Принеси мне их сердца

Время замирает, звук моего тяжелого дыхания смешивается с радостными криками детей. Прозрачная вода струями вылетает изо рта змея, освежая мою разгоряченную и вспотевшую кожу. Давно я так не бегала. И давно не видела столько новых вещей. Возбуждение струится по моим венам – вот что значит быть свободной. Быть человеком. Я наконец-то вспомнила.

Вор оборачивается в мою сторону. Едва его черные глаза встречаются с моими, жизнь возобновляет движение, и он снова бросается наутек. Продолжая преследование, на последнем издыхании, с болью в боку, я понимаю, что мы движемся весьма специфичным маршрутом. Он бывает здесь часто – и знает город как свои пять пальцев. Перехватить я его не смогу, а вот догнать сумею. Направив остатки энергии в ноги, я удваиваю скорость. Кончики моих пальцев почти касаются его плеча, еще чуть-чуть…

Он уворачивается в последнюю секунду, и я спотыкаюсь. А когда поднимаю глаза, его нигде нет. Есть по крайней мере четыре варианта, куда он мог исчезнуть. Разум говорит, что он рванул в соседний проулок, но нутро подсказывает, что он затаился прямо за стеной слева от меня. Я хватаюсь за трубу, торчащую из стены, подтягиваюсь и, собрав последние силы, перемахиваю на ту сторону. А когда приземляюсь на ватные ноги, он уже там, в боевой стойке.

– Ты, – шипит он, тяжело дыша.

– Я! – совершенно запыхавшись, отвечаю. – Теперь, когда с представлениями покончено, может, завяжешь с преступной карьерой и вернешь то, что стянул?

Он фыркает.

– Я повстречал уйму самодовольных лицемеров за свою жизнь, но тебе определенно положен пирожок с полки.

– Хвала Новому Богу. А то ведь перевел бы хорошую выпечку.

– Шорох? – прерывает нас тонкий голосок. Мы одновременно оборачиваемся к маленькой девочке, чьи темные волосы спутаны, а платье все в дырах. Она примерно одного возраста с Кравом – не больше десяти-одиннадцати лет, – и на ней нет обуви. Вор немедленно подходит к ней, опускается на колени и протягивает часы.

– Вот. Я достал их. Ты сможешь загнать их в ломбарде за хорошую цену.

Она заглядывает ему через плечо и указывает на меня.

– Кто это, Шорох? Подруга?

– Преследовательница, – поправляет он.

Я почтительно кланяюсь. Девочка хихикает. Ее голос до боли напоминает мне голос Пелигли. Девочка направляется ко мне, но Шорох удерживает ее.

– Не надо, – говорит он. – Она может тебе навредить.

– Он прав, – легко соглашаюсь я. – Никогда не доверяй незнакомцам. Порой они оказываются грубиянами, очень часть вонючками, и к тому же могут обозвать тебя лицемеркой.

– Ты такая и есть, – настаивает он.

– О, я знаю. Но я все равно уязвлена.

Он поворачивается к девочке и что-то мягко говорит. Она смотрит на меня, а затем уходит с часами в ручке. Как только она удаляется, я продолжаю:

– Ты украл это для нее, так? Я недооценила тебя, Шорох.

Взгляд его темных глаз становится тяжелым и острым как нож.

– Зачем ты преследовала меня?

– Мне было скучно, а ты поднял большой переполох.

– Настоящая причина, – требует Шорох в попытке продраться сквозь ложь. Я улыбаюсь.

– Когда я вижу человека, делающего мое дело лучше меня, мне становится любопытно. Обидно, но любопытно. У меня не было выбора, кроме как последовать за тобой!

Я обхожу его по кругу и разглядываю с макушки до пяток, пытаясь определить, кто он на самом деле. Но передо мной лишь черная кожа, затянутые в перчатки сжатые кулаки, поджарое тело и эти полночные глаза с прищуром.

– Выбор есть всегда, – произносит он с такой легкостью, словно слышал эти слова от кого-то сотни и сотни раз. Слишком отрепетированно. Наигранно. Это не его слова, они не подкреплены личным опытом, это видно.

