Яд и мед материнской любви. Путь к изменениям непростых отношений между матерью и дочерью

В исследовании детей дошкольного возраста[18] было показано, что те, кто в ходе развития испытал переход от безопасной привязанности к небезопасной/дезорганизованной привязанности, в большинстве случаев имели в своем опыте потерю одного из родителей, бабушек и дедушек или госпитализацию родителей в период между оценками типа привязанности. Более того, длительные разлуки на месяц или дольше до достижения пяти лет были связаны с усилением симптомов пограничного расстройства личности в подростковом и взрослом возрасте[19].

В зависимости от причин и обстоятельств разлука может оказывать большее или меньшее влияние[20]. Если разлука ожидаема (планируемый отъезд или отпуск, а не чрезвычайные ситуации, такие как болезнь матери, ребенка или другого члена семьи), то матери могут предпринять подготовительные шаги, чтобы свести к минимуму последствия для своего ребенка. Например, выбрать альтернативного опекуна, с которым у ребенка установились отношения, максимально сохранить привычное в жизни малыша, обеспечить, чтобы другие знакомые фигуры (например, другие родственники) находились в контакте с ним.

Кроме психологических последствий, которые разлука с фигурой привязанности имеет для ребенка, отсутствие матери также может рассматриваться как индикатор семейной нестабильности[21]. Ведь у материнского отсутствия обычно существуют значимые причины: нежелание матери заниматься воспитанием, ее серьезная болезнь, семейная трагедия (например, физическая смерть матери), существующий семейный конфликт, по причине которого мать вышла из семейной системы, или смешение ролей, при котором женщина, родившая ребенка, не смогла отстоять свое право заниматься его воспитанием. Таким образом, разлучение матери и ребенка может рассматриваться как нарушение нормальной семейной жизни и семейной системы, сигнализируя об определенных проблемах или общем хаосе. Ребенок, который в раннем возрасте переживает разлуку с матерью, часто испытывает нестабильность и хаос в других аспектах домашней среды и жизни, что обычно сопровождается эмоциональным дистрессом и ведет к социально-эмоциональным проблемам[22].

Я не стану более останавливаться на описании привязанности в данной книге – литературы по этому вопросу предостаточно. Например, в контексте детско-родительских отношений данный феномен прекрасно раскрыт в книге Людмилы Петрановской «Тайная опора: привязанность в жизни ребенка» (2015), а в контексте влияния привязанности на близкие отношения во взрослом возрасте я говорю об этом в одной из глав книги «Любовь и Невроз» (2021). Интересующимся я также могу рекомендовать классические работы Джона Боулби и Мэри Эйнсворт, а также сотни современных статей, посвященных вопросу феномена привязанности (attachment phenomena). В данном случае лишь акцентирую, что благодаря эмпирическим исследованиям, проведенным в последние полвека, о значении роли матери в психическом развитии ребенка можно говорить не голословно. Отношение ребенка к себе и к миру, его способность доверять, уровень тревоги, вера в себя и доверие к другим формируются в ранние годы на основе опыта взаимодействия с фигурой привязанности (значимым взрослым), которой часто является мать, а также присутствием или отсутствием матери как фактора стабильности и упорядоченности среды, в которой развивается ребенок.

1. Как проходил процесс вашего рождения? Были ли осложнения или родовые травмы? Оставались ли вы после родов с матерью?

2.  Разлучались ли вы с вашей матерью в течение первых лет жизни? Или с другой фигурой привязанности (значимым взрослым, заботившимся о вас)?

3.  Оставляли ли вас плачущую? Давали ли «прокричаться»? Учили ли «успокаиваться самой»?

4.  Менялись ли люди, которые заботились о вас в раннем детстве? Как часто?

5.  Оказывались ли вы младенцем в больнице? Если да, то при каких обстоятельствах и надолго ли?

6.  Отдавали ли вас в ясли? Если да, то в каком возрасте? Как вы на это реагировали?

