Монокль

Глава 1

В класс залетел воробей. Стояла теплая ранняя осень, и фрамуги на окнах были открыты. Глупая птица, видимо, задумалась о чем-то, если, конечно, она способна думать, или просто плохо видела, или даже была пьяна. А почему бы нет? Чижик ведь пил водку на Фонтанке. Может, и этот воробей налакался чего-нибудь, а теперь, будучи подшофе, влетел в приветливо открытую фрамугу и со всего размаху угодил прямо в Льва Николаевича. То есть, в Толстого. Не самого, конечно, а в его портрет. Отскочив, словно теннисный мячик, воробей на мгновение замер, уставился на того, кого он только что так бесцеремонно боднул, и, видимо, не выдержав сурового взгляда классика, отчаянно метнулся назад к окну. Встретив на пути препятствие в виде стекла, воробей опешил и, уже ничего не соображая, стал метаться по классу как ошпаренный.

Что тут началось! Дети… Нет, конечно, уже не дети. Кто из них позволит называть себя ребенком? В девятом классе они уже подростки, хотя им больше нравится называть себя тинэйджерами. Не юношами и девушками, а именно этим забавным словечком, пришедшим к нам из-за океана вместе с голливудским кино и глянцевыми журналами. Благодаря подрастающему поколению этот сочный термин быстро внедрился в молодежный, а потом уже и в общий лексикон на правах полноценного заимствованного слова. И пусть оно еще не попало в словари, по крайней мере наиболее распространенные, вряд ли сейчас можно встретить человека, даже преклонного возраста, который не знает, что такое тинэйджер. Во всяком случае, в крупных городах. Тем не менее «подросток» все же звучит роднее, и Лев Николаевич наверняка бы одобрил использование именно этого слова.

Итак, подростки тут же вскочили с мест, радуясь внезапно появившейся возможности отвлечься от скучных учебников и надоевших тетрадей. Девчонки завизжали, мальчишки заулюлюкали. Кто-то сразу полез на парту, отчаянно размахивая руками. Бедная птица мгновенно растеряла остатки своих скудных воробьиных мыслей. Да и какие тут могут быть мысли? При виде трех десятков совершенно очумевших двуногих существ воробья охватил такой ужас, что он зажмурился и начал тупо кружить по одной и той же траектории.

Дверь приоткрылась, и в класс вошел Олег Кукин. Маленького роста, худой, с бледным лицом и слегка затуманенным взглядом, он посмотрел наверх, приложив козырьком ко лбу ладонь с пожелтевшими от чрезмерного курения пальцами. Десять минут назад Олег отпросился в туалет, где заодно не преминул выкурить очередную сигарету, несмотря на то что в школе существует строжайший запрет на курение. Но для таких людей, как Олег, любые правила придумываются исключительно с одной целью – чтобы их нарушать. Что он постоянно и демонстрировал, весьма наглядно и бесцеремонно.

Быстро оценив обстановку, Олег громко свистнул, чем заставил весь класс на мгновение отвлечься от отчаянно кружащего воробья, которого, казалось, сейчас уже стошнит. Воспользовавшись заминкой, Олег буквально вспорхнул на парту и, раскрутив, будто пращу, полупустой рюкзак, успел слегка задеть пролетавшую мимо птицу. Легкий толчок рюкзаком придал нужное направление, и воробей, перекувырнувшись два раза через голову, благополучно вылетел в открытую фрамугу. Вздох облегчения пронесся по рядам, а через мгновение наступившую тишину разорвал шквал аплодисментов.

Оксана Филипповна, учитель русского языка и литературы, женщина не молодая, но и не старая, с прибранными в объемный пучок белыми крашеными волосами, все это время стояла, испуганно прижавшись к доске. Толстые стекла больших круглых очков запотели от напряжения, а лицо, ставшее поначалу бледным, покрылось яркими красными пятнами. После того как Олег таким не совсем обычным способом вызволил птичку из неожиданного заточения, Оксана Филипповна машинально поправила прическу, одернула и без того длинную юбку и села за учительский стол. Однако, бросив взгляд на лежавший перед ней раскрытый классный журнал, она вскрикнула и вновь подскочила. Конечно, бедный воробей не виноват – он просто был очень напуган. А со страху мало ли что может приключиться! Вот и с ним оказия случилась. Видимо, пролетая в очередной раз над учительским столом, не удержался и оставил о себе память в виде бело-серой кляксы, аккурат посередине страницы журнала, той самой, где Оксана Филипповна намеревалась записать тему урока.

