Сестренка

– Ты бы еще Аномалия ее назвала! – заявил мне Костя. – С ума сошла? Вот поклонница-то всего нерусского! Имена у детей должны быть созвучными. Мою дочь будут звать только Юля.

И когда моя Амалия превратилась в его Юлю, вся та негромкая, робкая радость, что пришла на смену роддомовским слезам («Не смогла сама родить! Какая ты после этого мать!»), мгновенно улетучилась.

…К вечеру Юра все же осознал, что что-то переменилось в нашей жизни, и спросил:

– Ты родила мне сестренку?

– Да, Юрик.

– Зачем?

– А зачем рожают людей? – растерялась я. – Чтобы они были…

Юра смотрел куда-то сквозь меня.

* * *

– Знаешь, дорогая, похоже, поздний дебют шизофрении, – резюмировал Исхаков, полтора часа экзаменовавший моего мужа в закрытой комнате.

– Валик, да какая шизофрения?!

– Я тоже себе говорю «да какая шизофрения?!» – развел руками Исхаков. – Потому что в таком возрасте шизофрения если и дебютирует, то у женщин. Костин случай – редкий, но и такое бывает.

Я порывалась рассказать ему, что недавно из нашего семейного шкафа вывалился, скрежеща, огромный скелет, и, возможно, именно это запустило безумие Кости. И тогда о какой шизофрении он мне тут талдычит?!

Но я молчала – уж слишком чудовищной была эта тайна.

Исхаков поел серых щей, допил пустую на треть бутылки водки («Тебе лучше не держать теперь алкоголь дома») и пошел к выходу, спешно выписав рецепт на какие-то два препарата. В дверях остановился и поводил перед моим лицом сомкнутыми указательным и большим пальцами.

– Я. Ничего. Никому. Не скажу, – выделяя каждое слово, пообещал он.

Я залезла в Костин бумажник и протянула Исхакову пять тысяч.

* * *

Вот что́ делить разнополым детям с четырехлетней разницей в возрасте? Но как только Юлька немного подросла, они стали драться за каждую травинку во дворе, за каждую найденную в квартире пуговицу, за каждую завалящую конфетку.

А ведь поначалу взгляд маленькой Юли выражал лишь восторг, стоило ей только увидеть брата. Но в первый год жизни сестры Юра не обращал на нее внимания, а когда она начала пытаться всячески его привлекать, получала тычки. Я одергивала старшего, он снова злился на младшую, а та продолжала его задирать.

Вскоре я перестала разбираться, кто прав, кто виноват. Гвалт, плач и стукотня прочно вошли в мои дни. Когда вечером возвращался Костя, дети притихали, но теперь он разражался недовольством.

…Они оба были уже подростками, и служили мы на Северо-Западе, который казался солнечным и приветливым после Крайнего Севера.

Я пытаюсь вытеснить из памяти тот день, когда случайно застала Юру душащим Юлю подушкой. Больше всего, когда я подбежала на дочкин сдавленный крик, меня поразило лицо сына – довольное, без капли раскаяния.

– Мама, да мы же просто прикалываемся! – сказал он. – Да, Юлька?!

– Да… – испуганно ответила она.

Я предпочла не заметить, что этому «да» предшествовал Юрин тяжелый взгляд в сторону сестры.

А вечером Костя привел с собой какую-то блондинку в бежевом тренче и очках с кошачьей оправой. Сказал, это Жанна, журналистка гарнизонной газеты.

– 15 мая отмечают День семьи, – начала Жанна. – Мы хотим опубликовать небольшие очерки о семьях, которые прибыли к нам недавно. Ну, знаете, такие небольшие теплые рассказы о том, как создавалась ваша семья, что вам позволяет хранить домашний очаг и так далее.

– Я не готова, – прошептала я.

– Ты – готова, – процедил Костя.

– И деток позовите, – обратилась ко мне Жанна, повелительно блеснув стеклами очков.

* * *

– Ты список написала?

– Какой еще список?

Я всплеснула руками:

– Ну, Юля! Я же тебе говорила – список грехов для генеральной исповеди! И для беседы с батюшкой Наумом может пригодиться.

Она пожала плечами.

– Это странно, – сказала Юля. – Не по-человечески как-то. Вот ты говоришь, в церкви благодать, а там какая-то канцелярия. Список грехов, запись в очередь…

– Если бы ты знала, какая там очередь к старцу, – прошептала я. – Как же им иначе упорядочить процесс? Сразу говорю: матушки там очень строгие. Делай, что тебе велят, и ни в коем случае не спорь.

Юля усмехнулась:

– Раньше я умела спорить, а потом детство закончилось.