Я смеюсь, и мой хохот заставляет птичку, сидевшую неподалеку на бельевой веревке, испуганно упорхнуть.

– Такое говорят лишь те люди, – я стараюсь восстановить дыхание, – которым никогда не приходилось делать тяжелый выбор. Люди, живущие в роскоши. Люди, обладающие властью, которых никогда в жизни по-настоящему не припирало к стенке.

…один молодой, один старый, один без левого глаза, один, который ни разу не закричал…

Я чувствую запах крови мамы, вижу внутренности отца, слышу крики бандитов, даже когда закрываю глаза.

– Иногда, сэр Шорох, выбор делают за тебя, и все, что ты можешь, это поквитаться.

Пустота в моей груди тому подтверждение. Но я ничего об этом не говорю. Его глаза смотрят из-под капюшона – и, не знаю как, но взгляд этих обсидиановых глаз обжигает.

– Говоришь, как человек, который намного старше, чем кажется, – в конце концов заявляет он.

– А ты среди бела дня обокрал представителя Золотой крови. Так что ты либо сумасшедший, либо отчаялся.

– Направляешься ко двору, чтобы стать одной из этих отвратительных, помешанных на сплетнях идиоток, – слова незнакомца сочатся ядом. – Если кто и спятил, так это ты.

Не нужно быть энциклопедистом, чтобы определить мое знатное положение по жутко дорогому шелковому платью. Сначала он крадет у господ, а теперь отпускает колкости в их адрес. Я начинаю думать, что это личное. Легкий поклон.

– Знатная дама, к вашим услугам. Сделала бы реверанс, но полагаю, что ты уже устал от этого.

Он злится.

– Думаешь, я дворянин?

– Уверена в этом.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

Взбешенный. Высокомерный. Слишком резкий. Обороняется – словно скрывает правду, к которой я подобралась слишком близко. Может, он и хороший вор, но лжец отвратительный.

– Подумать только! Ты действительно из знати, – восхищаюсь я. – Дай угадать – сын лорда? Нет, кто-то повыше, кто-то настолько знатный, что приходится незаметно сбегать из дворца и воровать на улицах, лишь бы передохнуть от интриг. Сын герцога.

Чем ближе я подбираюсь к правде, тем сильнее сужаются его глаза.

– Ему не нравятся девушки вроде тебя, – заявляет незнакомец.

– Кому? – озадаченно спрашиваю я.

– Принцу Люсьену.

– Стало быть, вы с ним друзья? Он говорил тебе, что дерзкие блондинки не в его вкусе?

– С десяток таких, как ты, охотятся за его вниманием, его могуществом, его богатством. Или за всем вместе. Ты ничем от них не отличаешься – он лишь предмет для тебя, символ. Нечто, что хочется заполучить ради собственных эгоистичных целей.

– А что, если я скажу тебе, что мне не нужно ничего из этого?

– Тогда что тебе нужно?

Я кладу руку на свою пустую грудь.

– Может, я и воровка, но романтичная воровка. Мне нужно его сердце.

Он ухмыляется.

– Лгунья, вот ты кто. Двор вовсе не место для игр – недооценишь его, и тебя разорвут на кусочки, а после бросят на съедение псам. Принц не стоит боли. Уходи, пока еще можешь.

На полсекунды я всерьез задумываюсь над его предложением, а затем улыбаюсь.

– Хотела бы, но не могу. Нужно кое-что сделать. Если уйду сейчас, буду себя ненавидеть. Есть много вещей в жизни, с которыми я способна смириться, – мировой голод, эпидемии, жуткая прическа с утра, неизбежный конец нашей цивилизации, – но самобичевания мне не вынести.

Я с улыбкой подхожу к вору так близко, что мы почти касаемся друг друга. С тех пор, как я покинула лес, меня атакуют запахи; от него пахнет кожей, дождевой водой и потом. Он аристократ – один из тех, кого мне предстоит одурачить. И еще он парень. Если я не смогу уболтать этого, то какие у меня шансы с принцем?

Шорох замирает, не отрывая темных глаз от моего лица.