Человек, как правило, не помнит свой довербальный опыт, но это ни в коем случае не уменьшает значение его влияния. Для того чтобы понимать себя, восстановить свою целостность, необходимо восстановить и свою историю, в том числе особенности ранней детской привязанности, ее надежности или ненадежности. Чтобы в себе что-то поменять, нужно знать, как вы устроены. А также иметь реалистичные представления о том, в какой степени и какие именно изменения возможны. Иногда остается изменить лишь отношение к имеющемуся. Например, при сформированной ненадежной привязанности делить свою тревогу в отношениях на десять и не вешать свои проекции на другого ничем не повинного человека, ища в нем всепонимающую и всепринимающую маменьку, которая никогда не оставит.

Если вы знаете, что в младенчестве или раннем детстве у вас была травма привязанности, то важно обнаружить в себе детскую часть, отнестись к ней с пониманием, а не отделываться от нее, принять, а не отвергать, обнять, а не осуждать. В психотерапии мы делаем это в совместном исследовании, но можно порефлексировать самостоятельно.

Представьте себя маленькой. Какой самый ранний образ рождается в воображении? Какой вы себя видите? При каких обстоятельствах? Присмотритесь к этому ребенку. В чем он нуждается? Чего хочет? Представьте, что сегодня будучи взрослой, возможно, и уже будучи матерью, вы оказываетесь рядом с той малышкой. Что вы могли бы сделать для нее? А что бы сделать хотели бы? Подойдите к ней, повзаимодействуйте, скажите те слова, которые ей нужно было бы услышать.

Подобный воображаемый контакт со своим внутренним ребенком крайне важен, особенно в случае пережитого в детстве травматического опыта (а у кого из нас в той или иной мере его не было?). Ежедневно, например перед сном, вы можете представлять себе то, как входите в пространство, где находится ваш внутренний ребенок, и взаимодействуете с ним: держите его ладошку, гладите, берете на руки, качаете, играете, хулиганите, разговариваете, отправляетесь вместе на прогулку… Позвольте вашему воображению развернуться, почувствуйте, что наиболее целительно в таком общении вашей взрослой и детской частей, следуйте этому.

Прошлое – в прошлом, но его опыт и образы являются частью настоящего, разворачиваясь в психике, влияя на чувства и поведение. К счастью, мы можем такие образы менять, тем самым влияя на самоощущение и самоотношение. В конечном счете, чтобы быть счастливым, каждому из нас необходимо стать хорошим родителем самому себе, и эта задача стоит перед каждым, независимо от того, насколько ресурсными и умелыми были реальные родители в прошлом.

Даже если вы не видели свою мать с рождения, у вас все равно есть с ней отношения. Отсутствующая мать также влияет на ребенка, на его жизнь и судьбу, предоставляя ему разбираться с фактом своего отсутствия. Мой опыт работы психологом говорит о том, что даже в случае наличия замещающей материнской фигуры, например, случаи, когда девочку воспитывала бабушка, тетушка или другая родственница, отсутствие реальной матери и ее любви является значимой эмоциональной потерей. Даже если девочка окружена любовью других людей, в разные периоды жизни отсутствие матери вызывает сложные переживания, особенно в обществе, где материнское участие в воспитании воспринимается как обязательное. Подобный случая я описываю ниже в истории Катерины.

Когда Кате было три, ее мама ушла от Катиного отца к другому мужчине, покинув город. Девочка осталась в отцовской семье на попечении бабушки, которая и раньше много времени проводила с единственной внучкой. Бабушка была внимательная и заботливая по отношению к Кате с самого ее рождения, но враждебна по отношению к «матери-кукушке» (так она ее и называла). Катин папа второй раз не женился. Спустя несколько лет после развода он сменил профессию и стал уходить в длительные рейсы. В семье появилось больше денег, но общение с отцом практически сошло на нет.