Я пристально посмотрела на дочь. Даже в монастырь она ехала пусть и в длинном, но соблазнительно облегающем платье, со скромным и продуманным макияжем, аккуратной укладкой… И я сказала то, в чем уже давно хотела признаться:

– То, что он сотворил с тобой, кошмарно… И не думай, что я не верю тебе. Я верю. Но ты не похожа на жертву. Сейчас не похожа, а тогда – тем более. Ты же понимаешь, о чем я говорю?

Я осеклась, не стала развивать тему, но так и хотелось добавить пару упреков: устроила сотрясение мозга однокласснице, а с других собирала своебразную дань, девочку из двора вообще чуть не утопила в реке.

– Мама, я разобралась со своим прошлым, – спокойно ответила она. – Не лезь. И старец твой пусть не лезет. Но посмотреть на него любопытно.

Как тут не вспомнить свою первую встречу со старцем?

Я ходила в церковь примерно год и случайно узнала о старце. Выпросила у мужа поездку в Лавру. Меня проинструктировали насчет генеральной исповеди, и я тряслась от ужаса и внутреннего трепета. Авторитет отца Наума сделал его практически святым в моих глазах, так что я ждала беседы с ним почти как Страшного суда.

Но, оказавшись в его келье, я ощутила пьянящее тепло – будто выпила пятьдесят граммов хорошего коньяка. Или приехала в бабушкин деревенский дом и растянулась на нагретой печкой перине. Присутствие старца преображало все.

– Батюшка, муж бьет меня.

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся, – из-за густой бороды и усов почти не было видно его губ, поэтому казалось, будто слова возникают из ниоткуда. – Ты женщина, и от тебя зависит мир в семье. Молись! Я тоже буду молиться.

Чудо не заставило себя ждать: муж почти прекратил свои издевательства. Так я и поняла, что старец Наум – мой главный заступник перед Господом. Ему не все равно. И Богу не все равно.

* * *

Моих детей нельзя было назвать подарками. Они оба росли агрессивными, драчливыми. Матерились с такого раннего возраста, что мне стыдно и вспоминать об этом.

Я перестала водить их в храм после того, как Юра на службе наступил Юле на ногу, а та ущипнула его в ответ. Он, в свою очередь, назвал ее сукой, а Юля послала его на три буквы. Я вывела их из церкви, а батюшка, помню, долго отчитывал меня за отвратительное поведение детей. Говорил, что им необходимо ходить в воскресную школу, но я просто побоялась дальнейшего позора. Да и вряд ли уговорила бы их на церковное воспитание.

Почти потеряв надежду на то, что Господь, по крайней мере, в ближайшем будущем их образумит, я обратилась к школьному психологу. Юру и Юлю она приняла по отдельности.

Как она мне потом сказала, с Юрой беседы не получилось вовсе. Он или молчал, или отвечал односложно. А Юлин крик, донесшийся из кабинета, я услышала из-за двери и чуть не расплакалась от досады и раздражения.

Оказалось, моя дочь кинула в психолога ручкой. На все вопросы она отвечала криком: «ааааааа».

Обоих отправили на комиссию: пускать ли Юлю в четвертый класс, а Юру – в восьмой, или отправить в интернат для «особых детей»? Комиссию смутило, что оба ребенка учились довольно сносно, и переводить их в интернат VIII вида было, видимо, жалко. К тому же взбешенный Костя прибежал в школу и заявил директору: учиться Юра и Юля будут только здесь, и нигде больше.

Мне он отвесил пощечину, хотя благодаря молитвам старца к тому времени уже перестал меня бить. Кричал: зачем это я выношу сор из избы?

Я же к тому моменту была согласна на интернат. Но разве меня кто-нибудь спросил, чего я хочу?

* * *

Страшно подумать: если бы однажды Господь, а вслед за ним и батюшка Наум не пришли в мою жизнь, что бы со мной было?

Иисус поймал меня в свои сети еще на Баренцевом море. Муж выгнал из дома за то, что ушла спать и не успела накрыть стол ему и его друзьям. Он привел их в двенадцатом часу ночи. Выволок меня из постели и спасибо, что хоть дал плащ накинуть. Юля заплакала, Юра робко возмутился. Но что они, малыши, могли возразить отцу? Меня обняла стылая августовская ночь.

Между хрущевками виднелось море. Я думала, что однажды возьму билет на самолет и улечу в Петербург. Понимала: никуда он меня не отпустит, да и денег своих нет (я уже давно не работала, библиотеку закрыли: здание признали аварийным). Но, закрывая глаза, я видела перед собой Финский залив, а не Баренцево море…

Вдруг меня пронзила мысль, острая, как вражеский штык: другой город не спасет. Меня вообще никто и ничто не спасет. Мне нужно что-то нащупать внутри. Опору, точку, что угодно. Память подкинула старые кадры: как меня крестят в одиннадцать лет, и мне отчего-то страшно, но и торжественно; как я сдаю немецкий, который ненавижу всей душой, и, перед тем как тянуть билет, шепчу: «Господи, помоги» – мне попадается единственный вопрос, ответ на который я знаю. Наконец, вспоминаю, как иду по военному городку, а чуть поодаль слышу уверенные шаги Шаронова и поскудный смех, но все же благополучно добираюсь до общежития, автоматически благодаря: «Слава тебе, Господи».

