Энн сказала, что почитает, если ему этого хочется, она никуда не спешит. И, опустившись на стул, развернула газету:
– «Обед в Карлтон-Хаусе».
– Нет-нет! Что мне до этого.
– «Оборона страны»?
– Можешь прочесть, если хочешь. Бог даст, в нашем приходе не будут ставить солдат на постой или устраивать еще какие-нибудь безобразия в этом роде. Ведь что делать такому несчастному, убогому калеке, как я, если в этот дом нагонят солдат? Мне же их нечем кормить.
Энн принялась читать, но уже минут через десять ее занятие было прервано появлением на болотистой равнине за окном колоссальной фигуры в мундире территориальной конницы.
– Что это ты там увидала? – с испугом спросил старик фермер, когда Энн запнулась и слегка покраснела.
– Там солдат… Из территориальной конницы, – сказала девушка, чувствуя себя не в своей тарелке.
– Провалиться мне, если это не мой племянник! – воскликнул старик, задрожав всем телом, словно в предчувствии неисчислимых бедствий, и фосфорическая бледность разлилась по его лицу, в то время как он пытался изобразить вымученно-радостную улыбку, дабы приветствовать прибывшего к нему родственника. – Покорнейше прошу: читайте дальше, мисс Гарленд.
Но долго Энн читать не пришлось: посетитель, перешагнув через загородку в галерее, появился в комнате.
– Ну, дядюшка, как поживаете? – спросил гигант, тряся руку старика с такой силой, словно дергал веревку большого колокола. – Рад вас видеть.
– Плоховато, Фестус, слабею все, – выдавил старик, продолжая дрожать всем телом от внезапно полученного им сотрясения. – Ой, полегче, прошу тебя, дорогой племянничек, помилосердствуй! У меня рука слабая, как паутинка.
– Ах вы, бедняга!
– Да, от меня уже один скелет остался. Со мной надо обращаться бережно.
– Весьма огорчен и постараюсь не забывать о вашем бедственном состоянии. Да что вы так дрожите, дядюшка Бенджи?
– А это все от радости, – ответил старик. – Меня всегда начинает трясти как в лихорадке, когда ко мне нежданно-негаданно приезжают мои любимые родственнички.
– А, вот оно что! – воскликнул племянник, так громко хлопнув ладонью по спинке кресла дядюшки, что тот испуганно подпрыгнул фута на три и плюхнулся обратно. – Прошу прощенья, что напугал вас, дядюшка. Но это у нас в полку такой обычай, а я позабыл, что вы больно пугливый. Вы небось совсем не ожидали меня увидеть, а я тут как тут.
– Я рад тебя видеть. Ты, верно, к нам ненадолго?
– Совсем напротив. Я намерен пробыть здесь как можно дольше.
– О, вот как! Очень, очень рад, дорогой Фестус. Как можно дольше, ты сказал?
– Да, как можно дольше, – заявил молодой человек, усаживаясь на покатую крышку бюро и вытягивая ноги, чтобы упереться ими в пол. – Пока наша часть стоит тут, я буду заглядывать сюда, как в родной дом, всякий раз, как получу отпуск. А потом, осенью, когда война закончится, совсем приеду и буду жить с вами, и буду вам заместо родного сына, и помогу управляться с вашими землями и с фермой – словом, буду, так сказать, баюкать вашу старость.
– Ах как приятно это слышать! – промолвил старик, криво улыбаясь и судорожно сжимая подлокотники кресла, дабы не рухнуть на пол.
– Да-да. Я уже давно подумывал приехать к вам, дядюшка Бенджи, – знал ведь, как вам этого хочется, ну и просто не хватило духу не ублажить вас.
– Ты в этом смысле всегда был очень добр.
– Да. Я всегда был добр. Но должен с ходу предупредить вас, чтобы вы потом не слишком огорчались: я не смогу находиться при вас неотлучно, я хочу сказать – весь день: служба в коннице налагает, понимаете ли, известные обязательства.
– Ах, так не весь день? Какая жалость! – воскликнул старик фермер, и тусклый взгляд его оживился.
– Я знал, что вы это скажете. И ночевать я здесь буду тоже не всегда – по той же причине.
– Не будешь оставаться на ночь? – проговорил старик с еще большим облегчением в голосе. – Но ты должен ночевать здесь… Ну конечно, ты должен. Нет, ты просто обязан! Но ты не можешь!