– Разве у тебя не так? – спрашиваю я, скользя пальцем по кожаному доспеху у него на груди. – Ты из знати, и все же ты здесь, воруешь у господ, чтобы помочь бедным. Словно это изменит тот факт, что ты живешь в золотой клетке, когда большинство людей голодают или участвуют в ордалиях под дудку того сумасшедшего эрцгерцога. – Я смеюсь. – И ты еще имел наглость обвинять меня в лицемерии.

Сквозь щель в капюшоне я вижу его глаза. Ничего. Он даже не вздрогнул, не сглотнул. Кремень. Если его и впечатлило мое прикосновение, он идеально скрыл это. У него неплохая сила воли. Я беру его за подбородок, и он не пытается меня остановить.

– Бедняжка, – протягиваю я. – Так стараешься быть хорошим в этом ужасном мире.

Странно впервые прикасаться к кому-то спустя столько времени. К кому-то высокому, чей буравящий взгляд пробирается под кожу сквозь шелк платья. Я так близко, что могу видеть под капюшоном его прямые брови, сходящиеся на переносице, и едва заметную линию губ. Его ледяная броня разбивается, едва кончики моих пальцев касаются его щеки. Во взгляде мелькает злость, и он скидывает мою руку, словно отмахиваясь от мухи.

– Как ты смеешь меня касаться? – рычит он. Какой возмущенный тон! Если у меня еще оставались какие-то сомнения относительно его происхождения, теперь их нет – слишком похоже на И’шеннрию.

– Ты скоро узнаешь, что смелости мне не занимать, – с улыбкой отвечаю я. – Двор меня не пугает. Можешь забрать свое предупреждение – тебе меня не остановить.

– Как же тебя тянет к страданиям, – хмыкает Шорох. Я не могу сдержать смешок, порожденный отчаянием и иронией. Он знает так мало. Обо мне, о мире. О том, что ждет его драгоценного друга принца.

– А вы не думали, милорд, что, возможно, я их заслуживаю?

Заслуживаешь каждую толику боли, – огрызается голод.

Мгновение абсолютной тишины. На этот раз он подходит ко мне – два широких шага, и мы опять едва не соприкасаемся грудью, тепло, исходящее из-под его доспехов, изливается в меня, словно крепкий бренди. Голод становится настолько диким, что я готова разорвать ему глотку. Я и раньше порой оказывалась близко к людям, но не до такой степени. Его голос звучит низко и настойчиво.

– И что же, скажи на милость, ты такого сделала, чтобы заслужить это?

Я снова хихикаю, на этот раз недолго, и отворачиваюсь.

– Погоди-ка, леди должна скрывать свои тайны, иначе она станет неинтересной.

– Леди, столь упрямо преследующая вора, останется интересной вне зависимости от того, сколько секретов у нее под юбкой.

Это одновременно и ненавязчивый комплимент, и столь умело расставленная ловушка, что по спине у меня пробегает дрожь.

– Откуда ты знаешь, что я прячу свои секреты под юбкой? – спрашиваю я.

– Ты права, не знаю. Могу проверить, если хочешь, но что-то подсказывает мне, что ты не только секреты предпочла бы оставить нетронутыми.

На этот раз смешок вырывается у меня помимо моей воли.

– Вам придется придумать что-то получше, чем шуточки про девственность, если желаете от меня чего-то добиться, милорд.

– В отличие от вас, миледи, не все из нас родились с острым как бритва язычком.

– Так практикуйтесь. Надеюсь, к моменту нашей встречи на Приветствии вы будете свободно владеть этим навыком. Вы ведь будете на Приветствии, не так ли?

– К сожалению.

– Мисс? – Голос, вновь и вновь зовущий меня, явно принадлежит Фишеру. – Мисс, где вы?

Хотя все это очень интересно, стоит мне замешкаться, И’шеннрия открутит мне голову. Я в последний раз поворачиваюсь к Шороху, делаю почтительный книксен и покидаю переулок.

Сказать, что И’шеннрия огорчена моим «безрассудным поведением и безумной гонкой», все равно что заявить, будто лун три, – до боли очевидно и абсолютно неопровержимо.

