Я ведь тебе почти что смертный приговор огласила. С такими повреждениями долго не живут.

– Если не знают, что делать, – дополнил я Горпыну. – Жизнь мне мила. Уходить пока не собираюсь. Да и что вслед за тем, как тонкие оболочки и сознание покинут тело? В лучшем случае энергетическая капсула. Там энергии личности и оболочек какое-то время еще могут существовать. Дух же пойдет воплощаться дальше. А следующие воплощения, насколько я знаю и вижу, точно не будут лучше, чем нынешнее. Свет сознания в них будет еще меньше проявлен, а дух еще больше уязвлен.

– Ты орий?

– Считается, что да, но на самом деле орий – только слово. У меня нет соответствующих наработок.

– Прибедняешься ты. Воплощения прошлые видел свои?

Я кивнул.

– Не все, конечно. Видел и среди ариев, и среди атлантов.

– Головушка, как я посмотрю, стойко восприняла видения.

– Пока вроде с ума не сошел и не собираюсь.

Сказав эти слова, я обратил внимание на чашку. Пил травный настой я не спеша и маленькими глотками, поглядывая на Горпыну. Она смотрела мимо меня, а как только я осушил чашку до дна, усмехнулась, вздохнула, вспоминая, видимо, что-то давнее, а потом повела рассказ, озаряя взором сознания недавнее прошлое.

Замуж я рано вышла, едва только восемнадцать исполнилось. В Черкассах тогда жила, да не одна. Муж казаком был. Молодой парень, всего двадцать три года ему тогда было. Ребенок у меня был от него. Маруш парень был сильный и умелый, красивый, конечно, статный и высокий. Другие женщины на него частенько заглядывались. Все умел, а что не умел, тому быстро учился. Жили мы с ним душа в душу два года. Мне двадцать лет исполнилось, а казак ушел в поход и не вернулся. Год прошел, у меня ребенок на руках, а любимого все нет. Я уже тогда знала, что случилась с Марушем беда.

Сон мне как-то приснился. Во сне этом я увидела поле боя, на котором лежали тела погибших. Сеча лютая была и не в здешних краях. Летал над полем сокол, взор свой вниз устремляя, как будто что-то высматривал. Недобрый, темный был его взор, как будто искал кого-то среди полегших воинов. Опустился потом сокол на землю и подошел к одному из погибших. Я вначале не разобрала, кто лежит, а потом увидела, что это Маруш. Сокол на него взошел, клюнул один раз в висок, а потом улетел. Я проснулась тогда в холодном поту. Все мне было понятно. Погиб Маруш, но я не верила в это, плакала поначалу, а потом поняла, что слезами делу не поможешь. С конца лета к зиме начала готовиться. Мне бы помогли знакомые да родичи, но все равно, один годок можно было так прожить, а там надо было что-то думать. Как без мужчины? А никак, к тому же с ребенком на руках вдвойне тяжело.

Настроилась я на жизнь трудную и тяжелую. Надо было перезимовать. Можно было, конечно, к родственникам податься в Киев или в Белую Церковь, но я решила пока в Черкассах остаться. Здесь мне нравилось. Сюда меня Маруш привел, как только я за него замуж вышла. Дом он сам с товарищами построил. Жить было где. Вот я и осталась, как думала, на зиму, но вышло дело не так, как я ожидала.

После первых холодов, когда листва начала уже желтеть, а буйные ветры приносить прохладу, гость явился ко мне в дом. Я поначалу и не поняла, кто пришел. Мужчина, которого я встретила, был уже в годах, но годы не старили его. Был он подтянут, может, несколько сухощав, но сила жизни была проявлена в нем больше, чем во многих молодых. На меня из-под густых бровей смотрели живые и добрые глаза. Мне тогда казалось, что мужчина, дедом его у меня язык не поворачивался назвать, видит все, даже то, о чем я и понятия не имела. Чувство, возникшее у меня тогда, было мгновенным. Я, глядя на слегка запыленного мужчину в жупане, подпоясанного, словно шляхтич, широким поясом, внезапно узнала родича.

– Дедушка, ты что ли?

– Я внучка, а кто же еще может к тебе прийти?

