– Тщеславие, конечно же, грех, но… – он захихикал. – Сколько живу, такого не слышал! Никогда не угадаешь всех женских причуд. А сеньорита Рамирес, когда берётся за работу, неподходящую для её звания, проявляет смирение, так что здесь грех с добродетелью в равновесии.
Последние слова дон Стефано слушал несколько отрешённо. Грехом в его глазах было позволять изумительно красивой дворянке колоть иголкой её тонкие пальчики. Правда, он ещё вчера обратил внимание – девушка ловко орудует напёрстком, но всё равно при шитье руки грубеют, хотя сеньорита Инес явно следит за своими руками и использует инструменты для ногтей.
К женским рукам дон Стефано был привередлив, а дамами, чьи ногти обгрызены, что случалось среди небогатых дворянок, брезговал. Кто бы мог подумать, что руки зарабатывающей шитьём сеньориты окажутся в лучшем состоянии, чем у многих женщин богаче неё!
Задумчивость кабальеро, который сейчас не мог видеть хозяйскую дочь, но до слуха которого иногда доносился её голос, была прервана.
– Дон Стефано, вы, похоже, устали.
На лице хозяина было непроницаемое выражение, из чего кабальеро сделал вывод – идальго отлично понял, что мужчина в самом расцвете сил сейчас задумался о том, какая красавица всего в нескольких шагах щебечет в компании юных подружек.
– Нет-нет, хотя удивлён. Но вы завтра опять встанете рано…
– Да, на воскресную службу.
Задерживаться в Хетафе дальше было сеньору дель Соль уже некогда, да и не слишком прилично, поэтому он не без досады ответил:
– Я с утра тоже навещу храм, а после службы сразу уеду.
– Похвальное благочестие! – вставил священник. – Правда, – он вздохнул, – наш храм не в лучшем состоянии, как и Хетафе. Я уже ушёл на покой, когда оспа забрала моего молодого преемника, и вот… он умер, а я, старик, зря надеялся остаток дней провести за книгами и любуясь нашими горами. Завтра – день поминовения, службу никак нельзя пропускать.
Хозяин дома поднялся, делая знак и гостям. Кабальеро откланялся первым, напоследок вновь полюбовавшись изящным поклоном дочери идальго.
9. Сельский храм
Не будучи прихожанином, кабальеро на утренней службе решил постоять за скамейками, что позволило ему понаблюдать за идальго и его дочерью, не слишком привлекая к себе внимание. Он не был знатоком живописи, однако достаточно видел прославленных росписей и картин, чтобы понять – в Хетафе работал отнюдь не местный мазила. Одежда крестьян тоже свидетельствовала – селение знавало лучшие времена. В первом ряду сидели только две семьи – единственный здесь дворянин с дочерью и староста с женой. По понятиям дона Стефано, крестьянам нельзя позволять подобные вольности, но сеньору Рамиресу в силу бедности или убеждений надменность была несвойственна.
Инес сидела рядом с отцом в тёмном платье, судя по покрою, оставшемся от покойной матери, для дворянки простом, но не похожем на праздничные наряды крестьянок. Впрочем, день поминовения нельзя назвать праздником, только грубые натуры устраивают из него развесёлые поминки. По части приличий, принятых в своём кругу, дон Стефано был весьма щепетилен, а потому напустил на себя строгий, немного печальный вид. Когда после службы Инес вслед за отцом направилась к выходу, кабальеро ждал её возле чаши для святой воды, зачерпнул из неё и протянул девушке руку, предлагая не опускать пальцы в чашу, а коснуться воды, собранной в сильной мужской ладони. В Сегилье такой жест считался галантным, но в Хетафе мог быть вообще неизвестен. Сеньорита с удивлением подняла глаза на дона Стефано, однако не стала, как он ожидал, спрашивать отцовского позволения. Лишь на миг рука её замерла в воздухе, и с тихим «Благодарю вас, сеньор» девушка приняла оказанную ей любезность и вышла из храма. Крестьяне смотрели на сценку с нескрываемым любопытством, но идальго как ни в чём не бывало проводил дочь глазами, подошёл к кабальеро и спросил его:
– Как вам понравились наши росписи?
– Боюсь, я в живописи невежда, но руку опытного, может быть, даже знаменитого, мастера вижу.
Сеньор Рамирес назвал имя художника, а дон Стефано с сожалением припомнил, как ему хотелось при ограблении одного из богатейших замков забрать стоившую несколько тысяч дукатов картину. Он тогда не рискнул связываться с перепродажей знаменитого произведения искусства. Позже, высказывая хозяину соболезнования по поводу случившейся с ним неприятности, разбойник убедился в правильности своего решения. Вельможа боялся утратить семейную реликвию, которой была эта картина, а узнав, что шедевр остался на месте, на радостях выпил за здоровье неизвестных ему грабителей и не стал докучать стражникам требованиями проявить рвение при расследовании. Дон Стефано к тосту охотно присоединился.
