Влюблённые
– Спасибо, – одними губами прошептала Лана, спешно утягивая Алана в глубь небольшого коридора, с другого конца которого доносились ароматы приближающегося ужина.
Брать на себя доктора Калверт Уильям хотел в последнюю очередь, но длинный язык снова загнал его в ловушку обещаний. Нарушать которые Уилл не привык.
Мир вокруг продолжал слегка покачиваться, особняк превратился в дрейфующий корабль, и даже хрустальные подвески на переливающихся радугой люстрах раскачивались из стороны в сторону. Доктор Калверт не видела Уильяма: она стояла спиной, разговаривая о чем-то с девочкой подростком и мужем. Помявшись немного в стороне, Уильям набрался решимости и в несколько широких шагов оказался позади своего врача.
– Доктор Калверт! – Уилл пожалел, что притронулся к сигарете Алана; текила на голодный желудок и то была бы более милосердна к его сознанию. – А вы тут какими судьбами?
Женщина подпрыгнула и обернулась. Несколько секунд она рассеянно вглядывалась в лицо Уильяма, пока ее собственное не просияло и она улыбнулась.
– Мистер Белл, вот так приятная встреча. Мы… – она вдруг стала слишком серьёзной и нахмурилась, рассматривая Уильяма своими золотистыми глазами. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Я? – немного удивлённо переспросил Уильям, зная, куда наверняка клонит доктор Калверт. Он бы и сам задался таким вопросом, увидь перед собой человека в таком состоянии. – Да. Я в полном порядке, если вас это, конечно, действительно беспокоит. И если это не очередная попытка вывести меня на разговоры об отцах и детях. Я чувствую себя лучше, чем когда-либо. – Он даже для наглядности вдохнул полной грудью, зная, что выглядит сейчас как дурак.
– Ваши зрачки, – не унималась Доктор Калверт. Она смотрела на Уильяма пристально, а затем шагнула вперёд, привстала на носочках и все равно едва достала ему до подбородка. – Посмотрите на люстру, мистер Белл.
– М-м-м, – Уилл прищурился, отвёл взгляд в сторону, словно прикидывая варианты, и отрицательно мотнул головой. – Не-а. И вы не ответили на мой вопрос, доктор Калверт. Что вы здесь делаете?
Если лучшей тактикой было нападение, то Уильям ее успешно провалил. Он все время улыбался. Держаться на ногах прямо тоже оказалось нелёгкой задачей, а взгляд доктора Калверт так и кричал: «Я вижу тебя насквозь! Кого ты пытаешься обмануть?» Впрочем, продолжать свой допрос она не стала. Вместо этого пригласила Уильяма пройти вместе с ее семьёй в центр зала, где уже начинали нетерпеливо толпиться люди, а музыка постепенно стихала.
– Мистер Куэрво попечитель нашей клиники. Если вы не заметили, на входе висит табличка с его именем. Он поддерживает нас, и нет ничего удивительного, что он пригласил сегодня всех ведущих специалистов. Кажется, планируется аукцион. Распродажа антиквариата. Посмотрите, мистер Белл. Может вы найдёте, что-то и для себя?
– Не уверен, но спасибо за совет. – Уилл нервно, но вежливо улыбнулся.
Они пробрались в первый ряд – наверняка из-за спины Уильяма ничего не было видно, – из которого было лучше всего видно длинный старинный стол. Поверхность его была усеяна старыми пластинками, сломанный патефоном, шкатулками с украшениями, открытками и всяким другим ненужным мусором, который навевал на Уильяма тоску. Он все это видел на блошиных рынках, на чердаке очередного съёмного дома или в собственных коробках, тщательно охраняющих пожелтевшие сепией фотографии.
Скрипки в последний раз громко простонали и смолкли. Диего Куэрво – побелевший от времени, но не потерявший своей осанки, спустился с лестницы и остановился прямо перед этим столом. Хозяин дома обвёл каждого внимательным взглядом, пряча дрожащие руки за спиной, и негромко прокашлялся.
– Я рад приветствовать вас сегодня здесь. Этот аукцион важен для меня не только, как для главы этого дома, но и как для преданного сына. Большая часть представленных здесь вещей принадлежала моему отцу. Вряд ли кто-то из вас его знал вживую – столько люди не живут, но…
«Определённо не живут. И ребёнком ты мне нравится больше, Диего Куэрво», – хмыкнул про себя Уилл, заливая в себя целиком выхваченный у официанта бокал шампанского.