– Я уже говорила, что мне жаль, – еще раз напоминаю я в карете. – И говорила, что не обнажалась перед кучкой аристократов. И не танцевала в фонтане. Так что у вас нет никаких причин на меня злиться.

И’шеннрия поджимает губы.

– Твое отсутствие уважения к моему – к нашему – делу просто неприемлемо. Твой медальон стоил жизни четырем…

– Ведьмам, – заканчиваю я. – Знаю.

– Понадобилась изворотливость, куча бумажной волокиты, правильные взятки в правильное время, чтобы тебя признали моей родственницей… – отрывисто бросает она, потирая лоб. – Фишер, вези нас домой.

Фишер натягивает поводья.

– Уже везу, мадам.

– Не надо на нем срывать раздражение, – прошу я. – Я одна виновата.

– Он тебе позволил, – отвечает она. – Такое не должно повториться.

– Никто ничего мне не «позволяет». Я делаю, что хочу.

– Ты делаешь то, что я тебе говорю, или не видать тебе свободы.

В карете повисает тишина. Я проглатываю беспомощные злые слова. Она права. Она права, но это не означает, что мне это нравится. Все, что мне остается, – это смотреть, как скромные здания и лавчонки сменяются просторными изумрудными лужайками и идеально ухоженными садами. Словно драгоценный камень в короне, квартал знати располагается в центре города, изумительные дворцы из песчаника скрываются среди зелени и величественных статуй.

– Здесь живут семьи Первой крови, – холодно говорит И’шеннрия. – а также министры. Есть Министр Кирпича, который отвечает за строительство дорог в Каваносе, кораблей и культурных объектов. Министр Крови отслеживает семейные ветви Первой и Второй крови. Он распределяет капиталы и следит, чтобы наследство попадало в руки правильных наследников. Именно он «нашел» тебя и вернул тебе титул.

– Чем ты его подкупила? Должно быть, чем-то умопомрачительным.

– Министр Монеты приглядывает за государственной казной. – Она лишь повышает голос, игнорируя мои крамольные слова. – Он также контролирует все торговые пути, импорт и экспорт.

Пока мы проезжаем мимо, я срываю с куста яркий цветок герани, зарываюсь носом в оранжевые лепестки и глубоко вдыхаю.

Карета проносится мимо светлых особняков и подъезжает к более скромному дому из темного камня. Железные пики украшают карнизы и парапеты, напоминая шипы озлобленного животного. В отличие от голых, аккуратных зеленых террас других домов, здесь царит осторожный хаос с кустами черных роз и длинными, тонкими стеблями полупрозрачной призрачной травы. Земля усеяна шипами и черными лепестками, а подгнившие багровые ягоды алеют в грязи, словно раздавленные сердца крошечных созданий. Даже в самых диких мечтах не могла я себе представить, что окажусь в месте более мрачном, чем лес Ноктюрны.

Едва карета останавливается, перед ней выстраиваются три человека в темной униформе. Фишер помогает нам с И’шеннрией выйти, и леди отправляет их с застенчивым на вид мальчиком позаботиться о лошадях. Остаются лишь пожилая женщина, под грузом лет почти согнувшаяся вдвое, и мужчина чуть помоложе с элегантной белой бородкой и усами.

– Мэйв, Реджиналл, позвольте представить вам Зеру И’шеннрию, мою племянницу. – И’шеннрия указывает на меня рукой, и они кланяются, хотя у Мэйв поклон больше похож на сухой кивок. Меня одолевает желание сказать, что в соблюдении формальностей нет нужды, но тут я замечаю за изгородью соседский особняк. Разодетые в пух и прах мужчина и женщина прогуливаются мимо, пристально разглядывая нас из-под дамского зонтика. Все же формальности необходимы, если я собираюсь обдурить этих господ.

– Мэйв – наша образцовая кухарка, – поясняет И’шеннрия, – а Реджиналл занимается хозяйством. Реджиналл, не поможешь Зере отнести ее вещи в…

– У меня ничего нет, – отмахиваюсь я. – Не беспокойтесь об этом.