Катина мама в ее жизни больше не появлялась, и вскоре девочка стала забывать, как она выглядела и как звучал ее голос. Голос не помнила, а вот стук ее каблуков об асфальт память удерживала. Одно из немногих воспоминаний: вид стройных ножек в изящных туфлях, идущих впереди по сухому тротуару. Фотографий матери не сохранилось (видимо, бабушка или отец уничтожили их, но об этом Катя никогда не спрашивала, а потому не могла утверждать). Казалось бы, о ком скучать, но Катя тосковала. Особенно остро тоска по матери проявилась, когда девочка пошла в школу. Многих учениц отводили и забирали из школы именно мамы, они заплетали им косы-колоски, помогали с поделками. У Кати тоже были прекрасные поделки и две тугие косички, заплетенные бабушкой, но ее не покидало ощущение подделки и того, что она сама «какая-то второсортная». А в начале второго класса произошло ужасное. Учительница решила провести урок, посвященный профессиям. «Ну, ребята, кем работают ваши мамы?» – спросила она. Катя замерла на своей парте, вопрос пульсировал в висках, и она в оцепенении следила за тем, как один за другим отвечают ее одноклассники и очередь подступает к ней. Могла ли учительница не знать о ситуации в Катиной семье? Могла ли она не придавать значения тому, что у кого-то из учеников нет мамы? Катя не знала ответа и не знает до сих пор. На том уроке очередь до нее так и не дошла. Но страх и стыд перед собственным ответом и правдой жизни, что мать оставила ее, на долгие годы поселились в душе. С тех пор Катя стала жить в постоянном напряжении, предвосхищая возможность, что кто-то спросит ее о маме, и с ощущением собственной ущербности (раз она не нужна родной матери). Она стала замкнутой и неразговорчивой.

Здесь правомерно заметить, что до трех лет Катя жила вместе с мамой, а потому мама была фигурой привязанности, и соответственно ее уход мог являться для девочки травмой привязанности. Однако и в случае, когда ребенок с самого рождения отлучен от матери и передан в опеку другому человеку, ее отсутствие также оказывает влияние. Характер такого влияния не биологический (во всяком случае, не первостепенно биологический), но психологический. Личная история, ее символизм и смыслы влияют на то, как человек, даже совсем маленький, ощущает себя, что чувствует и какой жизненный сценарий формирует. Подобный взгляд, в частности, отражен в книге Каролин Эльячефф «Затаенная боль» (2011) – дневнике психоаналитика, к которому можно подойти скептически и недоверчиво, а можно – с любопытством.

В сотрудничестве со Службой социальной помощи Эльячефф работала психоаналитиком с детьми до трех лет, включая младенцев, которых на сеанс психоанализа приносила нянечка. Младенец, естественно, не способен рассказать о себе с помощью речи, но предположительно он говорит о себе и своих чувствах с помощью симптомов (в широком понимании этого слова): от физических симптомов болезни до самых разнообразных паттернов поведения – плача, сбоев дыхания, физических нарушений, неясных навязчивых движений. Во всяком случае, детские психоаналитики придерживаются именно такого взгляда – через «симптомы» выражается большее, чем биологические процессы, а именно – символическая деятельность ребенка[23].

К Каролин Эльячефф приносят болезненных младенцев, и она рассказывает им их истории, веря в то, что честный рассказ с приданием нового смысла и новых акцентов может менять самочувствие ребенка и поведение. В качестве примера я привожу одну из таких историй – случай Оливье, который не хотел дышать. Впервые его привезла сиделка, когда мальчику было всего два с половиной месяца, чтобы разобраться, что «у него не в порядке».

Воспитательница в присутствии Оливье рассказывает его историю.

Оливье попал в ясли, когда ему было всего двенадцать дней. Его мать, беременная уже в несчетный раз, решает родить анонимно. Она заранее оповещает Службу социальной помощи детям, что не сможет воспитать еще одного ребенка и желает, чтобы у него было лучшее будущее, чем она может ему обеспечить.