– Мой отец, – продолжил Диего, – был поистине великим человеком. Мне жаль, что я не застал его молодым, но я уверен, он бы заставил многих из присутствующих здесь понервничать своим проницательным умом и хваткой. Когда это касалось денег, разумеется.
«Максимально не рекомендую. Только если не хотите оказаться в долгах…»
– И начать этот аукцион я бы хотел с этих часов. Они мне дороги, но тем ценней будет ваш вклад в наше общее дело. Так что я даже попытаюсь продать вам их, – Диего негромко рассмеялся. – Хотя я ничего не понимаю в маркетинге. Но… часы покрыты сусальным золотом. Оно немного откололось за эти годы, моя вина. Да и отец ими часто пользовался. Они все еще работают. Швейцарское качество. Переживут всех нас собравшихся в этом зале. Внутри есть тонкая памятная надпись, – Диего щёлкнул замком и прищурился, – «1926. На долгую память. Спасибо за все. У.Г.Б.». Всего было интересно, кто ему их подарил, – тише добавил он, а затем уже громче продолжил: – Наверняка одна из его многочисленных женщин.
Зал взорвался дружным хохотом.
Уильям же побледнел. Его руки задрожали, мелко и напряженно, как будто это он был дряхлым стариком, а не Диего Куэрво. Взгляд не хотел отрываться от часов в руках хозяина дома, на которые уже объявилось несколько желающих, вскидывающих таблички с номерами после объявления новой цены. Во рту пересохло – и сколько бы Уильям ни пытался сглотнуть, комки слюны только царапали до крови горло, стекали вниз к желудку и снова взлетали вверх, горьким привкусом приближающейся тошноты.
Он едва смог поставить на поднос пустой фужер – голова кружилась, – а сфокусироваться на рассматривающей товары докторе Калверт ему удалось только спустя минуту, когда чей-то громкий молоток объявил, что часы проданы.
– Простите. Мне нужно идти.
– Вы не останетесь? – доктор Калверт удивлённо выгнула тёмную бровь, пытаясь ухватиться за локоть Уильяма, который он при всей нынешней неуклюжести ловко вывернул из ее хватки.
– Мне здесь больше нечего делать.
Пробираться сквозь толпу обратно было невозможно. Уильям толкался, но люди вокруг словно плотнее сжимались вокруг него, тисками обхватывая горло, ударяя под дых и вжимая в себя. Уильям шёл вперёд, но, казалось, он стоит на месте, пока глухие люди вокруг слепо бежали за очередной блестящей побрякушкой семьи Куэрво.
«Спасибо, Уилл. Ты не должен был… Я… я никогда не расстанусь с ними…»
Слова раскалёнными буквами впечатались в его память, как клеймо на лоб вору. Маленький магазинчик на углу – Уильям уже не помнил его адреса. Старый продавец в кипе5 и его дрожащие руки. Даже мир вокруг Уилла дрожал, когда память вытаскивала из длинного деревянного ящика часы и заботливо клала их на багровую бархатную подушечку. Гравировка – всего несколько лишних долларов и мастер нанесёт на внутреннюю сторону хоть обнажённую женщину, лишь бы заказчик был доволен.
Когда Уильям заметил темнеющий проем коридора, в котором скрылись Алан и Лана, он тут же нырнул в него. Воздух там был спокойней, а толпа людей сплошной стеной сомкнулась за его спиной, приглушая выкрики гостей и раздавшуюся из патефона музыку. Повара удивлённо смотрели на Уилла, когда он неожиданно выскочил посреди кухни и, раскланиваясь, извинялся за беспокойство. От аромата еды у него свело желудок, и Уилл поспешил распахнуть дверь в небольшой садик, за которым шумел ночной город.
Но стоило только Уильяму шагнуть наружу, как он замер. Около стены дома, скрытые в тени крыши и живой изгороди, Алан и Лана о чем-то возбуждённо шептались. Точнее, Алан все время говорил, а девушка только красноречиво хмыкала, пока тонкие пальцы Маккензи не взяли ее за подбородок. Немного приподняв голову, Алан наклонился, накрывая чужие губы своими, а Уильям мог только стоять и безмолвно, как выброшенная на берег рыба, открывать рот. Внутри что-то сжалось – он никогда не ощущал этого прежде – а затем резко распрямилось пружиной, рухнув вниз и утягивая за собой беспокойное сердце.