Здравствуй, Отец.

* * *

По импровизированной комнате ожидания вдруг прокатился смех моей дочери. Поймала себя на мысли, что давно не слышала, чтобы Юля вот так смеялась: без горечи, грусти или сарказма. Я знала: последствия беседы со старцем Наумом могут быть совершенно разными – настолько, насколько не похожи между собой люди.

Дочь вышла от старца покрасневшая, веселая, полная энергии. На нас шипели со всех сторон – ну какой смех в Лавре? Я вывела ее на улицу.

– Мамочка, он такой забавный! – приговаривала Юля. – Он же сумасшедший. Но очень, очень смешной. Слушай, может, папкина шиза тоже воплотится в такую форму, и к нам паломники будут таскаться? Деньги носить?

У меня опустились руки. Юля не готова была принять слова, которые в старца вкладывал сам Бог.

– Ну, что он сказал? – чуть раздраженно спросила я.

– Старец спросил: «Ты в трусах?» Я ответила, что да, но, собственно, какая разница? А он говорит, с таксистами не спишь? Я рассказываю, мол, батюшка, меня в тринадцать лет изнасиловал родной брат. А он говорит: «У тебя и тогда такие сиськи были?» – заливалась Юля, как безумная.

– Ты же умная девочка и прекрасно понимаешь, что старец действует иной раз как психотерапевт, и да, может немного обескураживать вопросами, – попыталась объяснить я.

Но Юля не слушала. Она потянула меня в трапезную. Объяснила, что сегодня у нее какой-то читмил. Это означало, что можно позволить себе даже пирожок.

* * *

Неожиданно он позвонил мне сам. Номер был незнакомый, но я сразу поняла: это Юра.

– Мама, я уезжаю. Больше не вернусь. Скорее всего, мы никогда не увидимся. Я люблю тебя, мама. Я уезжаю. Больше не вернусь…

Каждую фразу он, словно в горячечном бреду, повторил несколько раз.

– Но почему? Тебя же ждут в части… Может, с Иришкой еще помиришься, – убеждала его я. – Послушай, Юрик, просто тебе надо встретиться с Юлей. Ну, в неформальной обстановке. Я вот думала – позови ее пообедать. Решите все ваши разногласия. Обязательно попроси прощения. Я знаю, что ты раскаиваешься. Ты ведь наверняка был тогда пьяный, да? Ты же не понимал, что делаешь? Вот все это ей и скажи. Вы можете и дальше не общаться друг с другом, но эту рану надо затянуть, Юра! Зачем враждовать, когда уже десять лет прошло с того случая? А потом обязательно сходи на исповедь. Все можно уладить, сынок, нет ничего непоправимого. В конце концов, Христос простил разбойника, распятого рядом с ним, когда тот покаялся…

Юра нервно рассмеялся:

– Ты ничего не понимаешь, мама. Жена со мной жить не хочет. Представляешь, намекает, что я могу дочку изнасиловать. Но я люблю свою дочь, очень люблю. И Иришку люблю. Но теперь и это в прошлом…

– Но почему? – недоумевала я.

– А ты открой Юлин «Инстаграм». – Он глубоко вздохнул и заключил: – В общем, мама, я уезжаю. Навсегда. Я знаю, что с отцом беда. Держитесь. Как устроюсь – пришлю денег. Прости, мама. Вспоминай хоть иногда.

– Где ты?! – кричала я в трубку. – Куда ты поедешь?!

Ответом мне были отрывистые гудки.

* * *

Я взяла с собой только самое необходимое. Специально не брала любимые вещи, в которых чувствовала себя красивой: стыдно, что еще не до конца отвергла все мирское.

Когда старец Наум благословил меня уйти в монастырь, чтобы отмаливать грехи – свои и родных, я ощутила такое же счастье, как тогда, в студенческом Ленинграде.

О монастыре, куда старец меня послал, я знала немного: почти всем зданиям на его территории нужен срочный ремонт, рабочих рук не хватает, матушка игуменья, считай, при смерти… Но чем сложнее задача, тем богоугоднее дело, говорила я себе.

Однако мысли о несчастной семье, которую я оставила, преследовали меня. В поезде я все же достала телефон и зарегистрировалась в «Инстаграме».

Я нашла ту самую запись дочери, о которой говорил Юра, но прочесть ее от начала до конца не могла: путались мысли, подкрадывались слезы. Я словно обжигалась отдельными строчками:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Сленговое название снотворного.