Идальго тем временем продолжал:
– Мой дед настоял, чтобы одну из старых росписей мастер оставил нетронутой, хотя она совсем не в тогдашнем, да и не в нынешнем вкусе. Пойдёмте, я покажу.
Из вежливости дон Стефано проследовал за идальго и спустя минуту смотрел на изображение архангела Мигеля – предводителя небесного воинства. Фигура казалась изломанной, плоской, её нельзя было принять за портрет, и в первый миг кабальеро недоумевал, зачем эту древность не записали чем-либо более искусным. Однако чуть позже гость понял, что ему трудно отвести взгляд от сурового лица архангела. Ещё миг – и глаза изображённого на старинной росписи существа казались пылающими, пронзающими душу насквозь, всеведающими и ничего не прощающими. Кабальеро вздрогнул от выведших его из похожего на столбняк состояния слов идальго:
– Вижу, наш дон Мигель и на вас произвёл впечатление.
– Да… но такие картины сейчас не в чести.
– Божественные создания нынче принято изображать почти как обычных людей, разве что глаже. Скажете что-нибудь об архангеле?
– Он был дворянином! – вырывалось у дона Стефано.
– Вот как? – идальго был удивлён словами своего гостя и задумчиво произнёс: – Мне бы и в голову не пришло. Всю жизнь называл нашего архангела доном Мигелем и не задумывался о сословии. Я пойду на кладбище. Инес, наверное, уже помолилась на материнской могиле.
– Я недолго побуду здесь, помолюсь за родителей.
– Разумеется, кабальеро.
***
Алонсо Рамирес присоединился к дочери возле могил своих предков, жены и не ставших взрослыми сыновей. Следующая после Инес беременность его горячо любимой сеньоры Тересы оказалась неудачной, жена долго была между жизнью и смертью, поэтому дочь осталась младшим ребёнком. Второй сын погиб совсем мальчиком, а старшего забрала оспа. Родители не успели порадоваться, что девочка отделалась парой рубцов на руке, как заболел сначала сын, а потом и сеньора Тереса, долго метавшаяся в лихорадке и не узнавшая о смерти первенца. Муж смотрел, как прекрасное лицо жены покрывается язвами, истово молился, чтобы, пусть изуродованная, его Тересита осталась бы с ним… Небо не услышало этой молитвы. В этот день каждый год идальго вспоминал, как, обхватив голову, в отчаянии сидел возле супружеского ложа, где Тересита лежала уже холодная.
Время замерло до тех пор, пока мужчина не почувствовал прикосновение детской ручки. Инес, с красными глазами и распухшим от слёз носом, больше не плакала. Она тихо пролепетала «Папа…», а отец прижал девочку к себе, поцеловал волосы, осознавая – ему ещё есть ради кого жить. С тех пор мужчина лишь раз в году вспоминал, как умирала любимая, а в остальные дни приучил себя думать о счастливых годах, которые они провели вместе, о жарких ночах, о нежном негромком смехе и сияющей любовью улыбке самого дорогого и близкого в его жизни создания. О потерянных сыновьях идальго избегал вспоминать – сразу начинало болеть сердце, нужное, чтобы защитить единственное оставшееся дитя.
***
Вернувшись к храму, отец и дочь распрощались с заезжим знатным сеньором, и отставной лейтенант ни взглядом, ни жестом не выдавал, как сильно он хочет никогда больше не видеть дона Стефано. Не было сомнений: богатый и способный многое себе позволить дворянин остался неравнодушным к красоте юной сеньориты, однако ожидать от него честного ухаживания и сватовства к бесприданнице не приходилось. За время недолгого знакомства пожилой деревенский идальго составил о знатном сеньоре не самое лестное мнение. Xотя сын былого боевого товарища оказался умным и деловым, он произвёл на отставного лейтенанта впечатление человека холодного, душа которого всецело подчинена расчёту и сословной спеси, а всплеск тепла, вызванный воспоминаниями об отце, был недолгим.
Инес рассказала о бесстыдном разглядывании, которое кабальеро позволил себе, видимо, приняв девушку за крестьянку, и как быстро гость скрыл непристойный интерес, узнав, что перед ним сеньорита благородного происхождения. Отец, понимая, как мало он может противопоставить богатому знатному человеку, наказал дочери быть предельно учтивой с их новым знакомым, ни на миг не позволяя ему забывать: девица, вызвавшая его сладострастный интерес – дочь идальго по крови, и по происхождению ровня дону Стефано.
10. Расширение дела
Вернувшись в Сегилью, дон Стефано занялся сначала обычными делами своей банды – спланировал нападения, в которых не принимал участия, отправил проводников к контрабандистам и оценил мзду, уплачиваемую средней руки торговцами за то, что их товары беспрепятственно шли по дорогам провинции.