На этот раз они целовались иначе: они растягивали каждое касание губ, слизывали повисшее на них капельками дыхание и взрывались искрами. Грязно-рыжие волосы Ланы вспыхнули огоньками. Они плясали вокруг неё, тлели на кончиках пальцев и взрывались фейерверками, когда Алан нежно покусывал ее губы, вжимая в стену. Это не было похоже на ту неловкость несколько минут назад. Теперь они походили на двух давних любовников, встретившихся спустя долгие годы разлуки. Кончики пальцев Алана обводили острые скулы девушки, очерчивали линию челюсти, ласкали ее щеки и игрались с прядями волос, освещавшими все вокруг, как факел. С каждой секундой, что Алан целовал ее, Лана разгоралась с новой силой, будто в неё подливали бензин, а кто-то щедро щелкал зажигалкой.
Но держалась она все еще скованно, сложив на груди руки и упрямо вытянув подбородок. Словно ей это и не было нужно.
– Я вам не помешал? Не знал, что соболезнования приносят в подобной форме.
Яд в словах обжигал губы Уильяма. Алан лениво, нехотя отлип от Ланы, позволяя свету уличного фонаря очертить его лицо, а затем аккуратным жестом заправил прядь волосы за ушко девушки.
– Не люблю, когда меня прерывают, – Алан мягко рассмеялся. – Что ж, до следующей встречи. И еще раз спасибо, что помогла Эйлин.
– Не имею ни малейшего представления, о чем вы.
Лана говорила отчуждённо, словно действительно не понимала, о чем идёт речь. Огонь мгновенной погас, стоило Алану от неё отпрянуть, и все погрузилось в ночной мрак, развеваемый лишь уличными фонарями. Она вынырнула из-под руки Алана и быстрой лисьей тенью прошмыгнула мимо Уильяма, а затем и вдоль дома в сторону сада с фонтаном. Алан зевнул и потянулся – он выглядел довольным, хотя на его лбу снова проступил горячечный пот, а кожа побледнела. Уилл видел под ней каждую вену, а сосуды под глазами чернели полумесяцами бессонницы.
– А ты зря времени не теряешь, как я погляжу, – язвительно отозвался Уильям, делая шаг вперёд.
Он уже не боялся, не дрожал перед Аланом, и взгляд, которым его наградили, не вызвал ничего, кроме еще одной вспышки незнакомого чувства. Кажется, люди называли это ревностью? Но это было смешно. Уильям Белл не любил Алана и не мог ревновать его к подруге погибшей дочери. Это было так же абсурдно, как и утверждение, что у Алана есть душа.
Серебристые глаза Алана сверкнули в ночи, и он повторил жест Уилла – шагнул ему навстречу, оставляя между ними несколько сантиметров. Напряжение искрилось в воздухе, подогреваемое мерцанием фонаря. Алан улыбался, смаковал на языке свою победу и не спешил делиться ею с Уиллом. Это была она. Теперь Уильям был точно в этом уверен – и взгляд Алана подтвердил его догадки. Это была она, и это ставило под угрозу весь тот маленький мир, который Уильям выстраивал вокруг себя последние девяносто лет. Лишняя переменная, о которой он уже успел забыть, но от которой зависело решение всего уравнения.
И теперь лишним оказался Уильям.
Алан бросил короткий взгляд на выглянувшую из-за туч луну и, вытащив из кармана портсигар, рассмеялся:
– Конечно, Уилл. Потому что, кажется, на этот раз я наконец-то, кажется, успел.
Глава IV. Театрал
Длинные алые языки пламени взметались ввысь. Они жадно облизывали мечущееся в дыму апельсиновое небо и обгладывали обгоревшие кости деревьев, попадавшихся на пути всепожирающего пожара. Он аплодировал крикам людей хрустом ломающихся домов и агонией мечущихся в западне животных, медленно, но верно продвигаясь вперёд по растянутому белому полотну экрана.
Хуже спецэффекты Уильям видел разве что в девяностые, когда в руки умельцев попали первые графические редакторы, а некоторые режиссёры решили, что больше графики – лучше фильм.
Как показала практика, это мнение было ошибочным.
Низкий покосившийся дом с проломившейся крышей стал невольным свидетелем царившего вокруг него безумия. Он молчаливо наблюдал за всем пустыми глазницами окон и тихо поскрипывал ставнями в такт резким порывам искусственного ветра от огромного закулисного вентилятора. Маленькие фигуры суетились на сцене. Они подпрыгивали, танцевали и, кажется, всеми силами пытались изобразить сумасшествие.
Но вместо этого у них выходили только припадки людей на подступах к магазинам в черную пятницу.