– Напротив, – Реджиналл указывает на крышу кареты, где покоятся несколько сундуков. – Кажется, вы привезли довольно много.

Округлив глаза, я поворачиваюсь к И’шеннрии.

– Сколько же вы купили в ателье?

– Кое-что из белья и несколько шалей, – отмахивается она. – Реджиналл, будь добр, при случае сожги старое платье, которое лежит на дне голубого сундука.

Реджиналл кивает. С удивительной скоростью он снимает сверху первый сундук, но второй я все же успеваю поймать.

– Миледи, я возьму их. Пожалуйста, идите в дом, – настойчиво говорит он.

– Ерунда. У меня две руки, не так ли? Я и сама способна позаботиться о своих панталонах. Помочь, по крайней мере.

Мэйв моргает своими мутными глазами, словно не может поверить услышанному. Парочка господ за изгородью звучно смеются.

– Неужели И’шеннрия настолько обнищали, что им приходится самим таскать вещи?

– О, не будь таким грубым. Они могут услышать!

– Посмотри на их поместье – оно вот-вот рухнет! Могут клеветать на меня сколько влезет. Все равно никто не верит поклонникам Старого Бога…

В их словах столько яда, что меня охватывает дрожь. Я знала, что аристократы жестоки, но это переходит все границы. И’шеннрия смотрит на них, затем на меня, берет мою руку и ведет к темным дверям дома. Я пытаюсь улизнуть, но ее хватка оказывается слишком крепкой. Она провожает меня в гостиную и усаживает на темно-серый диван. Затем садится в высокое кресло напротив, точно королева.

– Ты не будешь предлагать помощь слугам.

– Ваши слуги – ходячая древность! – протестую я. – Вы не можете заставлять их таскать тяжести!

– Реджиналл более чем способен справиться с тяжелой работой.

– Это не значит, что вы можете…

– Мое имение – не королевский двор, – плавно продолжает она. – Я нанимаю свободных людей, плачу им жалованье. При дворе так не принято – там слуг должно быть видно, но не слышно, во всех смыслах. Что, если ты поможешь, а придворные увидят? Они могут решить, что слуга не справляется со своей работой. Их вышвырнут на улицы этого жестокого города, где другие работодатели не наймут их из-за слухов о некомпетентности.

– Это… безумие. – Мой живот бунтует, словно там поселился ураган. И’шеннрия пригвождает меня взглядом своих безучастных ореховых глаз.

– Это то, как живет Ветрис, и то, как будешь жить ты. Я буду учить тебя в этой комнате каждый день до заката. Завтрак в семь. Чай с пирожными в полдень и ужин в восемь. И тебе придется переодеваться к каждому из этих трех приемов пищи.

– Три разных наряда – это абсурд!

Она и бровью не ведет.

– Твоя комната наверху, четвертая дверь слева. Встретимся в этой комнате завтра утром в семь тридцать. Немного опоздаешь, и будут проблемы. Я выражаюсь достаточно прозрачно?

– Прозрачнее, чем лед в вашем жестоком сердце, – шепчу я. И’шеннрия встает, и ее губы складываются в едва заметную улыбку, а пышные темные волосы слегка развеваются. Впервые я вижу, как ее холодная маска самообладания по-настоящему оживляется, по-настоящему теплеет, и все же есть в этом проявлении слабости что-то глубоко безнадежное.

Ее взгляд останавливается на портрете в холле. Картина написана маслом, с нее улыбается белоснежной улыбкой симпатичный темнокожий мужчина. Мимо него мы пронеслись, когда И’шеннрия втащила меня в дом, но теперь у меня есть возможность рассмотреть изображение получше. Он молод, гораздо моложе И’шеннрии сейчас. Талант художника несомненен, но вовсе не это делает изображение примечательным – дело в самом портрете. Есть в этом мужчине что-то успокаивающее, темно-серые глаза лучатся бесконечной мудростью, словно осколки бриллианта, с которыми нам никогда не тягаться. Царственный, отделанный золотом мундир выдает в нем аристократа, а судя по той нежности, с которой смотрит на него И’шеннрия, – это, должно быть, лорд И’шеннрия. Муж, которого она потеряла из-за Бессердечных. Из-за войны.

