Аданешь

– Для всех она заболела. Единственный, кроме нас с женой, кто знает правду, – Семен. Но он будет молчать как рыба. Даже ваши здешние коллеги не в курсе. У нас, конечно, не принято афишировать принадлежность к Органам, но, по-моему, здесь каждый догадывается, кто на самом деле этот Эн. У него даже фамилия какая-то шпионская.

Я едва сдержал улыбку.

– Вот мой номер телефона, – Романов протянул мне свою визитную карточку.

Я мельком взглянул на нее, «сфотографировал» номер и, сказав: «Я запомнил», – поблагодарил консула за коньяк и вышел на улицу.

Тем временем уже стемнело, в тропиках сумерки очень короткие. Я бросил взгляд на припаркованный у резиденции консула микроавтобус – Стас мирно спал, откинув назад голову и раскрыв рот. В свете уличного фонаря лицо его было устрашающе бледное, и я даже на мгновение испугался. Но переливистый храп, доносившийся через приоткрытое окно, меня успокоил.

Я поравнялся с клубом, из-за дверей которого доносились какие-то звуки. Прислушавшись, понял, что там показывали кино. На улице не было ни души, и ночную тишину нарушали только треск цикад да натуженное кваканье древесных лягушек. Жилой корпус соединялся с клубом небольшим перешейком, в котором, как я потом выяснил, было помещение для отдыха и бильярдная. Вместе они образовывали довольно причудливое, выкрашенное в белый цвет здание, отдаленно напоминающее по стилю старинную русскую усадьбу.

Квартиру номер восемь я нашел без труда – на этаже их было всего десять. Дверь открыла молодая непричесанная женщина в наспех запахнутом халате, с маленьким ребенком на руках. На осунувшемся лице запечатлелась постоянная усталость. Ее взгляд не выражал никаких эмоций, в нем не было ни вопроса, ни удивления. Из квартиры пахнуло кислым молоком, хозяйственным мылом и влажным бельем. Я поздоровался, спросил, дома ли Семен. Она молча покачала головой, потом вздохнула и сообщила, что муж, скорее всего, в бильярдной.

– Спасибо, – сказал я, и женщина, не прощаясь, захлопнула дверь.

В бильярдной громко играла музыка, дым стоял коромыслом. В сизом табачном тумане с трудом можно было различить около десяти мужчин разного возраста и наружности. Кто-то стоял у бильярдного стола с кием в одной руке и стаканом в другой. Кто-то, развалившись в кресле, молча созерцал не то играющих, не то задымленный полумрак зала. От воздуха, наполненного, помимо дыма, концентрированными парами алкоголя и ароматом мужского пота, сразу начало щипать в носу, и в глазах возникла неприятная резь.

Я обратился к мужчине в расстегнутой до пупа рубашке, с потным лицом, взлохмаченными бровями и потухшей сигаретой в зубах. Он полулежал в кресле, в руке у него был стакан, наполненный до половины желтоватой жидкостью. Мужчина посмотрел на меня мутными глазами, то ли не понимая, то ли не расслышав вопрос.

– Как мне найти Семена, водителя консула? – прокричал я, наклонившись как можно ближе.

Мужчина еще некоторое время молча смотрел на меня, потом громко икнул и показал стаканом в угол, где в таком же кресле, в полусознательном состоянии, развалился молодой, лет тридцати, здоровяк. Одет он был прилично и, в противоположность моему первому собеседнику, аккуратно застегнут. Потное неподвижное лицо и остекленевший взор говорили о том, что он основательно пьян. Взмокшие, коротко стриженые волосы стояли торчком, в руке – пустой стакан.

– Семен, добрый вечер. Меня зовут Александр. Мне надо с вами поговорить.

– Завтра, – еле шевеля губами, ответил Семен.

– Простите, но дело не терпит отлагательства, – сказал я и, наклонившись, шепнул ему на ухо: – Речь идет о Наталии Романовой.

Семен вздрогнул, резко побледнел и испуганно посмотрел на меня; взгляд его сразу просветлел, приобрел осмысленность.

– Не бойтесь, я пришел, чтобы помочь. Я только что общался с консулом. Вы бы могли уделить мне несколько минут?

Семен брякнул стакан на журнальный столик, кое-как вытащил себя из кресла и, покачиваясь, пошел к выходу. По дороге он свернул в комнату с двумя нулями на двери и вернулся оттуда через минуту уже значительно посвежевший.

– Идем, – буркнул он и вышел на улицу.

Семен направился прямиком к дому консула, постучал в дверь и около минуты о чем-то оживленно беседовал с Романовым. Потом вернулся и знаком позвал меня за собой. Мы спустились по небольшой лесенке в кромешно-темный сад и сели на лавочку, с трех сторон окруженную густым кустарником. Семен шепотом стал рассказывать обо всем, что произошло в тот злополучный день двадцатого августа, стараясь не упустить ни одной детали.

Из рассказа Семена я понял, что дочка консула та еще штучка, капризная и с гонором. В то утро она вдруг захотела ехать в «Бембис». Консул был сильно занят, а его жена, служащая при посольстве, тоже должна была идти на работу. В результате Романов попросил Семена свозить Наташу в магазин и помочь ей сделать покупки. Но Наташа на этом не успокоилась и пожелала посетить маркат. Целый час она таскала Семена по рынку, придирчиво выбирая одежду. Наконец, несносная девчонка нашла то, ради чего, собственно, она сюда и приехала – джинсы «Ли» (хотя, скорее всего, это была подделка), – и велела Семену сторожить сделанные до этого покупки, а сама отправилась в импровизированную примерочную. Когда по прошествии десяти минут Наташа так и не появилась, Семен забеспокоился и попытался объяснить продавцу, что пора бы девочке уже выйти. Тот, видимо, тоже заподозрил неладное и, подойдя к примерочной, стал тихонько звать: «Мадам?» У них все женщины «мадам», независимо от возраста, эфиопы просто не в состоянии выговорить «мадемуазель». Семен, бросив пакеты с покупками, перепрыгнул через прилавок и резко откинул полог. Там было пусто.