Музыка резко смолкла, и из-за тёмного бархата появился невысокий юноша. Уильям приподнялся в кресле и подался вперёд: с заднего ряда ему было на слишком много видно, и все же он рассмотрел, как сидящий на краю сцены Алан тут же возбуждённо подскочил на ноги и отошёл на несколько шагов.
Парень хмурился, одёргивал тогу и переминался с ноги на ногу, пока Алан не рявкнул на него и кто-то не подтолкнул подростка – ему было не больше шестнадцати – на середину сцены. Искусственный картонный огонь, подсвечиваемый прожекторами, отбрасывал на белые одежды юноши оранжевые всполохи. Парень сделал еще несколько неуверенных шагов, пока не остановился около сидящей на табурете девушки. Рука потянулась к ее щеке и тут же рухнула, когда та отвернулась.
Это была худшая актёрская игра за всю жизнь Уильяма. Нет, он был уверен, что встречались ситуации и похуже, но даже его возраста оказалось достаточно, чтобы убедиться в несостоятельности Алана Маккензи на посту режиссёра.
Парень на сцене снова потянулся к девушке, и та подскочила на ноги, в несколько шагов оказавшись в недосягаемости от чужой руки. Она смотрела на партнёра с яростью, зло трясла огненно-рыжим париком и что-то шипела – кажется, они пытались разыграть что-то напряженно-трагичное. Но шоколадный батончик в руках Уильяма, недосып и противный голос в голове, не затыкавшийся все последние недели с аукциона у Куэрво, превратили греческую трагедию в комедию.
Изображение на экране погасло, как и весь свет в зале. Несколько разочарованных голосов недовольно забормотали. Алан же, обернувшись, прикрикнул на кого-то за спиной Уильяма. Развернувшись из интереса, он заметил сидящего за пультом конопатого паренька в очках – тот судорожно бил сразу по всем кнопкам, пока Алан не подошёл, не перегнулся через весь стол и не нажал одну единственную большую синюю кнопку. Раздался щелчок, проектор снова негромко загудел, выводя на белую ткань заставку операционной системы, а Алан подмигнув Уиллу, вернулся к своим подрастающим актёрам.
По правде говоря, предложение Алана сходить в театр, Уильям воспринял немного по-другому. Он даже нашёл костюм, чтобы выглядеть солидно. Но все же время спектакля в два часа дня настораживало, и Уильям с опаской перешагнул порог школьного театра, еще по запаху плесени и старого помещения, узнав эту студию.
Театральный кружок Эйлин.
В том, что Алан принял на себя руководство не было ничего удивительного. Ни для Уилла, ни для попечителей этой самодеятельности. Хотя лицо Элеонор Куэрво, выходившей ему навстречу из зала, не вызвало ничего, кроме желания поскорее вымыть себе глаза с мылом, купить билеты в Казахстан и больше никогда не появляться в Чикаго. Лишь бы не видеть еще хоть раз лицо любого носителя фамилии Куэрво. И пока на сцене расставляли реквизит, а школьники суетились под руководством Алана, Уилл успел найти ближайший рейс до Астаны.
Но его попытки сбежать закончились вместе с последним процентом зарядки на телефоне. Поёжившись от холода и выругавшись на идиотский мобильный, Уилл сунул его в карман и смирился со своей участью первого зрителя.
Кривой венок из картонных виноградных лоз. Искусственные кусты винограда вокруг. Кажется, к Дионису местные школьники относились с меньшим уважением, чем древние эллины. Уильям вздрогнул: пронзительный крик оглушил зал, и несколько людей выбежали на сцену. Они тряслись, плясали, извиваясь своими телами и выкрикивали бессвязные слова. И чем дольше длилась эта сцена, тем яростней становился их танец, а огонь на экране расползался все сильней.
Что-то хрустнуло. В последний раз вскинув руки, танцоры упали на пол. Нарисованный на экране дом взорвался ярким сиянием, выплюнул сквозь пустые окна оранжевый воздух, а затем огонь стих. Теперь его длинные языки лишь робко касались сухих веток, еще не тронутых пожаром стен дома и не смели подступить ближе к ногам девушки. Кривой птичий крик разорвал повисшую в зале тишину.
Молчание казалось Уильяму неестественным, но он даже перестал нервно играться с вытащенной из кармана зажигалкой. Юноша на сцене стоял напряженно: его плечи приподнялись, и он переступал с ноги на ногу, взметая в воздух клубы пыли. Юноша улыбался, рассеянным взглядом бегая по сцене. Алан недовольно качал головой, но молчал, опустившись на подлокотник кресла.
