Однако с одной медсестрой я поделился этим своим желанием всерьез – с той самой медсестрой, которая у меня на глазах занималась Грэмом, санитаром. Из уважения к ней и ее родным назову ее здесь Несси, и как раз с нее-то вся эта история и начинается.
Тут надо сказать несколько слов про Несси и про то, почему именно ей я и поведал о своих замыслах. Несси работала в этой больнице с тех самых пор, как еще в семидесятых, сразу после окончания медучилища, иммигрировала в Штаты из Ирландии. Формально говоря, она была сестрой-хозяйкой, руководителем всего младшего медперсонала, и была обязана находиться на своем посту только в обычные рабочие часы, но создавалось впечатление, будто Несси всегда под рукой, едва только в ней возникает нужда, так что можно было подумать, что она и живет прямо в больнице.
Несси была небывалым источником спокойствия и для меня, и для остальных врачей, поскольку крепко держала в своих руках бразды правления не только медсестрами, но и санитарами, и вообще всем обслуживающим персоналом. Казалось, что она способна решить абсолютно любую проблему, которая только может возникнуть. Нужно угомонить буйного пациента? Будьте уверены, что Несси сию же секунду окажется на месте происшествия – седеющие волосы стянуты в тугой строгий клубок, острые зеленые глаза сверкают с осунувшегося лица. Пациент капризничает и отказывается принимать лекарство? Несси опять тут как тут – и обязательно уговорит его хитростью или лаской. Кто-то из персонала отсутствует по необъяснимой причине? Несси обязательно его прикроет. Да если вся больница вдруг сгорит дотла, я почти уверен, что Несси будет первой, кто растолкует архитектору, как восстановить ее ровно в том виде, какой она была.
Другими словами, если вам хотелось знать, как что устроено или получить какого-то рода совет, то обращаться следовало к Несси. Уже одного только этого было вполне достаточно, чтобы подкатить к ней с моими довольно наивными амбициями. Но имелась и еще одна причина в дополнение ко всему сказанному, и заключалась она в том, что в задачу Несси входило давать Джо предписанные лекарства, и, таким образом, она входила в число тех немногих людей, которые пересекались с ним на более или менее регулярной основе.
Припоминаю тот разговор почти дословно. Несси сидела в больничной столовке, держа полный бумажный стаканчик с кофе на удивление крепкими руками. Насколько я мог судить, она была в хорошем настроении, поскольку волосы ее были распущены, – а Несси, судя по всему, еще с молоком матери впитала принцип: чем туже ей самой приходится, тем в более тугой клубок должны быть стянуты ее волосы. Свободно спадающие на плечи волосы означали, что она позволила себе немного расслабиться – такой спокойной и безмятежной я ее еще практически ни разу не видел.
Тоже налив себе кофе, я присел напротив нее. Когда Несси меня заметила, на лице ее, что редко бывало, прорезалась открытая беспечная улыбка, и она приветливо наклонила голову.
– Приветики, Паркер. Как делишки у нашего вундеркинда? – спросила она все с тем же легким ирландским выговором, из-за которого на душе стало еще теплее. Я улыбнулся в ответ.
– Да вот, подумываю сунуть голову в петлю.
– О боже! – воскликнула Несси с шутливой озабоченностью. – Может, сгонять на склад за горсточкой антидепрессантов?
– Не, ничего такого! – рассмеялся я. – Я не хотел сказать, что у меня суицидальные настроения; просто подумываю сделать то, что все остальные наверняка сочтут полной глупостью.
– И раз ты затеваешь глупость, то пришел поговорить с самой старой дурой во всем отделении? Понятненько…
– Я вовсе не в том смысле!
– И так уже поняла, парень. Ладно, не ходи вокруг да около. – Она успокаивающе отмахнулась. – Так что там за якобы дурь ты задумал?
Я заговорщически наклонился к ней, позволив себе перед ответом драматическую паузу.
– Это насчет Джо… Хочу попробовать с ним психотерапию.
Несси, которая уже тоже подалась вперед, чтобы лучше меня слышать, вдруг резко отпрянула, как ужаленная. Кофе из выпавшей из рук чашки веером разлетелся по полу. Несси почти машинально перекрестилась.
– Господи, – выдохнула она, и ее простонародный ирландский акцент проявился во всей своей красе. – Ну и шуточки у тебя, дуралей! Тебе мамка не говорила, что нехорошо пугать бедных старых тетенек?