Были и неизбежные расходы. Разбойник поддерживал дружеские отношения с начальником городской стражи, изучил его вкусы, привычки, платил одному из помощников, а после удачного ограбления его люди подкидывали сеньору кошелёк с деньгами. Почтенный чиновник правильно понимал намёк и всегда догадывался, в расследовании какого дела ему не нужно усердствовать. Сейчас вместе с доходами росла и сумма вознаграждения, благодаря чему вызванные для охраны собранных в казну денег отряды городской стражи опаздывали и приезжали аккурат на следующий после грабежа день, когда от разбойников не оставалось и следа. Крестьяне роптали на утверждённое губернатором изменение порядка уплаты налогов, но дон Стефано потрудился устроить, чтобы жалобы не докучали его светлости.
Весьма довольный тем, как идут и развиваются его обычные дела, кабальеро решил в этом году напоследок расширить свои операции, и целью его стала Тагона. Раньше банда никогда так далеко от Сегильи не забиралась, поэтому можно было рассчитывать на легкомыслие и беспечность тагонцев. На конец ярмарки сеньор дель Соль назначил своим людям три операции: взять ратушу, где хранятся уплаченные за торговые места деньги; другому отряду – под предводительством Роберто – устроить несколько засад на дороге. Затем часть людей отступит к Сегилье, остальные же вместе со своим главарём отправятся к месту, где учёный сеньор Бланес выращивает пресловутый лён.
Дело прошло гладко. В Тагоне только один торговец оказал сопротивление, за что поплатился жизнью, с остальными жертвами грабители обошлись мягко, не усердствуя с обысками, не ощупывая женщин и даже оставив какую-то мелочь, чтобы бедолаги могли оплатить ночлег и дорогу до дома. Ещё проще оказалось под покровом темноты добраться до льняных полей – часть охранников ушли на ярмарку. Оставшихся связали, и дон Стефано (как всегда на таких предприятиях – в маске) разбудил сеньора Бланеса, приказал ему молчать, если дорога жизнь, и проследил за тщательным обыском в доме учёного.
В тайнике был найден сундучок с золотыми монетами, с виду – несколько тысяч дукатов. Хотя у разбойников загорелись глаза и они порывались уйти с богатой добычей, главарь одёрнул их, выставил из комнаты учёного вон, а сам проглядел учётные записи, найденные в другом, ещё тщательнее замаскированном месте. Дотации от казны, расходы на семена, слуг… вот, конечно! Самые крупные суммы! Ухмыльнувшись, дон Стефано приказал своему человеку принести со склада первый попавшийся тюк со льном.
С одного взгляда кабальеро узнал мешки, которыми пользовались контрабандисты. Как догадывались и разбойник, и знакомый ему идальго, дело оказалось нечисто – сеньор Бланес выдавал за выращенный рядом с Тагоной лён тайно купленный привозной товар. Негромко, подражая простонародному выговору соседней провинции, дон Стефано заговорил:
– Вы не простак, любезный сеньор! Очень ловко обманули и короля, и его честных подданных!
– Сеньор, – заюлил мошенник, – я действительно выращиваю лён на своих участках! Правда, успехи мои пока скромные, поэтому и приходится поддерживать дело не самым почтенным способом ради дотаций. Но я не сомневаюсь…
– Оставьте свою уверенность для кого-нибудь более легковерного! – холодно прервал жулика дон Стефано. – И объясните, какие у вас связи при дворе!
Вздохнув и покосившись на лежавший рядом с разбойником пистолет, сеньор Бланес назвал несколько имён и рассказал, как сумел распустить в столице слухи о своём путешествии в Индию, преподнёс несколько якобы индийских вещиц знатным дамам, а потом ему в голову пришла мысль рассказать о выращивании льна в индийских горах и о схожести эспанских гор с индийскими.
– …Поверьте, сеньор, – ныл якобы учёный, – я искренне верил в успех своего дела, но… мне не повезло.
– С кем вы делитесь дотациями от короны? – незваный гость не позволил болтать о надеждах выращивать лён.
– Ах, сеньор, сразу видно понимающего человека! Половина выделенных мне сумм не покидает столицу! Половину оставшихся приходится раздавать здесь, в Тагоне… я должен до конца ярмарки отдать две тысячи из того сундучка, который вы нашли!
Хотя добыча превзошла самые смелые ожидания, дон Стефано сделал вывод: ему достались лишь крохи от пирога. Взяв сундучок, он заявил:
– Об ограблении скоро станет известно. Вы сообщите, что обещанные деньги похищены, я как раз эти две тысячи у вас и возьму. Ещё две – в знак нашего будущего сотрудничества. Остальное останется вам.