Словно бешеный зверь, рыча от негодования, бессилия и страха, он носился по всему рынку с выпученными глазами, наводя ужас на продавцов и покупателей. Но тщетно. Наташи нигде не было. Оставалась последняя надежда, что она, просто из вредности, решила отправиться домой самостоятельно, на такси. Но дома ее тоже не оказалось. Тогда Семен бросился к консулу и сообщил ему о случившемся.

– Консул строго-настрого приказал держать язык за зубами, – сказал Семен. – Если кто спросит, велел говорить, что Наташа заболела. Ну а дальше вы знаете.

Он замолчал.

– Ладно, – сказал я. – Все, что мне от вас нужно, это схема рынка и расположение того лотка, где все приключилось. Сможете нарисовать?

– Смогу. Когда?

– Прямо сейчас. – Я достал из кармана блокнот и ручку.

– Темновато здесь.

Я улыбнулся, щелкнул кнопочкой, и нижняя часть ручки – старый подарок Самоделкина – засветилась. Конечно, не настолько ярко, чтобы использовать эту ручку в качестве фонарика, но писать в темноте было можно.

– Ух, ты! – удивился Семен и, взяв чудо-ручку, начал рисовать в блокноте схему рынка.

– Вот здесь. – Он нарисовал маленький крестик.

– Спасибо. Я вас больше не задерживаю, можете идти.

Семен встал и медленно пошел по направлению к дому. Отойдя на несколько шагов, он вдруг обернулся и громко прошептал из темноты:

– Найдите ее, пожалуйста.

Я вернулся к микроавтобусу, разбудил сладко спящего и ничего не подозревающего Стаса и сказал, что пора бы определиться на ночлег.

В этот час на улице было немноголюдно. Миновав удручающие своей убогостью нищенские кварталы, мы довольно быстро очутились в центре. Поднявшись на высокий холм, проехали мимо какого-то, судя по наличию охраны у ворот, важного государственного учреждения, прятавшегося за решетчатым забором и густыми зарослями. Затем спустились с холма по круто сбегающей вниз улице и через несколько минут въехали в симпатичный спальный райончик.

Стас притормозил у небольшого пятиэтажного дома на тихой чистой улочке и протянул мне ключ с брелоком, на котором был выгравирован номер квартиры.

– Все, уважаемый, на этом моя миссия закончена. Ваша квартира на третьем этаже. Все, что там есть, в вашем полном распоряжении. И вот еще… Рекомендую вам быть предельно осторожным, вы все-таки находитесь в чужой стране.

Я невольно поморщился. Он еще будет меня учить! Тем не менее я поблагодарил его за заботу и даже пожал руку. Затем достал из багажника свой скарб и, дружелюбно махнув Стасу, вошел в подъезд.

Квартира мне понравилась – скромная, но со вкусом: гостиная, спальня, небольшая кухня и лоджия. Побеленные стены и потолок. Непривычным показалось то, что пол во всей квартире выложен серым кафелем. Я привык ходить по дому босиком и ощущать под ногами паркет или, в крайнем случае, линолеум, как у меня на кухне. Кафель для такой цели казался холодноват. Хотя здесь, в Африке, не бывает зим, так что использование этого материала, видимо, вполне оправдано, в первую очередь благодаря его долговечности. Ну, а в Москве… Тут дело даже не в холоде. Это сколько же нужно деньжищ, чтобы отважиться на такое извращение. Кстати, возвращаясь все к той же проблеме зимних московских холодов, сразу представляется, что всю эту красоту придется застилать коврами, каждый из которых стоит чуть ли не полмашины.

В гостиной я обнаружил два кресла, журнальный столик и даже телевизор. В спальне – огромную кровать и встроенный шкаф. Порадовала сверкающая белизной ванная комната с компактным унитазом и беде. На кухне – газовая плита с баллоном и холодильник, в котором очень кстати оказались две бутылки пива, масло, сыр и даже колбаса.

Я поставил на плиту чайник и не спеша разобрал чемодан. Затем включил телевизор, блаженно растянулся в кресле. По единственному эфиопскому телеканалу показывали какой-то детектив на английском языке. Я даже увлекся, совершенно забыв про стоявший на плите чайник. Спохватился я минут через сорок. К моему великому удивлению, чайник еще только собирался закипать. Я даже на всякий случай посмотрел, горит ли газ. Но все было в порядке, веселый голубой огонек полыхал вовсю. Мне говорили, что в Эфиопии, которая почти целиком лежит на высокогорном плато, около двух тысяч метров над уровнем моря, воздух более разреженный и атмосферное давление другое. Из-за этого вода закипает очень долго.

Фильм по телевизору уже закончился, когда чайник наконец соизволил, вскипеть. Я к тому времени успел выпить все пиво и закусить колбасой и сыром. Хлеба я в доме не нашел, но меня это не слишком огорчило. Чаю уже не хотелось. К тому же по телевизору начался новый фильм, причем весьма пикантного содержания. Я приглушил громкость, поскольку все равно уже не воспринимал английскую речь, а откровенные сцены можно смотреть и без звука.

Так, сидя в кресле, я и уснул.