– Я не шучу, Несси, – сказал я. – Я и вправду…
– Еще как шутишь, по-другому и быть не может!
Ее зеленые глаза побледнели от злости, но, глядя на нее, я чувствовал, что злится она не на меня. Вид у нее был как у медведицы, которая только что отволокла свой выводок подальше от опасности. Я мягко положил ладонь ей на руку.
– Простите, Несси. Я не хотел вас пугать.
Глаза ее немного смягчились, но общего выражения лица это особо не улучшило. Теперь вид у нее был просто измученный. Несси положила свою ладонь поверх моей.
– Ты тут ни при чем, парень, – произнесла она. Акцент опять ослаб, когда испуг на лице немного померк. – Но ты просто понятия не имеешь, о чем говоришь, и лучше б тебе вообще об этом не знать.
– Почему? – тихонько спросил я. – Что в нем такого?
А потом, понимая, что она может не ответить, добавил:
– Несси, вы же знаете – я такой умный, аж самому противно. И терпеть не могу загадок, которые не могу разгадать.
– Я здесь ни при чем, – холодно добавила она, взгляд ее опять стал жестким. – Но хорошо, если это тебя остановит, я скажу тебе, почему. Потому что каждый раз, когда я приношу лекарства в эту… в его палату, то начинаю думать, не стоит ли и мне самой попасть под замок в этой психушке, только чтобы больше никогда не пришлось этого делать. Я едва сплю из-за кошмаров, которые мне иногда снятся… Так что уж поверь мне на слово, Паркер: раз уж ты и впрямь такой умный, каким себя возомнил, то держись от него подальше! Иначе кончится дело тем, что окажешься там же, где и он. А никому из нас этого не надо.
Хотелось бы мне сказать, что этот отчаянный призыв не пропал втуне! Но в действительности ее слова лишь разожгли мое любопытство, хотя достаточно будет сказать, что больше я свои амбиции в отношении лечения загадочного пациента ни с кем из персонала больницы в открытую не обсуждал. Но теперь у меня имелась даже еще более веская причина: если я вылечу его, Несси и все остальные, кому приходилось иметь с ним дело, навсегда избавятся от того, что, судя по всему, являлось основным источником страданий в их собственной жизни. Для начала нужно разыскать его историю болезни и посмотреть, не получится ли у меня поставить ему диагноз.
Вы сейчас наверняка теряетесь в догадках, почему я попросту не расспросил про этого пациента своего начальника и почему при поиске истории болезни мне пришлось прибегнуть ко всяким хитростям и уловкам. Административная структура больницы была такова, что я крайне редко виделся с доктором Г., главврачом, которая и приняла меня на работу. Моим непосредственным руководителем считался некто доктор П., и, к несчастью, после первой же встречи с ним в мой первый же рабочий день стало ясно, что общий язык мы с ним так и не отыщем. Это был вечно недовольного вида, здоровенный, как медведь, дядька – с грудью, как бочка, наголо бритой головой и такой дремучей бородищей, что под ней вполне могли прятаться несколько зверюшек поменьше, еще не съеденные им на обед. Его глаза – пара скучающих свиных щелок – просто излучали необоримое едкое раздражение, и я сразу засомневался, что мне когда-нибудь вдруг повезет и я его хоть чем-нибудь обрадую. Поначалу его речи вызвали раздражение и у меня, но я быстро догадался, что он просто хочет поставить меня на место и показать, кто тут главный. Позже я выяснил, что он просто исключительный лентяй и едва справляется со своими собственными обязанностями – его подход к лечению всех без исключения пациентов заключался в том, чтобы обдолбать их таблетками практически до полного онемения, – что предоставляло мне в моей работе довольно широкую свободу действий. К счастью, положительную динамику, которую он от всех требовал, обсуждать с ним мне практически не приходилось, не говоря уже о том, чтобы просить каких-то ценных указаний, да и у остальных тоже не возникало нужды обсуждать с ним какие-то мои действия. Да что там, он даже редко принимал участие в обычных встречах с коллегами – практически каждодневных летучках, на которых совместно рассматривались предлагаемые планы лечения. Даже особо не припомню, чтобы когда-нибудь вообще видел его за пределами его собственного кабинета, в котором он, казалось, вечно и скрывался, постоянно пребывая в самом брюзгливом и язвительном расположении духа.
