Правда, хозяин своей привычке и там не изменяет. Каждый день булькает! И опять же, эти дамочки! Где он только их находит? Но все равно он меня любит больше всех. Это я точно знаю. Женщины приходят и уходят, а я остаюсь.
Один раз Роман Сергеевич выронил меня на пляже. Всю ночь лежала я под лежаком на песке, дрожала от страха. Ну все, думаю, засыплет меня сейчас песком и останусь здесь на века. Утром прибежал, на лице ужас, глаза на лоб повылазили. Нашел меня, целует, держа в трясущихся руках, и шепчет мне: «Дорогая ты моя, золотая, единственная».
– Золотая Карточка, а сколько же такие путешествия стоят?
– По-разному бывает. Когда хозяин с женой летал, потратил пять тысяч. А когда с Анжелой Витальевной, то и десяти не хватило.
– Если пять тысяч, то Евдокия Ивановна со своей подружкой тоже сможет на острова слетать.
– А у тебя разве счет в долларах?
– В рублях. А что такое «доллар»?
– Ой, темнота! О долларе не знает. Ну как тебе объяснить… Вот твоя Евдокия Ивановна выпивает стакан чая на рубль, а на доллар она бы выпила 72 стакана.
– Так она же лопнет! Не надо нам вашего доллара. Сами пейте 72 стакана. И острова ваши нам не нужны. У Евдокии Ивановны дача есть. Там тоже все есть: и огурчики, и помидорчики, и лучок зеленый. Даже коньяк есть, только он белого цвета. Летать никуда не надо, и карточка золотая не требуется.
– Трудно с тобой разговаривать, карточка «Мир». Если бы ты была у Романа Сергеевича, он бы тебя просто заблокировал, все равно толку никакого.
– Что значит «заблокировал»?
– Это когда в отключке лежишь, ни туда ни сюда. Со мной был такой случай. Роман Сергеевич что-то там накосячил, и меня на десять дней заморозили. Знаешь, как он страдал! Его в ресторане ждут, а он дома сидит. Вместо коньяка чай с сухариками пьет. Да и я лежала как обычный кусок пластика.
– А зачем меня блокировать, если я и так три недели в отключке лежу на полочке до четвертого числа?
– Тихо! Кажется, я слышу голос Романа Сергеевича. Нас открывают. Ура! Пока, карточка «Мир»! Привет Евдокии Ивановне!
Сухой закон
Знаете, почему я люблю в гости ходить? Потому что там можно остограммиться на законных основаниях! Ну вот представьте: сидит человек дома, грустит, переживает, злится на окружающий мир. А тут, бац, я и нарисовался! Специально пришел, чтобы его проведать, да еще не с пустыми руками! Ему приятно, что о нем помнят, не забывают. Ну и мне хорошо! А без этого дела по-настоящему проведать невозможно: чакры не откроются.
В очередной выходной решил я брата Сашку проведать. Он, правда, на другом конце города живет в тещином доме. Ехать надо на автобусе, потом на трамвае, но игра стоит свеч. Любит он, чтобы его проведывали. У тестя его тоже настроение поднимается, когда я приезжаю. Даже сын его, который, казалось, только вчера еще под стол пешком ходил, а сегодня уже студент, и он с нами за столом сидит и не только для того, чтобы покушать. Жена Сашкина и его теща к проведыванию относятся не так радостно, как их мужчины. Но я женщин тоже не обхожу вниманием, гостинцы им всякие покупаю: огурчики соленые, яблочки моченые, капустку квашеную.
И вот, значит, приезжаю. Достаю гостинцы, ставлю на стол бутылку дорогого коньяка собственного приготовления. Все как обычно. Настроение приподнятое в предвкушении проведывания!
И вдруг Сашкина теща, Роза Львовна, женщина строгая, с характером, берет в руки мой драгоценный подарок и говорит:
– А ты знаешь, Лешенька, у нас теперь «сухой закон»! Спиртное не держим, потому что наши мужчины стали вести трезвый образ жизни. Я это у тебя заберу, чтобы их не провоцировать. Домой поедешь, отдам.
Сказала и понесла куда-то. Я стою, как парализованный, будто меня шпалой по башке огрели. Рот открывается, а сказать ничего не могу, как карась на песке. А зачем я тогда приехал (автобус, трамвай)? Смотрю на Сашку, а он только зенками своими ворочает и руками разводит: я, мол, не виноват. Что делать? Взял себя в руки, я же мужчина! Нашел в себе силы улыбнуться даже, как идиот.
Сели обедать. Скукотища! Никакой живости, только ложки стучат. Разве это проведывание? На поминках и то веселей. Ладно, пообедаю и поеду домой. Все равно выходной пропал!
После обеда Сашка повел меня к себе в комнату, на второй этаж.
– Понимаешь, Леха, – говорит, – мы долго сопротивлялись, но эта Роза Львовна просто какой-то фараон в юбке. После многократного чтения пролоббировала сухой закон!
А сам почему-то встал на коленки и полез под стол. Одна пятая точка торчит. Пошуршал чего-то там и вылезает оттуда с бутылкой.
– Это что? – спрашиваю.
– Текила! Хорошая вещь! Будешь?
– Он еще спрашивает!
Хряпнули мы с ним по полстакана. Солью закусили.
Не давая мне опомниться, Сашка тут же снова наливает.
– Давай быстрей, а то, не дай бог, теща заглянет! Конфискует контрабанду! – Затем дает корку лимона. – Зажуй и смотри – никому! А то обоим влетит! А сейчас иди!
Я говорю:
– А куда идти?
– Ну, погуляй по дому!
– А поговорить?
– Потом поговорим!
Ну что, думаю, можно и погулять. Вроде как уже не совсем зря приехал.
Слышу, по соседству музыка играет. Открываю дверь: сын Сашкин, Петька, сидит за столом, в ноутбук уставился.
– Заходи, дядя Леша! – говорит, а потом шепотом: – Пиво будешь?
Я как-то не привык текилу пивом полировать. Ну что делать, если «сухой закон»?
Петька дверь закрыл и извлекает из глубины дивана несколько баночек. Сели на диван, пьем пиво. Поговорили о музыке. Я пытался объяснить племяннику, что настоящая музыка была в наше время, а сейчас одна сплошная муть. Заставил его даже послушать что-то из Led Zeppelin и Uriah Heep. Пока он одну баночку смаковал, я три осушил. Затем Петька дал мне жвачку и добавил:
– Главное, чтобы бабушка не просекла!
– Понятное дело, бабушка у вас просто жандарм какой-то.
Спускаюсь со второго этажа. Настроение приподнимается: все-таки получается проведывание, хоть и неофициальное. Слышу спортивный репортаж. Захожу: тесть Сашкин, Юрий Валентинович, футбол смотрит.
– Присаживайся, Леша, рассказывай, как у тебя дела?
– Нормально у меня дела, дядя Юра, а давайте мы с вами лучше чего-нибудь клюкнем! У вас есть что-нибудь?
– Интересно, кто тебе шепнул? – выпучил глаза Юрий Валентинович и, не дожидаясь ответа, полез на шкаф.
Засунул свою длинную клешню в щель между верхней антресолью и потолком и вытаскивает полный набор: початая бутылка водки и прижатая к ней пальцем рюмка.
– Понимаешь, Леша, – начал Юрий Валентинович, – я за Спартак болею. Когда он забивает, я – рюмочку с радости, а когда пропускает, то с горя.
Когда матч окончился, мы успели накатить по пять рюмок. Правда, с радости только одну. Юрий Валентинович в перерыве еще раз лазил на шкаф.