– Это приятно слышать, Руберион, не так ли? – мягко обращается к портрету она. – То, что мое сердце все еще может хоть что-то чувствовать спустя столько времени.

Портрет молчит, и я тоже.

Глава 5

Голод словно клинок

Будь я человеком, я бы вошла в свою скромную комнату и немедленно рухнула на кровать с балдахином. По моим подсчетам, почти целый день мы провели в дороге. Но я не человек, поэтому вместо того, чтобы тратить время на сон, я считаю ромбы на потолке и размышляю о своем неизбежном провале.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать.

Мне стоило бы бояться. Я храбрилась перед Шорохом, но он прав. Меня ожидает двор, что жесток и беспощаден. И цель, которая весьма опасна. Я должна дрожать в ужасе.

Двадцать один. Двадцать два.

Но страха нет. Я чувствую лишь тошноту. Страх так далек, как лес и прячущиеся в нем волки. Я не испытывала настоящего страха всего три года, а кажется, будто сто. Сто лет – без смерти, без взросления, в блужданиях по лесу и бессмысленном заигрывании с голодными дикими кошками и одержимыми наемниками.

Нет, я не боюсь. Пока нет. Но уверена, что буду.

Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть. Один наклон головы, тот же безжалостный птичий наклон, как у Шороха, и темные ромбы на потолке превращаются в глаза. Я так долго воровала в одиночку, приятно было встретить кого-то не менее умелого. Знать, что мир меняется, как и я, сам по себе, неважно, свободна я или нет.

Я открываю окно и смотрю, как солнце ползет по небу. В отличие от леса Ноктюрны Ветрис постоянно находится в движении. Он меняется вместе с солнцем – полдень окрашивает его в снежно-белый, пока вечерние тени еще прячутся в глубоких щелях между зданиями и дорогами, напоминая темные вены. Закат заставляет город краснеть. Господа в кружевных нарядах и изящных шляпах прогуливаются парами и поодиночке, раскланиваются друг с другом, курят длинные сигареты и проверяют карманные часы. Деревья чуть заглушают городскую суету, но звон башенных часов, отбивающих полдень, даже здесь слышен ясно и отчетливо. Нектарницы и журавли кружат рядом друг с другом, и я упиваюсь яркостью их оперения. И ни одной вороны в поле зрения.

Стук в дверь отрывает меня от созерцания заката. Я открываю и вижу накрытый крышкой серебряный поднос с чем-то теплым. Пытаюсь отыскать глазами Реджиналла или Мэйв, но коридор пуст. Забрав поднос в комнату, я поднимаю крышку – рагу из бобов и ягненка с мягким кусочком хлеба. Запах непередаваемый. К тарелке приложена маленькая записка: «Мастерство приходит с опытом».

Почерк И’шеннрии безупречен. Я беру серебряную ложку. Она права – если мне придется неделями есть человеческую пищу, лучше как следует подготовиться. Пробую маленький кусочек, вкус такой же, как я помню, теплый и острый. Просто невероятно – я отправляю очередную ложку в рот, затем еще одну. Ради такого вкуса не страшно принять грядущее возмездие.

Я выдерживаю десять минут, затем боль пронзает меня, словно раскаленное железо. Я плачу. Плачу кровавыми слезами, пока мое бессердечное тело отвергает любое, даже самое маленькое проявление нормальности, человечности. Когда худшее позади, я лежу на прохладном деревянном полу, прерывисто дышу и вновь считаю черные ромбы.

Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Шорох аристократ. И вор. В голове вспыхивает обсидиановая искра, окутанная тайной.

Тридцать, тридцать один. Теперь я тоже аристократка. Беру свой золотой медальон, открываю его и смотрю на кусочек сердца, бьющийся внутри, сильный и жалкий одновременно. Такой маленький. Неполный. Я была неполной слишком долго. Тридцать два. Тридцать три.

Примечания