Когда подходит срок родов, она не успевает добраться до родильного дома и рожает прямо в машине «Скорой помощи». Перед тем как навсегда разлучить мать с младенцем, ей его показывают. Через сутки она покидает роддом, так как с трудом выносит плач чужих младенцев, но по телефону ежедневно справляется о состоянии своего сына. Когда Оливье прибывает в ясли на трехмесячный срок, в ожидании, когда его сможет усыновить приемная семья, мать приходит к сотруднице социальной службы, чтобы высказать свои пожелания относительно будущих приемных родителей для своего сына. Об отце Оливье известно лишь, что он является также отцом всех остальных детей в этой семье.

Первые пять недель своей жизни Оливье чувствовал себя очень хорошо. Но сейчас его физическое состояние внезапно ухудшилось – это и является поводом для консультации: его лицо и голова покрылись корками и струпьями, из-за бронхита он тяжело дышит, с шумом вдыхая и выдыхая воздух, но температуры у него нет.

Я смотрю на Оливье, а он смотрит на меня. Состояние у него и в самом деле плачевное: кожа покрыта сыпью, дыхание очень затрудненное, и он начинает плакать. Оливье плачет, а воспитательница рассказывает, что его мать очень понравилась персоналу роддома, а затем и яслей, и все думали (желали?), что она изменит свое решение и не откажется от ребенка. Все так думали, хотя и не говорили об этом вслух.

Во время очередной медицинской летучки сиделки стали обсуждать этот вопрос и сожалели, что, видимо, ошиблись. Сразу же после этой летучки Оливье и заболел, хотя не присутствовал на ней.

Я молча слушаю этот рассказ, делаю записи, смотрю на Оливье, а он смотрит на меня и плачет. Когда рассказ о его короткой жизни подходит к концу, он перестает плакать, и я говорю ему:

– У тебя очень хорошая и мужественная мать, она знает, что не сможет тебя воспитать, как ей хотелось бы, и она приняла решение, которое считает хорошим для тебя: пусть тебя возьмет и воспитает другая семья. Люди, которые тобой сейчас занимаются, ничего тебе об этом не говорили, но надеялись, что твоя мама изменит свое решение, – возможно, они внушили эту надежду и тебе. Сейчас они понимают, какая хорошая у тебя мама: она сказала правду, она действительно ради твоего блага хочет, чтобы тебя воспитала другая, приемная семья. Она хочет, чтобы у твоих приемных родителей кожа была не такая, как у тебя, а другого цвета. У тебя кожа черного цвета. Сейчас еще неизвестно, удастся ли найти для тебя приемных родителей с другим цветом кожи. Но тебе вовсе не нужно менять свою кожу. Ты всегда будешь сыном мужчины и женщины, которые тебя зачали, и твои настоящие, биологические родители навсегда останутся в тебе. До свидания, увидимся через неделю.

Неделю спустя Оливье прибывает ко мне на руках нянечки, которая привезла его из яслей. Я сразу вижу, что кожа у него совершенно очистилась, и это меня очень удивляет. Но я ничего об этом не говорю, нянечка тоже. Дыхание же, напротив, стало более затрудненным, чем прежде. И в яслях планируют подвергнуть ребенка серьезному обследованию. Пока нянечка говорит, Оливье засыпает и во сне дышит так же шумно. Нянечка рассказывает, что он много плачет, стремительно опустошает рожок с питанием, следит за ним глазами и улыбается после кормления. Она также сообщает, что скоро должно состояться первое заседание семейного совета и что мать Оливье не изменила своего решения. При этих словах Оливье открывает глаза, обращает к нам туманный взгляд, затем снова засыпает, но теперь он громко дышит уже не носом, а ртом.

