– Она в отъезде? – опрометчиво выпалила Адалин, но горничная не спешила отвечать, отведя взгляд. Щеки девушки стали пунцовыми от мысли, что подобную заинтересованность могут понять превратно, поэтому тут же поправила себя: – Я имею в виду, не будет ли хозяйка против, что я посмела надеть ее платье?
– Нет, не будет, – только и сказала женщина, доставая то платье, которое Адалин неосознанно придерживала рукой.
Впервые в жизни кто-то помогал Адалин переодеться, кто-то справлялся с ее прической. Мать девушки никогда не считала нужным укладывать волосы дочери или хотя бы помогать ей с этим. Зачем? Если от тяжелой работы все возвращается на круги своя.
И вот теперь из зеркала на Адалин смотрела совершенно другая особа – статная, красивая, молодая леди. Узкий корсет подчеркивал упругую грудь и тонкую талию, а красная прозрачная накидка позволительно для общества обнажала тонкие белоснежные руки.
– Готово! – Агата соорудила на голове девушки золотой венок, прекрасно сочетающийся с платьем, оставляя длинные рыжие волосы волнами ниспадать по спине. – Обычно дамы предпочитают косметику, но вряд ли она вам нужна, госпожа.
– А я и не леди, Агата, – наконец, не сдержалась Адалин, но горничная никак не отреагировала.
И действительно… Губы Адалин были ярче любой помады, а глаза настолько голубыми, что любые тени сделали бы лицо вульгарным и чересчур перенасыщенным красками.
Спускаясь по лестнице, Адалин чувствовала себя счастливой. Пусть это ощущение мимолетное, призрачное и такое дьявольски глупое… Но что значит первое новое платье для восемнадцатилетней девушки? Ранее она носила лишь обноски мамы или пожертвованные односельчанами вещи.
– Вас ждут в гостиной, – Агата кивнула на приоткрытую резную дверь, стекла в которой были выполнены витражами, а золотые лианы будто «обнимали» узор. Страшно представить, сколько стоит подобная редкая вещь!
И снова Адалин осталась одна перед дверью огромной комнаты, снова она не решалась войти внутрь. Мимолетную радость затмил страх новой встречи с фон Миллером, и девушка набиралась мужества, тяжело дыша.
– …Но, господин, – услышала она обрывок фразы ее библиотекаря Самсона Фолка. Он непривычно для ушей девушки лебезил, явно пресмыкаясь перед собеседником. – По факту брак в церкви уже заключен. Формально мы муж и жена. Осталось только консумировать брак.
– Это не имеет никакого значения, – грубо, резко, уверенно отрезал фон Миллер, а слова его эхом разлетелись по всей комнате. Каждый раз от баритона феодала у Адалин по телу шли мурашки страха, он умел запугать одним лишь голосом. – Никакой консумации быть не может.
– Но, господин… – Адалин задохнулась, узнав еще и голос отца.
«Что они делают в этом месте? Что происходит?» – эхом отзывались вопросы в голове девушки, но она не находила ответов, продолжая постыдно подслушивать.
– Я дам вам обоим достаточно денег, чтобы вы навсегда позабыли про Адалин, – ошарашил девушку землевладелец. Адалин задохнулась от этой фразы, перед глазами потемнело. Что значит «позабыть навсегда»? Нет, ее любимый отец никогда на такое не пойдет!
Слава Всевышнему, рядом стоял небольшой стеклянный столик, и девушка едва ли не присела на него, когда ноги перестали держать.
– Сколько? – спросил отец, и сердце Адалин предательски дрогнуло, во рту почувствовался странный привкус желчи. Зазвенели монеты. На слух было сложно определить точную сумму, но она была явно приличной. – Ну, что же… Мы не можем перечить воли господина. Будь все по-вашему.
Слезы рекой потекли из глаз девушки, попадая на платье и оставляя на нем мокрые следы. Она яростно и агрессивно стирала их с лица, но от этого щеки становились еще мокрее, а истерика сильнее.
Родной отец отказался от нее за мешок монет. Так просто, будто продал козу на рынке… Всегда она любила его и, если потребовалось бы, незамедлительно принесла бы себя в жертву ради благополучия родителей. Именно это она и сделала, согласившись на брак с Самсоном Фолком.
Мешок монет. Мешок монет…
– И все же, – возразил Фолк, набравшись смелости, – я не согласен. Так не должно быть.
На минутку в душе Адалин загорелась слабая надежда. А что, если жених ее любит? Что, если хотя бы он не отпустит ее не пойми куда? Не продаст?
– Вы любите ее? – со странной ярость сквозь зубы прорычал фон Миллер.
– Нет, конечно, нет… – засмеялся библиотекарь, и сердце девушки окончательно разбилось на миллион осколков.
Ее невозможно любить… Никто и никогда не полюбит. Тем временем «деловой» разговор набирал обороты:
– Мы венчались в церкви, мой отец – священник. Я не хочу быть опозоренным на все село, ни одна девушка в дальнейшем не примет мое предложение о браке, посчитав недостойным женихом. Мне нужно наследство, господин фон Миллер. Так что я вынужден отклонить ваше предложение за любые деньги.
Повисло долгое молчание. Адалин больше не переживала, внутри нее все рухнуло еще пару мгновений назад. Внутри комнаты, напротив, кипели нешуточные страсти. С каждой секундой атмосфера накалялась все больше и больше.
– Что же, – равнодушно, словно это нечто само собой разумеющееся, протянул фон Миллер. – Значит, дуэль.
* * *
Внезапно дверь распахнулась, и луч света ослепил Адалин. Поморщившись, она прикрыла глаза руками.