– Пока я в действующей армии – никак не могу. Но как только все это кончится, на следующий же день я буду с вами неотлучно и ночевать буду, чтобы доставить вам удовольствие, раз вы так горячо меня об этом просите.
– Спа… спасибо тебе, это будет очень приятно! – сказал дядюшка Бенджи.
– Да, я знаю, вам будет поспокойнее со мной. – И он снисходительно погладил дядюшку по голове, а старик при этом проявлении родственной нежности выразил свое удовольствие, скорчив чудовищную гримасу. – Мне бы следовало завернуть к вам еще прошлой ночью, когда я был тут неподалеку, – продолжал Фестус. – Но я и так слишком задержался и не мог дать такого крюка. Вы не обижаетесь на меня?
– Нисколечко, раз ты не мог. Я никогда не буду обижаться на тебя, если никак не сможешь ко мне заглянуть. Понимаешь, Фести?
Оба умолкли, и так как племянник продолжал хранить молчание, дядюшка Бенджи прибавил:
– Жаль, что и я не мог припасти для тебя подарочка. Как на беду, у нас пало много скотины в этом году, и у меня страх какие расходы.
– Ах вы, бедняга… Да я знаю, знаю. Может, одолжить вам семь шиллингов, дядя Бенджи?
– Ха-ха! Ах ты, шутник! Ну что ж, я подумаю. Говорят, Бонапарт должен высадить свои войска точнехонько здесь, на нашем берегу? А территориальная конница должна будет дать ему отпор и стоять насмерть.
– Кто это говорит? – вопросил румяный сын Марса, выцветая на глазах.
– Малый, который разносит газеты.
– А, пустая болтовня! – храбро заявил Фестус. – Правительство одно время так полагало, да что оно знает! – Тут Фестус обернулся и воскликнул: – Кого я вижу! Никак это наша малютка Энн!
Энн при его появлении спряталась за газету, а потом потихоньку отошла в глубь комнаты, и он только сейчас ее заметил.
– Скажите мне, мисс Энн, вы с матушкой намерены вечно торчать на этой мельнице, глазея на рыбешек в пруду?
Энн заставила себя поднять на Фестуса глаза и ответила, что будущее ей неизвестно, таким серьезным и искренним тоном, какого едва ли заслуживал заданный вопрос. При этом лицо ее вспыхнуло, порозовели даже плечи и шея, однако не потому, что огромные сапоги, устрашающего вида шпоры и прочие воинственные атрибуты кавалериста поразили ее воображение, как это подумалось Фестусу, а просто она не ожидала повстречаться с ним здесь.
– Надеюсь, что не вечно, и это в моих интересах, – сказал Фестус, не сводя глаз с округлой щечки.
Тут Энн приняла позу оскорбленного достоинства и холодно отвела взгляд, однако молодой человек, заметив ее недовольство, продолжал разговаривать с ней так вежливо и почтительно, что она невольно смягчилась, хотя и постаралась это скрыть. При каком-то особенно забавном замечании Фестуса ротик ее дрогнул, верхняя губка несмело обнажила краешек белых зубов, застыла на миг в этом состоянии… и обнажила их совсем в невольной улыбке, но тут же приняла первоначальное положение. Так улыбка порхала по лицу Энн словно бабочка, в то время как приятное желание улыбнуться, не скрывая своего удовольствия, боролось с желанием проявить степенность и невозмутимость. Энн хотелось показать Фестусу, что она не желает слушать его комплименты, и в то же время дать понять, что не настолько бесчувственна, чтобы ему нужно было подавлять в себе все искренние чувства, которые ему хотелось бы выразить.
– Почитать вам еще, мистер Дерримен? – спросила она, прерывая излияния Фестуса. – Если нет, так я пойду домой.
– Прогоните меня, чтобы я вам больше не мешал, – сказал Фестус. – Через две минуты, как только ваш слуга почистит мне сапоги, меня здесь не будет.
– Мы не задерживаем тебя, племянник. Эта барышня должна получить газету. Сегодня ее черед. Но она может почитать мне немножко, ведь я с этой газетой почти что и не познакомился. Ну что же ты примолкла, моя милая? Будешь ты читать или нет?
– Буду, но только не двоим, – ответила Энн.
– Хо-хо! Я, значит, должен удалиться, черт побери! – со смехом воскликнул Фестус, и, так как Энн не удостоила его больше ни единым взглядом, покинул комнату и, бряцая шпорами, направился на задний двор, где увидел слугу и, помахав ему рукой, крикнул:
– Энтони Крипплстроу!