Я начинаю говорить ему, поглаживая пупок сквозь рубашечку:

– Когда ты находился в животе у своей мамы, ты еще не дышал. Твоя мать кормила тебя через плаценту, с которой ты был связан, соединен пуповиной. Эта пуповина шла вот отсюда, где лежит моя рука. Когда ты родился, ее перерезали. То, что я трогаю рукой, – это твой пупок. Это шрам, который остался от пуповины. Когда ты родился, ты дышал, пуповину отрезали, ты отделился от своей матери, которая этого захотела. Может быть, ты дышишь так плохо потому, что надеешься снова найти мать, чтобы все было, как прежде – когда ты находился в твоей матери и еще не дышал. Но если ты решил жить, ты не сможешь жить не дыша. Твоя мать – в тебе, в твоем сердце. Тебя разлучили с ней не потому, что ты начал жить. И даже если ты не будешь дышать, тебе это не поможет снова ее найти.

Все это я говорю спящему Оливье. Постепенно его дыхание становится тише. Когда я замолкаю, то с волнением замечаю, что он дышит носом, его дыхательные пути очистились, шумы исчезли, я ощущаю только легкое дуновение от его дыхания. Я прямо-таки ошеломлена этим результатом. Мне хочется сказать об этом вслух, обратить на это внимание нянечки, словно я не верю собственным глазам и ушам.

Через месяц я узнаю, что дыхание у Оливье полностью нормализовалось. Уже подыскали и семью, готовую его усыновить. Через несколько дней состоится ее первая встреча с ребенком – ему исполнилось три месяца и неделя.

Возвращаясь к этому случаю (одному из первых), я очень четко вспоминаю свои мысли, чувства, ощущения: как в начале консультации я сомневалась, что сумею понять смысл болезненных симптомов, которые заметила у Оливье, выявить первопричину его страдания, как учил Лакан, а не просто лечить его внешние симптомы. Вспоминаю, какое волнение и страх я испытывала: ведь теория учит лишь общим правилам, как читать подсознание, но каждый сеанс – всегда первый и неповторимый. Помню, как сильно были напряжены у меня мышцы и психика, пока я слушала рассказ о ребенке, но как уже гораздо легче мне было выражать словами чувства и мысли, которые породил у меня рассказ о его жизни. И как мне помогла внутренняя убежденность, что он меня понимает. Но какая усталость и опустошение наступили у меня после консультации! И как согревало меня воспоминание о Франсуазе Дольто, которая принимала детей, уже не расставаясь с кислородным баллоном – в одном шаге от смерти и при этом такая живая. Еще одно расставание.

Мать Оливье сознательно дала ему жизнь. Отделение одного тела от другого было запрограммировано и произошло не в больнице, а в машине «Скорой помощи», то есть почти в домашних условиях. И сразу же после появления на свет ребенок попал под заботливую государственную опеку. Благодаря этому он ощутил свое тело. И ощутил себя субъектом, желанным для окружающих.

Персонал яслей не мог удержаться от разговоров по поводу его матери и вполне естественных рассуждений, что «если она хорошая мать, то не покинет своего ребенка». Выражая подобным образом свои мысли, нянечки принимали желаемое за действительное.

Как раз после этого у Оливье начались кожные высыпания, происхождение и характер которых врачи так и не установили. Он изо всех сил старался подчиниться воле своей матери – быть усыновленным семьей с иным цветом кожи, который он тоже сможет перенять. Известно, что малыши верят, что у них тот же цвет кожи, что и у человека, который заботится о них.

Но для того чтобы Оливье естественно и без осложнений привыкал к новым родителям, он должен знать, что его биологические отец и мать всегда будут оставаться в нем.

Так как нянечки надеялись, что биологическая мать Оливье вернется за ним, ребенок, настроенный позитивно по отношению к ним, не почувствовал пустоты, которую неизбежно порождает любая разлука с матерью. Но как только они вслух признали эту пустоту, Оливье сам пытается воссоединиться с матерью в единое тело, возвратиться к тому состоянию, когда он не был в одиночестве, а находился в своей матери – до того, как была перерезана пуповина. Перерезанная пуповина, неизбежно означающая отделение одного тела от другого, для Оливье стала означать еще и то, что с материнским телом он может воссоединиться не иначе, как только внутри себя.