Она еще некоторое время смотрела на это безобразие, состроив брезгливую гримасу и отчаянно моргая кажущимися из-за очков еще более длинными ресницами, но потом резко захлопнула журнал и окинула суровым взглядом вмиг притихший класс.

– Всем сесть на место! – скомандовала Оксана Филипповна. – Кукин, – обратилась она к Олегу, – ты где так долго пропадал?

– Ну, Оксана Филипповна, – скривился Олег, поднимаясь, – я что, при всех должен рассказывать?

– Подойди-ка сюда! Дыхни! Та-ак! Курил?

– Нет, – не моргнув, соврал Олег.

– Ты что, будешь мне голову морочить?! – взвилась Оксана Филипповна. – Ты за кого меня принимаешь? – Она негодующе топнула ногой. – Это тебе не цирк-шапито, а я не клоун! Если тебе нравится разыгрывать из себя шута горохового, пожалуйста, но здесь ты этим безобразием заниматься не будешь! Вон из класса! Отправляйся к завучу! И без допуска к урокам можешь не появляться.

Дождавшись, пока Олег не спеша покинет кабинет, учительница с облегчением выдохнула и вновь обратилась к классу:

– Итак, тема сегодняшнего урока…

На следующий день Олег как ни в чем не бывало появился в школе, причем к самому началу занятий, что случалось с ним довольно редко. Первым был урок русского языка. Оксана Филипповна благополучно успела забыть о вчерашнем инциденте и о том, что отправила Олега к завучу. Она лишь отметила про себя, что сегодня этот сорванец, как ни странно, явился на урок без опоздания.

Когда на перемене Глеб Семенов забежал в туалет исключительно для того, чтобы воспользоваться этим заведением по прямому назначению, он натолкнулся на Олега, беспечно потягивающего сигарету в крайней кабинке, у окна. Его нисколько не смущало, что убогая вентиляция не справляется с дымом и тот благополучно проникает сквозь дверь в коридор. Рано или поздно, кто-нибудь из учителей унюхает запах табака, и тогда мало не покажется.

– Глюк, ты бы хоть окно открыл, – сказал Глеб.

– Тебе надо, ты и открывай, – буркнул Олег, который уже давно отзывался на прозвище «Глюк», поскольку курил чуть ли не с первого класса и вид имел соответствующий.

Глеб помедлил немного и все же распахнул окно. Свежий ветерок весело ворвался в помещение и разметал висевшие в воздухе клубы сизого дыма.

– О, Батон, ты что, куришь? – удивленно спросил Илья Пятаков, по прозвищу Пятак, протащив свое объемное тело между заболтавшимися у входа в туалет восьмиклассниками.

Глеба прозвали «Батоном» еще в детском саду. Виной тому было его необычное имя, которое у детей неизменно ассоциировалось с хлебом, что вполне объяснимо с фонетической точки зрения, и поначалу все называли его «Хлеб», причем многие малыши искренне верили, что это и есть его настоящее имя. Позже «Хлеб» постепенно превратился в «Батон».

– Что я, дурак, что ли? – фыркнул Глеб, застегивая ширинку.

– А, это Глюк, – сообразил Илья.

– Тоже хочешь дернуть? – насмешливо прохрипел из угла Олег.

– Нет уж, спасибочки, дергай сам.

– Не хочешь, как хочешь. Цыпа, а ты не желаешь? – выглядывая из-за перегородки, спросил Олег только что присоединившегося к ним Яшу Цыпкина.

– Цыпа тоже не курит, забыл? – ответил за Яшу Глеб.

– А ты чего лезешь? Я тебя, что ли, спрашиваю? «Не курит», – передразнил Глюк и, громко харкнув, сплюнул мимо унитаза. – Может, раньше Цыпа не курил, а сегодня, может, уже и курит.

– С какого перепугу?

– А с такого! Возьми, к примеру, меня. Вчера я был один, а сегодня уже другой. Вчера всякая зараза могла до меня докопаться, а сегодня мне все по фигу.

– Интересно! – откликнулся Илья. – И что же такое произошло?

– Цыпа, дверь прикрой, – произнес Олег заговорщическим тоном и взгромоздился на подоконник.