– Может, ты все же войдешь? – насмешливый, высокомерный тон выбил девушку из колеи. Но больше всего удивляли нотки детского умиления, будто фон Миллер находил что-то забавное в происходящем. – Тебе стоит попрощаться, пока есть такая возможность.
Адалин и не пошевелилась. Мужчина раздраженно выдохнул сквозь стиснутые зубы и, подойдя непозволительно близко, буквально стащил ее на пол. Девушка едва ли не упала от бессилия, и снова феодал был вынужден подхватить ее на руки, удерживая за ягодицы так крепко и по-свойски, будто имел на это право!
Адалин ненадолго пришла в себя, задохнувшись от наглости землевладельца. Подобные прикосновения могли позволить себе мужчины только в отношении жены или ребенка.
Грудь девушки выпирала из тонкого корсета, касаясь накрахмаленной рубашки фон Миллера. С каждым новым трением пальцы мужчины сжимались все сильнее, как и стиснутые до хруста челюсти.
– Дочь! – отец привстал с широкого темно-зеленого бархатного кресла, распахивая широкие объятия. Раньше Адалин находила там спасение от всех бед, сейчас же они казались лживыми.
Как только фон Миллер посадил Адалин прямо рядом с собой на широкий красный диван с резными деревянными ножками, она скользнула взглядом по встревоженному библиотекарю. Самсон Фолк не находил себе места, наверняка тревожась о предстоящей дуэли. Кажется, он даже не заметил появления Адалин.
– Отец… – слова соскользнули с губ девушки надрывным стоном, криком о спасении. – Что происходит?
– Наш дорогой господин Людвиг фон Миллер, – старик поднялся на ноги, снимая шляпу и склоняя седую, почти лысую голову в знак уважения к землевладельцу. Хозяин замка настолько привык к подобному отношению, что и глазом не повел. Адалин в который раз подметила для себя его высокомерие и тщеславие. – Оказал огромную честь тебе, а также всему нашему крестьянскому роду Семирсильд… Он хочет взять тебя в жены, милая! Разве это не чудесно?
– Что?!
На мгновение Адалин показалось, что она спит. Диван под ней будто растворялся, и девушка чувствовала себя проваливающейся с какой-то безмерной глыбы в пропасть… Конечности не просто онемели, они стали тягучими и растекающимися. Внезапно дышать стало нечем, легкие сковало. Адалин не могла найти себе место! Не могла найти слов, чтобы выразить весь тот ужас, что возник внутри от «чудесной» новости! Лучше бы фон Миллер заточил ее в башню, как она сперва решила.
Облизав сухие до боли губы, из-под ресниц взглянула на феодала, испепеляющего ее зрачками, ставшими снова красными. Он буквально ловил каждую эмоцию своими пугающими суженными глазами.
– Но… я ведь уже обручена в церкви! Нас благословили на брак! – закричала Адалин настолько громко, насколько позволяли сбивчивое дыхание и охрипший голос. В частности, связано это было с ладонью фон Миллера, которую он зачем-то решил разместить на ее колене, что было высшей мерой пошлости и полным отсутствием воспитания даже для обученных пар, не говоря уже про данный странный случай. – Это позор, отец. Ты хочешь, чтобы я стала… О, дьявол… любовницей? Вне нашей веры?!
– Согласен, – наконец, подал голос Самон Фолк. – Это недопустимо!
– Дорогая, у уважаемого фон Миллера есть власть и деньги. Он выше веры, – вконец добил девушку старик, который с самого ее рождения внушал дочери, что жить нужно исключительно по закону церкви. Что нет ничего ужаснее осуждения толпы и чужого мнения. – К тому же… Мы получили за тебя деньги, которые позволят безбедно прожить до смерти нам с матерью.
– Деньги… – печально вспомнила Адалин, опустив голову и втянув обратно непрошеные слезы. Впервые в жизни она так отчаянно пыталась быть сильной. Казаться той, кто стерпит любое предательство. Именно поэтому тон вышел немного издевательским: – Ты ведь меня продал… Как я могла забыть.
– Милая, в этом и есть суть детей! – возмутился старик, снова и снова кидая встревоженно-вопросительный взгляд на молчавшего фон Миллера. Он словно наблюдал за развернувшейся картиной и получал от этого странное удовольствие. Так казалось Адалин. Что скрывала холодная полуулыбка и сведенные на переносице брови, было не разгадать. – Выдать удачно замуж и обеспечить при этом себе безбедную старость. Все эти восемнадцать лет мы вкладывали в тебя любовь, разве ты не хочешь вложить немного в нас?
Адалин задумчиво уставилась на отца, криво усмехнувшись. Этот корыстный человек был ей не знаком. Любящий отец позаботился бы не только о своем обогащении, но хотя бы спросил, хочет ли этого брака Адалин.
– Хочу, – холодно отрезала девушка, закрывая для себя тему отцовской любви. Он уже все сказал, Адалин всего лишь товаром являлась для него. Повернувшись к фон Миллеру, она обратилась к старику: – Но… Позволь мне оспорить некоторые твои слова. Если бы наш землевладелец действительно был настолько уважаемым и достопочтенный, он бы не обрек свою избранницу на постыдное звание «любовница».
И снова Адалин услышала, как челюсти феодала раздраженно сомкнулись, желваки заиграли. И без того пугающий звериный оскал очерствел, зрачки стали на редкость узкими. Стакан с неизвестным девушке алкоголем, который мужчина держал в руках, вальяжно попивая, хрустнул и распался на две равные части. Темная жидкость запятнала белый ковер с высоким ворсом, но фон Миллер и бровью не повел.
– Никто и не говорил о любовнице, – рявкнул он так громко, чёрство и остервенело, что все в комнате вздрогнули. Адалин тут же пожалела, что издевки ради посмела задеть гордыню феодала. – Завтра утром нас обручат. На территории замка есть церковь.