Вентилятор тихо загудел, и лёгкий порыв прохладного ветра промчался по сцене. Девушка задрожала, обхватив себя руками. Уилл закатил глаза: еще одна худшая сцена слез в его жизни. Она медлила несколько мгновений, прежде чем броситься в объятья юноши, перескакивая через развалившихся на полу коллег. Тот сразу начал что-то шептать ей на ухо, целовать протянутые к нему руки, а затем Уильям смог наконец расслышать первую реплику за все время:
– Остановись…
Измазанные серой гуашью волосы девушки безвольными прядями струились по ее спине. Маленькая ладошка дотронулась до руки юноши, переплетаясь с ней пальцами, и актриса прижалась к сухой груди.
– А теперь она скажет, что не может остаться.
Уильям вздрогнул: он не заметил, как Алан оказался рядом с ним. Закинув ноги на спинку впередистоящего кресла, он сложил на животе руки и улыбался, косясь на Уильяма.
– Писал сценарий? – Уилл хмыкнул, поудобней усаживаясь в кресле, и сжал в ладони зажигалку.
– Ага.
Алан ответил обескураживающей улыбкой, снова напомнив Уильяму, с кем он говорит. Взгляд снова метнулся на сцену, где облачённая в короткий хитон и ближайшего магазина костюмов на Хэллоуин девушка продолжала вздрагивать и прижиматься к партнёру.
– Ты ведь знаешь, что я не могу.
Алан прыснул в кулак, но актёры на сцене все равно услышали это громоподобное хмыканье и обернулись. Актриса вздрогнула: юноша кончиком носа скользнул вдоль ее шеи, – и резко отстранилась. Дом позади них на экране заскрипел и накренился. Вентилятор заработал с новой силой, и девушка, наконец выпустив руку партнёра из своей, отступила на несколько шагов, едва не повалившись, когда запнулась о ногу одного из массовки.
– Лисса!
Юноша протянул руку, но схватил только воздух, безмолвно наблюдая, как девушка медленно уходит за занавес, пока нарисованный на экране огонь разгорается с новой силой, словно разделяя их. В последний раз всколыхнувшись своими языками к небу, огонь стих, унося с собой тень очертания девушки, а затем во всем зале погас свет. Наступившую тишину разрывал только отрывистый звук метронома.
Но вскоре стих и он.
Окружившая Уильяма тишина давила. Происходившее на сцене выглядело неестественным. И не потому что актёрам можно было только пожелать совершенствоваться. Нет, сама сцена была болезненной, надрывной, и Уильям, глухо скользивший кончиком большого пальца по колёсику-кресалу, не мог не уловить сходства с тем, что Алан ему рассказывал.
Это был их история. И она была неправильной.
Тишина утонула в громких и медленных хлопках Алана. Он все еще сидел рядом, и каждая встреча его ладоней сопровождалась болезненными ударами в голове Уилла. Свет вспыхнул щелчком выключателя. Все актёры уже выстроились на сцене, напряженно рассматривая аплодирующего им – весьма иронично – Алана. Когда же звук хлопков стих, плечи всех выступающих опустились, а колени едва не дрожали. Уиллу даже стало жаль этих бедолаг. На маленькую долю секунды. После он вспомнил, что потратил на этот спектакль несколько часов своей жизни, в которые мог бы поспать или изучить очередные иски от недовольных пациентов.
– Я бы сказал «браво», – он говорил тихо, и все же этот тон в зале казался громом, – но это даже в половину не соответствует тому, что вы умеете. Эйдан, разберись пожалуйста, с этой идиотской тогой. Она просто… апчхи… отвратительна. Вообще я хотел, чтобы он кричал, что любит ее, а она в ответ не верила этому, но… посчитал это слишком вторичным.
Только сейчас Уилл заметил стоящего поодаль в углу около сцены молодого мужчину. Он был высоким. Его острыми скулами можно было легко вскрыть столетнюю банку тушёнки, а щетина едва не перешла в бороду. Уильям прищурился, разглядывая Эйдана. Кажется, он уже встречался с ним, но никак не мог вспомнить когда и при каких обстоятельствах.
Услышав слова Алана, Эйдан лениво отлип от стенки, которую подпирал все это время плечом: он даже не выглядел как человек, чьи плечи и ноги затекли. Двигался Эйдан плавно, каждое его движение было выверенным. В отличие от трясущейся группки актёров на сцене. Интересно, кто запугал их больше: Алан своими творческими порывами или мрачный Эйдан, напоминавший больше студента-переростка, проведшего несколько лет в академическом отпуске.