Яша закрыл дверь, соединяющую умывальник с туалетом, и на всякий случай крепко взялся за ручку, чтобы никто не смог неожиданно к ним ворваться. В туалетной комнате остались пятеро: Глеб, Илья, Яша, Олег и Андрей, по прозвищу Слон, которое он получил не за какие-то невероятные размеры или могучую силу, он, напротив, был очень худым, хотя и довольно крепким. Зато форма его ушей с первого же класса гарантировала ему это сравнение с африканским экзотическим животным.

– Ладно, давай колись, что там у тебя, – сказал Глеб, зная непреодолимую тягу Олега к всякого рода авантюрам и потому горя нетерпением в предвкушении чего-то особенного.

Олег щелчком отправил бычок в открытое окно и смачно сплюнул вслед. Затем, выдержав паузу и снисходительно посмотрев на окружающих, стал медленно расстегивать висевший на плече рюкзак.

Восторженный вздох вырвался из груди собравшихся, когда из рюкзака показалось дуло настоящего револьвера.

– Где откопал? – прошептал Илья.

– Вот именно – откопал! – торжествующе глядя на обалдевших одноклассников, ответил Олег.

Яша не выдержал и, забыв о мерах предосторожности, оставил свой пост.

– Дайте глянуть-то. Ух ты! Это что, настоящий?

– А то! – гордо отвечал Олег. – Я его вчера весь вечер драил – ржавый был, еле отскреб. Зато теперь почти как нулевый. Рукоятка только маленько сломана, а механизм – рабочий, я его машинным маслом смазал.

В подтверждение своих слов Олег несколько раз пощелкал, нажимая на курок.

– Смотри, даже барабан крутится! – воскликнул Слон.

– Еще как крутится, – подтвердил Олег. – Завтра мне пацаны обещали патронов достать, можно будет пострелять… Бах! – неожиданно крикнул он, направив револьвер на Илью.

– Ты поосторожней! – отпрянул Илья, отводя пальцем дуло в сторону.

– А чего сразу на меня? – взвизгнул Слон, отскакивая вбок.

– Э, харэ шутить, Глюк, – сказал Глеб. – Ты лучше расскажи, где нашел.

– Слушай, Батон, чего ты докапываешься? Мало ли где! Может, это секрет! – изобразил негодование Слон, явно стараясь подыграть Олегу, чтобы заслужить его расположение и тем самым право на «пострелять».

– Да нет, мужики, – снисходительным тоном, слегка растягивая слова, отвечал Олег, – никакой это не секрет. Короче, когда Оксана меня вчера из класса турнула, я решил прошвырнуться маленько. Ну не домой же переться. Мать дома была, она бы мне таких наваляла! В общем, двинул я в Узкое.

– В Узкое?! – воскликнул Яша.

На первый взгляд, в этом не было ничего странного. За исключением одной маленькой детали. Узкое – старинная усадьба с просторным парком на юго-западе Москвы, зажатая между тремя спальными районами: Коньково, Ясенево и Теплым Станом, – было местом, о котором все знали, ибо располагалось оно совсем рядом, но никто почему-то там не бывал. Будто усадьба обладала особым свойством отваживать от себя подростков. Если подойти к арке, что выходит на Профсоюзную улицу и согласно справочнику именуется «Небесными воротами», можно увидеть много людей, гуляющих по главной аллее парка. Но стоит приглядеться, и поймешь, что среди них нет ни одного школьника.

– Ну да, в Узкое, – кивнул Олег. – Сперва хотел в музей залезть, в этот… как его… в общем, где динозавры. Но там народу немерено. Короче, ловить нечего. А за музеем – лес, красота! И какого, думаю, я там ни разу не был? Значит, надо разведать. Там же усадьба старинная. Вот я и решил, может, там чего-нибудь интересное сопру. Только ноги почему-то не идут – стою как дурак, будто приклеенный. И вдруг – фигак, ноги сами потопали. А тут еще мужик какой-то чудной из-за деревьев вышел и рукой мне так махнул, иди, мол, сюда. А сам – опять за деревья и исчез. Я было напрягся, может, маньяк, думаю, или этот, как его… извращенец. Да вроде одет солидно, только прикольно так, будто в театре – в плаще, в шляпе. Подумал-подумал и решил: а фиг ли? Так я и попер туда, прямо в лес. Иду, короче, иду. И вот уже почти до особняка дошел. И вдруг опять – фигак! Снова стою на месте. Я – сигарету в зубы. Думаю, чего это я здесь застыл? А тут ворона рядом села и давай каркать. Я хотел в нее камнем запендюрить. А чего она раскаркалась, дура? Напугала, зараза! Нагибаюсь, шарю по земле и – фигак! – натыкаюсь на него. – Олег повертел в руке револьвер. – Вытащил, отряхнул. Гляжу – пестик, блин. От старых хозяев, что ли, остался?