Каролин Эльячефф рассказывает и другие случаи, когда психоаналитический пересказ истории ребенка, по ее мнению, позволяет избавиться от соматического симптома. Вполне ожидаемо, что подход Эльячефф может показаться мистификацией, ведь он не подкреплен экспериментальными данными о произошедших изменениях и не оценивает другие параллельные факторы, которые влияли на произошедшие изменения, например, работу врачей. Как у исследователя у меня возникает множество вопросов о сделанных автором выводах. Для ясности мне требуется контрольная группа детей, с кем бы проводились сеансы психоанализа без участия медиков. А лучше и вторая группа, с которой работали бы только медики без участия психоаналитика. Однако если сместиться из области доказательной науки в область интуитивного познания, то дневники Эльячефф могут быть весьма интересными, располагающими к дальнейшим размышлениям и переосмыслению раннего опыта взаимоотношений ребенка и его родителя.

Таким образом, независимо от того, кем и как именно будет скомпенсировано отсутствие матери, насколько заботлива и отзывчива будет замещающая фигура, отношение реальной матери к ребенку, ее безразличие или отвержение оказывают сильнейшее влияние на психику дочери и становление ее личности. Но в наших силах расставить в этой истории другие акценты, наполнить ее новым смыслом, который в конечном счете поможет интегрировать пережитый опыт, делая нас сильнее, а не расщепляя на части и разрушая. И в этом случае работа с психологом или психотерапевтом может быть крайне полезной.

Фактическое или психологическое отсутствие матери (когда мать существует номинально, но эмоционально отсутствует), особенно в ситуации, если нет другого заботящегося, любящего человека в жизни ребенка, создает острый дефицит внимания и лишает чувства безопасности, вследствие чего появляется страх доверия, тревога пробовать и рисковать, а соответственно развивать многое из того, что было заложено природой. Ведь чувство безопасности, которое обеспечивается не столько объективными факторами не-угрозы, сколько субъективным переживанием защищающего и любящего взрослого рядом, является базовым для гармоничного развития.

Недостаток близости с матерью в раннем детстве обычно приводит к попыткам компенсации в будущем. Если изначально близость и принятие с ее стороны отсутствовали, то впоследствии желание получить материнское одобрение и любовь становится жизненным лейтмотивом. Словно мамонтенок из старого советского мультфильма, проснувшийся после того, как все его сородичи вымерли, человек «скользит на льдине по пугающему морю» в поисках своей мамы, совершая попытки найти ее в других женщинах, а иногда и мужчинах, к которым хочется «забраться на ручки», у чьей «груди» успокоиться, чьего безусловного принятия и покровительства добиться. В этом случае уединение и время наедине с собой может не приносить радость, а напротив, усиливать тревогу и желание немедленно войти в контакт с другим человеком (порой любым и иногда совершенно неподходящим): написать, позвонить, пойти куда-то, к кому-то, быть с кем-то.

Многие взрослые женщины смотрят на мир через стремление обрести мать, быть ею одобренной и поэтому поступают так, как поступила бы она сама или как она хотела бы поступить, но не решалась. Через подобное подсознательное послушание они надеются быть принятыми своими матерями, обрести с ними связь, найти возможность, чтобы мама гордилась ими, продолжая действовать из детской позиции даже тогда, когда матери уже нет на свете.

Но многие женщины, наоборот, стремятся «скинуть» мать с себя, ее ожидания, ее послания, ее слова, сказанные когда-то. Но если от внешней матери убежать несложно, то от внутренней, живущей в психике, побег невозможен.

Нередко стремление быть одобренной и стремление мать отвергнуть разворачиваются одновременно, разрывая в две стороны и создавая мощнейшее внутреннее напряжение. Можно вытеснять, обесценивать, пробовать переключиться на что-то иное, но в определенный момент мы все равно оказываемся во власти Внутренней матери, если не сумели перестроить отношения с ней. От влияния Внутренней матери нельзя избавиться – его можно изменить, но прежде важно понять, как именно мама повлияла на вас, каким образом она живет внутри вашей психики, какое психологическое наследство (и ценное, и сложное) вы от нее получили.