Под казацкими усами появилась и сразу же скрылась усмешка, свидетельствующая о доброте души и сердечности. Деда я давно не видела. Не жил он с родителями, казаковал смолоду, предводителем казацких отрядов был, говорили, что погиб, но слухи иной раз действительности и близко не соответствуют. Так и в моем случае было.

– Как ты меня нашел?

– А ты думаешь, что это так сложно сделать? Мне ветер нашептал, где ты есть, внучка, а добрые люди к тебе, когда в Черкассы пришел, дорогу показали. Гостя примешь?

– Конечно, но нечем мне тебя угостить. Одна я осталась.

– Я знаю. Можешь мне ничего не рассказывать.

Я слегка нахмурилась.

– Откуда знаешь? Ветер нашептал?

– Соображаешь, внучка. Дай дед тебя обнимет.

В объятиях Ивана Сутимы, моего деда, мне стало легче. Я бы и стояла так, но почувствовала, что надо отстраниться. Рыдания тогда сотрясали мое тело. Иван обнял меня и сказал:

– Не плач, внучка, жизнь твоя даже еще не началась.

– Нет Маруша. Я видела во сне его мертвым.

– Так даже лучше, – отреагировал Иван. – Лучше знать правду, чем тешить себя несбыточными надеждами. У тебя ребенок. Сама не справишься. За тобой я пришел. Где жить есть, правда, места глухие, но так даже лучше.

– Я готовлюсь к зиме.

Иван только лишь усмехнулся.

– Решай. Сегодня, в крайнем случае завтра, надо тебе со мной в путь отправиться. Вверх по Славуте пойдем. Есть у меня друзья-побратимы, возле Канева живут в лесной тиши. Помогут тебе и мне.

– Неожиданно как-то предлагаешь. Мне подумать надо.

– До утра время есть. Для тебя это лучший исход. Ты же мужа хочешь?

– Какая же женщина мужчину не хочет? Может, Маруш вернется, а меня нет?

– Не вернется, внучка. И ты, и я это знаем. Смерть закрыла ему глаза.

– А откуда ты знаешь, что я встречу другого и когда?

– От тебя зависит и от того, кем станешь…

– Ты учить меня будешь?

– Нет. Ты, дочка, сама, если захочешь, будешь давнюю науку изучать. Я только лишь посланник, только лишь тот, кто может указать тебе дорогу. Идти же по ней предстоит тебе.

– Родители еще не знают, что Маруш погиб. Я хотела им сказать, но в Белую Церковь надо еще дойти, а у меня времени нет.

– Им знать пока об этом незачем. Придёт время, я скажу.

– Так ты, дед, что, казаковать перестал?

– Лет десять, как саблю повесил на стенку. Видишь, у меня в руках палка, с ней и хожу.

Сабли не было на боку у Ивана, тем не менее, передо мной стоял казак. За плечами был колчан со стрелами и лук. На поясе висел нож, руки сжимали посох, а на лице играла усмешка. Еще сума была перекинута через плечо, а на широком кожаном поясе висели разные сумочки. Правда, не было пороховницы. Не носил тогда Иван пистолей.

– Не один я прибыл, – сразу же сообщил Иван. – Ждут меня.

– Кто ждет?

– Друзья-товарищи. Скучновато жить в лесу одному. Так что решаешь, внучка?

– Утром дам ответ, – слегка прикусила я губу и нахмурилась.

– Переночевать можно будет моим товарищам у тебя дома?

– А ты с ними будешь?

– А куда я денусь? – весело спросил дед.

Таким веселым я его еще не видела.

Деда своего я вообще редко видела. Когда мне пятнадцать лет исполнилось, Иван как-то в гости к сыну зашёл. Я тогда заметила, что беседа расстроила деда. Он ничего не сказал, подарки всем внукам раздал, даже за столом не посидел и ушел. Упрямый казацкий характер, так отец пояснил, почему дед не захотел тогда с нами поесть и попить. На самом деле разногласия были у сына и отца, и серьезные. Не пошли сыновья по стопам отца, не стали ни казаками, ни, тем более, характерниками. Внуки тоже к этому делу таланта не имели. Иван, между тем, никогда своего никому не навязывал, вздыхал только, на детей и внуков глядя. Некому ему было казацкую науку передать. Никто из родичей не желал ее перенимать. Правда, как потом Иван говорил, может, это и к лучшему…