– Вряд ли, – возразил Яша. – Скорее всего, он там с войны, с Великой Отечественной. Там наверняка какая-нибудь часть стояла или военный госпиталь. Я читал, что усадьбы использовали для таких целей, у них расположение всегда удачное.

– Какая разница, откуда он взялся! Главное – пестик настоящий! – встрял Слон. – А там еще есть?

– Откуда? – зевнул Олег. – Это тебе склад, что ли?

– Но этот же… – Слон, затаив дыхание, осторожно коснулся револьвера указательным пальцем, – там как-то оказался? Значит, должны быть еще.

– Ни фига это, Слон, не значит. Нет там больше ничего, понял?

– Как же так? – растерянно пробормотал Слон. – Должно быть, обязательно должно…

Прозвенел звонок, и Олег спрятал револьвер обратно в рюкзак.

– У нас сейчас что? – спросил он.

– Химия, – ответил Яша.

– О нет. На химию я сегодня не пойду, – заявил Олег, слезая с подоконника. – Привет Лапше!

Он небрежно махнул рукой и спустился на второй этаж, где, скорее всего, как он это обычно делал, нырнул в туалет, открыл окно и лихо спрыгнул вниз, на улицу.

Глеб подхватил свой портфель – он, в отличие от большинства, сумки и рюкзаки не признавал категорически – и помчался вслед за друзьями на урок. В класс он вбежал последним и едва успел добраться до своей парты, как в дверях появилась вечно чем-то недовольная Антонина Александровна Лапшина, учительница химии, естественно, за глаза именуемая «Лапшой», хотя внешне она была весьма далека от такого образа. Ей бы больше подошло что-нибудь вроде «пудинга» или даже «студня». Но это всё домыслы. Причины, по которым к человеку прилипает то или иное прозвище, порой совершенно неведомы. Тем не менее фамилии очень часто, если не сказать чаще всего, играют в этом вопросе решающую роль. Взять хотя бы Илью Пятакова или Яшу Цыпкина. То же самое произошло и с Лапшиной. Правда, следует отметить, в отношении учителей чаще все же случается, что их просто называют по имени, без отчества, как, например, Оксану Филипповну за глаза все величают просто Оксаной. Но это скорее дань уважения, нежели простое пренебрежение. В то время как нелюбимых учителей неизменно награждают прозвищами, и зачастую не слишком благозвучными.

– Та-ак, – протянула Лапшина, – Семенов у нас, как всегда, опаздывает. Его звонок не касается.

Глеб молча стоял возле парты, даже не пытаясь оправдываться. Он знал, что это бесполезно. Глеб на уроки не опаздывал никогда, и даже такие незначительные заминки, как сегодня, случались с ним крайне редко. Но спорить с Лапшиной – себе дороже.

– Может, ты уже готов выйти к доске? – скривившись в некоем подобии улыбки, поинтересовалась Антонина Александровна и грузно опустилась на стул. – Не слышу. И каких только бездельников и лентяев не приходится учить! Садись. За поведение ставлю «неуд».

Глеб сел. Кровь ударила в лицо, ладони вспотели. Но он стиснул зубы и продолжал молчать.

– Правильно, – шепнул сидевший рядом Илья. – Не выступай, а то еще пару влепит.

Глеб и не собирался выступать, он просто пытался справиться с нахлынувшим негодованием. В конце концов ему это удалось. Постепенно мысли о вопиющей несправедливости уступили место совсем другим, более приятным думам. Тем, которые нередко одолевали его в последнее время, и тогда он забывал обо всем на свете и парил где-то высоко над землей, подстегиваемый неуемной фантазией и романтическим порывом.

Он был страшно влюбчив. Причем, влюбляясь, Глеб с головой бросался в омут охватившей его страсти, вызывая искреннее недоумение и сочувствие друзей. Но все, что с ним происходило раньше, не шло ни в какое сравнение с его нынешним чувством. Когда первого сентября он вошел в класс и увидел Лену Авдееву – она сразила его наповал. Глеб и раньше частенько заглядывался на эту бесспорно симпатичную девочку со светлыми волосами и большими серыми глазами. Но за лето с ней будто что-то произошло. Она не просто похорошела и расцвела, она обрела какую-то сказочную привлекательность.