Итак, вернемся к моей охоте за историей болезни Джо. Для того чтобы получить доступ к истории пациента, госпитализированного до 2000 года, мне требовалось запросить у сотрудников больничного архива ее бумажную версию, указав в качестве отправной точки для поиска фамилию больного. Все это потому, что из всех архивных данных до 2000 года в больнице успели оцифровать лишь имена-фамилии пациентов и даты их поступления в стационар. Поиск просто по имени, без фамилии, или дате госпитализации был теоретически возможен, но меня сразу предупредили: если я не хочу, чтобы сотрудники архива меня попросту пришибли, лучше от таких просьб воздержаться.
Со временем помог случай. Мне удалось одним глазком заглянуть в реестр назначений Несси – в один из тот редких моментов, когда она оставила его без присмотра. К моему великому удовольствию, этот документ оказался, похоже, единственным, в котором интересующая меня графа «ФИО» была заполнена полностью: «Джозеф Е. М…».
В надежде избежать сидящего в архиве по рабочим дням зануду, который всегда цеплялся ко мне с расспросами, даже когда я запрашивал ту или иную историю болезни на вполне законных основаниях, я заглянул в архив в один из выходных – когда там работал некий Джерри, которому на почве хронического алкоголизма все было до лампочки. Он впустил меня, показал, куда идти, и лишь буркнул: «Не забудь потом папку на место поставить!» – прежде чем опять провалиться в кресло.
И вот она у меня в руках. Джозеф М. впервые поступил сюда в 1973 году в возрасте шести лет и до сих пор числился в стационаре. Папка оказалась настолько пыльной, что сомневаюсь, чтобы за последние лет десять ее вообще кто-нибудь брал в руки, и такой толстой, что едва не лопалась.
Но все записи были на месте, и на удивление в приличном состоянии – равно как и простецкая черно-белая фотография русоволосого мальчишки, который широко распахнутыми глазами мрачно таращился в объектив. Даже просто посмотрев на это фото, я почему-то сразу почувствовал себя неуютно. Отведя от него взгляд, обратился к записям и начал методично их просматривать.
И по мере чтения осознал, что сообщения о так и не диагностированном состоянии Джо не совсем соответствовали действительности. Нельзя сказать, чтобы никаких диагнозов вовсе уж не было. Один-другой все-таки имелись, но, похоже, симптомы Джо каким-то непредсказуемым образом постоянно мутировали. Что самое удивительное, в один прекрасный момент Джо даже выписывали – практически сразу после того, как он и попал в сферу внимания системы охраны психического здоровья, буквально через двое суток пребывания в стационаре. Привожу записи лечащего врача за этот период полностью:
5 июня 1973 г.
Больной Джозеф М. – мальчик шести полных лет, жалобы на интенсивные ночные кошмары и правдоподобные «живые» галлюцинации, в которых ему видится некое существо, живущее в стенах его комнаты и появляющееся оттуда по ночам, чтобы пугать его. Родители Джозефа доставили его в больницу после одного особо острого эпизода, в ходе которого на его руках остались серьезные ушибы и ссадины. По словам пациента, повреждения были оставлены когтями упомянутого существа. Есть основания полагать склонность к самовредительству. Назначено: 50 мг тразодона в сочетании с базовым курсом психотерапии.
6 июня 1973 г.
Пациент проявляет отзывчивость в ходе психотерапии, охотно идет на контакт. Страдает сильной энтомофобией[9 - Энтомофобия (инсектофобия) – боязнь насекомых.] и предположительно аудиовизуальными галлюцинациями. За прошедшую ночь нарушений сна не испытывал, но объясняет это тем, что упомянутое чудовище «здесь не живет». Впрочем, выслушав версию, что это чудовище представляет собой лишь часть его собственного внутреннего мира, пациент проявил склонность к пониманию и готовность согласиться с этим объяснением, что позволяет предположить ничего более серьезного, чем обычные детские страхи. Родители поставлены в известность, что мы понаблюдаем за больным еще в течение суток и, в случае наблюдения дальнейших эпизодов галлюцинаций, пропишем ему курс легких антипсихотиков. Родители проявили понимание.
Я едва не расхохотался. Казалось просто смехотворным, что такая чепуха могла оказаться прелюдией к долгим десятилетиям кошмара для всей клиники. Тем не менее продолжил чтение. В записях было отражено, что после обещанных дополнительных суток в стационаре Джо был выписан домой. Имелось также указание на магнитофонную кассету с записью одного из сеансов психотерапии, архивный номер которой я старательно переписал в блокнот, предусмотрительно прихваченный с собой.