А что я, куда мне было идти? Деду я доверяла. Он ко мне всегда с теплотой и добротой относился. Подумала я, поразмыслила и пристала на дедовское предложение. Ранним утром, как только солнце взошло, я на чайке вместе с ребёнком, дедом и пятью его помощниками отбыла в новые края. Края эти, сам видишь, стали для меня и домом, и новым миром, в котором я заново училась жить. Поначалу, конечно, трудно было, но привыкла. Сейчас понимаю, не будь деда, скорее всего не выжила бы, сломалась и рано ушла из жизни. Все возможные варианты своей жизни я, когда кое-чему научилась, просмотрела. Не было у меня без деда шансов и до тридцати лет дожить. А сейчас мне уже шестьдесят пять, а все живу и не собираюсь пока на покой…

Горпына замолчала, вспоминая былое. Я тоже не нарушал спокойствие. Солнце то и дело выныривало из-за небольших тучек, согревая лучами землю вдогонку уходящему лету. Легкий ветерок то слегка веял, то замирал. С речки, а она была почти рядом, уже разносилась прохлада. Было тихо. Тишину вновь нарушила Горпына.

– Хватит басней. Вечером продолжу. Так каждый раз буду рассказывать, если тебе слушать не надоест, после того, как ты травушки выпьешь.

Я кивнул. Горпына встала и ушла. Дел у нее было много. Я же остался сидеть, размышляя о своем, вспоминая детство и юные годы. Перед внутренним взором проплывали пейзажи Франции. Одно меня тяготило: ушел я, а жену с детьми, получается, вроде бы как бросил. Взял только старшего сына Мишеля. Я жив, а сын уже мертв. Ничем не смог ему помочь. Ничем. С другой стороны, сын выбрал путь воина. А на этом пути ранняя смерть частая гостья, особенно, когда ты не думаешь головой. Надо признать, что с этим у нас всех большие проблемы. Хорошо еще, если видишь на два-три хода вперед, если же на один, то тут никто и ничто не поможет, если ты – воплощение духа. Это еще противоположные духу воплощения темных энергий могут на что-то доброе рассчитывать, на какую-то подстраховку. Мы же что сами своим трудом сделаем, то и наше. Иной раз даже плоды наших трудов нам не принадлежат…

Ближе к вечеру, выпив снова настой, я с удовольствием слушал продолжение рассказа Горпыны. Вела она рассказ с присущей ей силой, умением и знанием дела, хотя вроде бы рассказчицей и не была такой уж умелой. Отмечала главное, иной раз обращала внимание на детали, усмехалась, рассказывая о деде. Ему, когда он за ней прибыл, всего семьдесят два было, но Иван не выглядел на свои годы. Десять лет назад, в шестьдесят два года он окончательно повесил саблю на стенку, а потом ушел из Войска, даже Хортицу покинул, чтобы обрести покой и силу мысли в извечных волховских местах в районе Канева. Здесь лет шестьдесят назад было еще более глухо и тихо, чем сейчас: величаво катил свои воды Славута-Днепр, шумели дубовые рощи, многочисленные острова были привлекательны тем, что здесь пока еще была воля вольная. Не было ни пана, ни ксендза, ни кого-то еще, кто бы рассказывал, как жить и что делать.

Правда, разбойнички были и хаживали, не так, чтобы сильно и очень надоедали, но частенько, как и плавни на Запорожье, для своих нужд использовали. И как тут определить, где казак, а где разбойник? Только лишь кодекс, о котором я вижу нужным несколько слов сказать, отделял одних от других. Всего, конечно, нет смысла говорить. По негласным правилам кодекса людей бедных, землепашцев и мещан трогать было нельзя. Если кто-то об этом узнавал, можно было нарваться. Казацкие ватаги шустрили от Канева до Запорожья, поднимались и выше, ходили за море Черное в Стамбул турок щекотать. Казацкий закон был в те года сильнее и важнее панского. С казаками шляхта и паны дружили, призывали их к себе на помощь не однажды, ведь против турок у них почти всегда воинов добрых не хватало.