Яша, верный друг, заметив, что с приятелем творится неладное, попытался отвлечь его. Когда наконец Глеб был в состоянии произносить что-то членораздельное, Яша, который уже обо всем догадался, тем не менее осторожно поинтересовался, что случилось, и тот, не раздумывая, ответил:

– Я влюбился!

– Ну-у! – протянул Яша. – Тоже мне новость!

– Нет, Цыпа, на этот раз, похоже, я втрескался капитально.

– Слушай, Батон, ты не горячись. Я понимаю, за лето девчонки изменились, загорели и все такое. Но это же не повод сразу в них влюбляться.

– Повод, не повод… Ты меня уже забодал своими мудреными разговорами! А я вот взял и влюбился.

– Понятно, – вздохнул Яша.

– Да что тебе понятно? Если бы ты только мог это понять! Ведь она…

– Кто?

– Ага, так я тебе и сказал! Знаю я вас с Пятаком, ведь достанете потом. Нет уж, больше я тебе ничего не скажу.

– А это и не обязательно, – рассмеялся Яша. – Достаточно всего лишь проследить траекторию твоего обезумевшего взгляда, как становится ясно, что новой причиной умопомешательства Батона стала Ленка Авдеева. Угадал?

– Да иди ты со своей траекторией! – вспыхнул Глеб. – Сам ты обезумевший!

– Ладно тебе! Чего ты заводишься?

– Я не трактор, чтобы заводиться, понял? Отцепись и жми своей дорогой, пока я тебе по балде не надавал.

Яша нисколько не обиделся. Лишь покачал головой, вздохнул и оставил друга наедине со своими мыслями.

Тем временем чувство, всколыхнувшее Глеба и заставлявшее его трепетать не только при виде Лены, но и каждый раз, когда он думал о ней, неотступно росло в его сердце. К середине сентября он уже начал испытывать приступы отчаяния, обычно возникающие при отсутствии взаимности. Как подступиться к Лене, Глеб не знал. Он вообще не знал, как общаться с девчонками. За последние два года он влюблялся раз семь или восемь. Иногда это была всего лишь небольшая вспышка, легкое влечение, а иногда и довольно крепкое чувство, удерживающее Глеба в объятиях два-три месяца. И тогда он начинал мучиться, пытаясь придумать способ, как бы поведать избраннице о своих чувствах. Но, будучи страшно стеснительным, он так ни разу никому и не признался в любви. В особенности еще и потому, что никогда не сталкивался с взаимным чувством, которое, будь оно, наверняка подтолкнуло бы его на подобный решительный поступок. Хотя, возможно, эти чувства были недостаточно глубоки и потому недостойны, чтобы сразу кричать о них. Кто его знает? А пока Глеб лишь тихо вздыхал, жалуясь на свою несправедливую долю и мечтая о том, что когда-нибудь Лена все же обратит на него внимание и поймет, что он, в сущности, замечательный парень…

– Эй, Батон, ты так и будешь сидеть?

– А? Что? – Глеб вздрогнул и непонимающим взглядом уставился на Илью.

– «Что, что». Урок закончился. Ты домой собираешься?

– Собираюсь, – медленно, словно во сне, проговорил Глеб.

Он машинально сгреб в портфель учебник и тетрадь и, даже не взглянув на Лапшину, вышел из класса…

Гордостью Глеба была коллекция редких значков, небольшая, но очень ценная. Это были значки, которые нельзя купить в магазине или киоске, они выпускались по какому-нибудь особому случаю ограниченным тиражом. Друзья и знакомые отца знали об этом увлечении Глеба и время от времени приносили ему что-нибудь интересное. Постепенно Глеб собрал около сотни самых разнообразных значков, которые ровными рядами украшали прямоугольный кусок черного бархата, висевший на стене прямо над письменным столом. Особенно он дорожил одним – маленьким элегантным значком с изображением самолета. Глеб даже не помнил, каким образом он попал к нему. По большому счету в нем не было ничего особенного. Маленькая серебристая кругляшка с темно-синей окантовкой, а посередине нечто напоминающее авиалайнер. Но этот значок обладал какой-то сверхъестественной завораживающей силой. Почему-то из всего многообразия значков взгляд выхватывал именно его, он буквально притягивал к себе.