Однако оптимизм лечащего врача после первой госпитализации Джо совершенно очевидным образом оказался преждевременным, поскольку мальчик вернулся в больницу уже буквально на следующий день, на сей раз с куда более серьезным набором психических расстройств. А больше его уже не выписывали. Вот записи о повторной госпитализации:
8 июня 1973 г.
Больной Джозеф М. – мальчик шести полных лет, ранее уже госпитализированный по поводу ночных кошмаров. Прописан курс седативных препаратов и начальный курс обучения методике самостоятельного преодоления стрессовых ситуаций. С момента выписки состояние пациента существенно изменилось. Он более не выказывает ранее выявленных признаков энтомофобии и склонности к галлюцинациям. Вместо этого наблюдается регресс к превербальной коммуникации[10 - Т. е. коммуникации без использования речи, как в младенчестве.].
Кроме того, больной демонстрирует ярко выраженную склонность к насилию и садизму. Уже успел напасть на нескольких работников больничного персонала, в результате чего был иммобилизован. Несмотря на юный возраст, пациент, судя по всему, очень хорошо осведомлен, какие части человеческого тела наиболее уязвимы и чувствительны к боли, причем зачастую с учетом индивидуальных особенностей того или иного человека. Пациент пнул одну из пожилых медсестер в голень, прямо в то место, которое было недавно хирургически прооперировано. Пострадавшую пришлось эвакуировать на кресле-каталке.
Отзывчивости и склонности к сотрудничеству в ходе психотерапии пациент более не проявляет. Издает щелкающие и скрипучие звуки вместо разговора и не способен к прямохождению. По-прежнему агрессивен и склонен к насилию. Опять был связан и отправлен в палату после попытки нападения на доктора А.
9 июня 1973 г.
Состояние больного вновь изменилось. Когда медсестра Эшли Н. сказала пациенту, что он «дрянной мальчишка, который слишком много пинается и машет кулаками», пациент опять перешел к вербальной коммуникации. Продолжил оскорблять миз[11 - Миз – госпожа…; нейтральное обращение к женщине в англоязычных странах. Ставится перед фамилией женщины – как замужней, так и незамужней.] Н. словесно, называя ее «длинноносой убийцей Христа», «тупой ё…й сукой» и т. д. Миз Н. была этим крайне подавлена и вскоре подала заявление об уходе, ссылаясь на травматические воспоминания, триггированные[12 - Триггер в психологии (от англ. trigger – «спусковой крючок») – событие или действие, заставляющее человека повторно пережить испытанные ранее и практически забытые чувства (как правило, травмирующие).] оскорблениями пациента.
Направленная физическая агрессия, словесные оскорбления и асоциальное поведение больного позволяют предположить некую форму асоциального расстройства личности, хотя и слишком сложную и развитую для личности его возраста. Конкретные причины подобных действий со стороны пациента пока не поддаются объяснению.
10 июня 1973 г.
Состояние пациента продолжает ухудшаться. Доставленный на прием больной не сделал ни единой попытки поддержать беседу, с самого начала принявшись словесно оскорблять психиатра, адресуя ему такие эпитеты, как «ё…й никчемный алкаш», «бесполая холодная рыба», «вонючий сучонок Томми» и пр. Все эти оскорбления полностью соответствуют личным нападкам, которым психиатр некогда подвергался в моменты сильной душевной подавленности. Пациенту задан вопрос, почему он выбрал именно эти конкретные оскорбления. Пациент отказался отвечать. Пациенту задан вопрос, не называл ли его кто-нибудь в точности такими же словами. Пациент отказался отвечать. Пациенту задан вопрос, почему он предпочитает словесно оскорблять людей именно таким образом. Пациент ответил, что он должен, потому что он «дрянной мальчишка». Пациенту задан вопрос, может ли он перестать быть дрянным мальчишкой. Пациент спросил, что я по этому поводу думаю. Пациенту задан вопрос, что он сам думает. Пациент отказался отвечать. Сеанс психотерапии прерван, пациент отправлен обратно в палату. От себя лично хочу лишь добавить, что единственный сеанс с этим мальчиком вызвал у меня куда большее желание нарушить свое обязательство не употреблять алкоголь, чем любое другое событие, произошедшее со мной за все те 20 лет, что я состою в «Анонимных алкоголиках». По этой причине прошу передать случай другому специалисту.
