– Не писать, а звонить надо, – вздохнул батюшка.
– Да Иван мне звонить-то не велел, говорит, хозяин заругает!
Батюшка безмолвно развел руками, мол, решай сама.
– Эх, была – не была! – воскликнула Лизавета. – Он сказал, звони только в экстренных случаях. А куда же экстреннее. Подожди меня здесь, я только за телефоном сбегаю и пойдем звонить на почту.
Иван Тимофеевич Морохов работал в доме у Антона вот уже восьмой год. Жизнь семьи проходила у него на глазах, и ничего радостного он в этой жизни не видел.
И в своей жизни он тоже не видел ничего замечательного. Дело он делал любимое, и хозяин его ценил.
Но не по душе ему было хозяйские грядки окучивать и траву для кота стричь, чтобы он мышей легче ловить мог.
Было в этой деятельности что-то постыдное, нехорошее, что-то такое, от чего волком выть хочется.
Не о том мечтал он, когда учился.
Иван Тимофеевич людям радость хотел приносить, а получалось, что, кроме этого котяры и его хозяйки, ни одна живая душа его цветников и деревьев не видит.
Дом – мертвый, и никто сюда не заглядывает.
Правда, платят хорошо, живет он на всем готовом, хозяева не обижают.
Да разве это человеку нужно для счастья!
Получается, что за хорошие харчи поплатился он мечтой, а без мечты душа сохнет. И высохла бы наверняка, если бы не звонок матери.
Когда Ивана Тимофеевича позвали в домик охраны, он сильно испугался. Мать его запрет помнила и по пустякам бы беспокоить не стала.
Поэтому, добежав до телефона рысцой, он с тревогой крикнул в трубку:
– Але!
Голос матери звучал непривычно бодро и как-то напористо.
– Слушай сюда, сыночка, – заговорила она, – здесь помощь твоя требуется!
– Фу ты, мать, – с облегчением вздохнул Иван и зашептал, прикрывая трубку рукой. – Ты чего звонишь? У меня же неприятности будут.
– Неприятности! – крикнула мать. – Здесь ребенок помирает, а у него неприятности!
– Ребенок… – Иван Тимофеевич насторожился. – Какой ребенок?
– Да какая разница какой? Маленький. А в городе, кроме тебя, никого нет, обратиться не к кому.
Дальше Лизавета Ивановна путано изложила суть дела, из чего ее сыну стало ясно, что без его вмешательства девочка пропадет.
И это ощущение, что от него зависит нечто серьезное, настоящее, нечто такое, ради чего стоит поставить на кон все его бессмысленное существование, наполнило его душу бодростью.
Положив трубку, Иван Тимофеевич подумал: «Все сделаю, все, буду просить, унижаться, если надо, украду. Лишь бы помочь этому ребенку!»
Но красть Ивану Тимофеевичу ничего не пришлось.
В этот же вечер, полный решимости, он подошел к хозяйке, когда та возвращалась с прогулки с Гуяром, и не попросил, а скорее потребовал ее незамедлительного вмешательства в судьбу ребенка.
К удивлению садовника, Изабелла окинула его озерным взглядом и, едва шевеля губами, произнесла:
– Хорошо, проходите, пожалуйста, в дом и расскажите все по порядку.
Все сладилось так легко и с такой дьявольской скоростью, что отец Михаил сразу почувствовал что-то неладное.
Не Божья это была повадка. Вот с утра они звонили Лизаветину сыну, а уже к вечеру пришло сообщение, что хозяин дает деньги и Зинаида с ребенком должна выехать в Москву для оформления документов и получения средств.
Народ ликовал, и только у священника на душе было сумрачно и тревожно. Что-то нехорошее ему чудилось в таком лихом развитии событий. Но времени на обдумывание не было.
Лидочка таяла на глазах, и действовать нужно было незамедлительно. Зинаида, узнав, что ей предстоит собираться в дальний путь, затосковала окончательно.
Видимо, не было у нее больше сил ни на радость от полученного известия, ни уж тем более на такие дальние путешествия.
Только услыхав слово «Москва», она натянула на голову одеяло и, отвернувшись лицом к печи, затихла.
И тогда отец Михаил решил сам отправиться в путь. Собрав документы и получив от Зинаиды доверенность, заверенную в местной администрации, он помолился Богу и поехал с Лидочкой в столицу.
Все было как-то неопределенно.
Лизаветин сын дал указания, куда ехать, пообещал со стороны хозяйки всяческую поддержку, но в чем будет заключаться эта поддержка, никто не знал.
Не знал этого и сам Иван Тимофеевич, поскольку разговор с хозяйкой носил какой-то неопределенный характер. Она пригласила его в дом, внимательно выслушала, а может, ему только показалось, что внимательно, лицо-то у нее как маска, понять ничего нельзя.
Но номер мужа она набрала сразу и после короткого разговора произнесла:
– Пускай приезжают, деньги мы выделим. И, наверное, документы нужно оформить.
Ошалев от такого неожиданного успеха, Иван Тимофеевич не решился вдаваться в подробности, а сразу же помчался к телефону, чтобы сообщить радостную новость матери.
И только сообщив, задумался: а как же все это на деле-то будет? Вот приедут они в Москву. Где им жить, с больной девочкой? Кто документы оформлять будет? Ведь никто даже понятия не имеет про эту Германию. Как там найти эту больницу?
С теми же мыслями садился в самолет отец Михаил. Он чувствовал себя как человек, который вышел в открытое море на дырявой лодке, не умея плавать, да еще и ребенка с собой прихватил.
«Куда лечу? Зачем?» – в панике думал священник, совсем позабыв, что его воли в этом решении не было, что все сложилось само собой и другого выбора ему никто не предлагал.
В то время как садовник и священник терзались непреходящей тревогой, Изабелла пребывала в самом лучшем расположении духа.
Ей нравилось делать добрые дела, тем более когда это не требовало от нее никаких усилий.
Позвонив мужу и получив от него согласие на финансовую поддержку, она сразу забыла и о садовнике, и о больной девочке, но осталось в ее душе приятное послевкусие от совершенного благого дела.
Ей всегда хотелось заниматься благотворительностью, но было как-то недосуг. Она сидела в зимнем саду и ласкала любимца Гуяра.