К тому времени пошла странная мода – носить значки. Мальчишки, а следом за ними и девчонки стали цеплять на грудь все, что попадалось под руку или удавалось достать. Конечно, самым важным было найти такой значок, какого не было ни у кого. Если вдруг встречались два одинаковых, разочарованию не было границ, а окружающие сразу начинали смеяться и подначивать, называя обладателей таких значков братьями или сестрами. Если одинаковые значки оказывались у мальчика и девочки, они, естественно, тут же становились женихом и невестой.

Глеб сразу почувствовал свое преимущество в этом процессе, однако он так трепетно относился к своей коллекции, что даже ни разу не позволил себе взять из нее хотя бы один значок, боясь ненароком поцарапать, а то и вовсе сломать или потерять драгоценный экземпляр. Поэтому он продолжал ходить без значка, в то время как некоторые ребята в классе уже стали увешивать грудь добрым десятком всяких железяк и пластмассок. Не носила значков и Лена Авдеева. Она, по-видимому, считала это ничем не оправданным ребячеством, а может, просто не желала оказаться в неловкой ситуации и стать чьей-то «сестрой», а тем паче «невестой».

У Глеба в голове созрела блестящая идея. Хотя, конечно, блестящей она казалась только ему, друзья наверняка бы сочли ее бредовой и раскритиковали Глеба в пух и прах. А поскольку он даже не подумал ни с кем ею поделиться, то она так и оставалась блестящей – по крайней мере, для него самого. Глеб решил сделать Лене подарок. Только не прилюдно и даже не тет-а-тет, а тайком, незаметно, чтобы она даже не догадалась, от кого он. В противном случае Лена может отказаться, а Глеб этого очень боялся.

В среду утром, перед уходом в школу, он несколько минут внимательно смотрел на свою коллекцию и наконец отшпилил из середины тот самый значок с самолетом, которым дорожил больше всего. Маленькая кругляшка переливалась всеми цветами радуги, хотя при ближайшем рассмотрении казалась довольно скромным значком. Но Глеб был уверен, что Лене он понравится.

В классе Глеб сидел как раз за Леной. Шел урок алгебры. Учительница раздала листки с заданиями для самостоятельной работы и вернулась к своему столу. Глеб активно взялся за решение задач, ухватившись за эту возможность как за повод отсрочить исполнение задуманного, стараясь даже не думать о значке. Но через некоторое время он почувствовал, что значок, лежавший в кармане рубашки, будто обжигает ему грудь. Ни о какой самостоятельной работе уже и речи быть не могло. Он сидел и тупо смотрел на спину Лены, а внутри него желание совершить задуманный поступок боролось с целесообразностью. И все-таки желание победило. Бросив взгляд на сидевшего рядом за партой Илью, он наклонился, сделал вид, будто пытается что-то достать из валявшегося на полу портфеля, а сам незаметно опустил значок в слегка оттопыренный карман Лениного пиджака. От волнения у него стучало в висках, тряслись руки, и он даже чуть не промахнулся. Когда Глеб выпрямился, лицо у него было красное, а на лбу проступили капельки пота.

Илья подозрительно покосился на него и, вынув изо рта ручку, спросил:

– Ты чего, заболел?

– Нет, – прошептал Глеб, не желая привлекать внимание, – все нормально.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони и уставился на свою тетрадь, в которой самостоятельная работа по алгебре была сделана только наполовину, а до конца урока оставалось всего десять минут. Но сейчас Глебу все было нипочем, он все-таки решился и теперь торжествовал.

На перемене Илья отвел Яшу в сторону.

– Слушай, с Батоном что-то странное происходит. На уроке под стол полез, как будто кому под юбку пытался заглянуть, а потом сидел весь красный, потный. Я все пытался определить, куда он зырил, но так и не понял. То ли он озабоченный какой-то, то ли заболел, я уж не знаю.

Яша положил руку на плечо друга и мрачно произнес:

– Не хотел тебя огорчать, но с нашим товарищем действительно приключилось несчастье – он влюбился.

– Как, опять?! – воскликнул Илья.

– Ну, почему же опять? Он считает, что раньше это были детские игрушки, а настоящая любовь пришла только теперь.

– Ага, повзрослел, что ли? И кто же она такая?

– Да ты сам у него спроси, – кивнул Яша в сторону Глеба, который, словно сомнамбула, медленно проплывал мимо.

– Эй, Батон, стой, – крикнул Илья, перегородив Глебу дорогу. – Ты что, опять втрескался? В кого на этот раз?

– Тише ты, разорался! – шикнул Глеб. – Тебе-то зачем знать?