– Ну как тебе?
Алан говорил возбуждённо. Его взгляд горел, а лицо едва не прилипло к лицу Уильяма – пришлось отклониться, чтобы расстояние между ними увеличилось хотя бы на пару сантиметров. Алан заглядывал Уиллу в глаза, как щенок в ожидании похвалы, что было неожиданным. Уильям нахмурился: вблизи лицо друга показалось ему более молодым, чем он запомнил на похоронах. Морщинки разгладились, взгляд потеплел, а покрывшаяся сорокалетними порами кожа затянулась. Теперь Алану можно было дать от силы лет тридцать пять. Маленький ехидный голосок в голове напомнил о чудесах пластической хирургии, но Уильям прекрасно знал ответ.
Алан Маккензи ненавидел быть старым.
Все то время, что они были знакомы, Алан не выглядел старше двадцати пяти, а последние десять лет, что ему приходилось стариться вместе с Эйлин, наводили на него тоску. И он не упускал случая похныкать Уильяму о том, как ужасно, когда у тебя в уголках глаз морщины, кожа начинает отвисать, а живот сам собой выкатывается из-за любви к алкоголю. Баллов к внешнему виду не добавляли и увлечения Алана собственными сигаретами – покрасневшие глаза на сорокалетнем лице выделялись сильнее, крича о своём происхождении.
Сейчас же Уильям в прямом эфире наблюдал «Загадочную историю Алана Маккензи».
– Весьма… – Уилл медленно вздохнул, подбирая самое корректное слово, на которое был способен, – монументально. Но я не уверен, что это именно то, что нужно детям в их возрасте.
– Да брось. – Алан отмахнулся и, отпрянув от Уилла, откинулся на спинку кресла. – Кому не нравятся греческие мифы?
– Мне. Предпочитаю Египет. Тема жизни после смерти всегда казалась мне весьма занятной. Жаль, что вместо Анубиса, я встретил тебя. – Он с удовольствием отметил, каким кислым стало выражение лица Алана за секунду до того, как он снова зашёлся болезненным кашлем. – Хотя суд пером я вряд ли смог бы пройти.
– Как ты плохо о себе думаешь, Уилл, – Алан хрипло, но мягко рассмеялся, прикрывая кулаком рот.
– Я слишком хорошо себя знаю.
Взгляд снова скользнул по залу и остановился на собирающем реквизит Эйдане. Он шуршал картоном кустов и подметал пол концами своего длинного серого шарфа. Школьники уже скрылись за кулисами, и лишь несколько голов попеременно выглядывали из-за плотного занавеса, чтобы узнать, ушёл их надзиратель или нет. Алан смотрел в потолок, запрокинув голову, и только перебирал сцепленными в замок пальцами по костяшкам.
– Что это за парень, который тебе помогает? – Уилл вытащил из кармана помятую пачку и вытащил из неё одну сигарету. – Эйдан, кажется.
– Ревнуешь? – светлая бровь Алана надломленно выгнулась, а губы растянулись в ехидном оскале.
Уилл закатил глаза, зажал в зубах кончик сигареты и уже было поднёс зажигалку, но остановился, поймав на себе испытывающий взгляд Алана.
– Вот еще. – Уилл приглушённо хмыкнул. – Чтобы ревновать, нужно любить. Не припомню, чтобы любовь к тебе, Алан, входила в мои обязанности.
– Осторожней, я могу и обидеться.
– Как хочешь.
Уилл передёрнул плечами и все же щёлкнул колёсиком. Кончик тут же слабо задымился, а на языке осел знакомый терпкий привкус. Кажется, и в этом теле он пожалеет о своём пристрастии к никотину, но это был единственный доступный для него сейчас способ успокоить нервы. Избивание людей карается законом, найти партнёра в карты уже не так легко, как прежде, а Алан… просто игнорировал все намёки Уильяма.
– Это парень Эйлин, – неожиданно, после нескольких минут молчаливого курения Уилла, протянул Алан. – Последний. Очень милый молодой человек, хотя и кажется мне для неё староватым. К тому же он учился у меня, ему нужна была работа, а родители участников уговорили руководство не закрывать студию – школьникам она безумно нравится. Я даже начинаю гордиться Эйлин – она смогла привить им любовь к сцене. Впрочем, любовь к нормальным парням она себе привить не смогла.