Полкороля

Большее благо

Лютый шторм бушевал той ночью, когда Ярви узнал, что он – король. Или, по крайней мере, полкороля.

Такой ветер гетландцы звали «ищущим», ибо он отыскивал любую щель и скважину и, как бы люди ни подпитывали огонь, как бы ни жались друг к другу, нес мертвенный хлад Матери Моря всякому жилищу.

Ветер терзал ставни узких окон матери Гундринг, и даже окованная железом дверь стучала о порог. Ветер дразнил пламя в очаге – пламя злобно плевалось и трещало, пририсовывало когти теням висевших повсюду сухих трав, мерцало на корне, который мать Гундринг подняла шишковатыми пальцами.

– А это?

С виду – обычный комок грязи, но Ярви выучил этот урок.

– Корневище черного языка.

– И для чего, мой принц, служителю брать его в руки?

– Служитель надеется, что брать его не придется. Его отвар без вкуса и цвета, но это – самый смертельный яд.

Мать Гундринг отбросила корень.

– Порой служитель обязан браться за темные и опасные вещи.

– Служители обязаны стремиться к меньшему злу, – сказал Ярви.

– И отмерять наибольшее благо. Верно. Пять ответов из пяти. – Один одобрительный кивок матери Гундринг, и Ярви зарделся от гордости. Одобрение служителя Гетланда не так легко заработать.

– На испытании загадки будут попроще.

– На испытании. – Ярви встревоженно потер скрюченную кисть сухой руки большим пальцем здоровой.

– Вы его пройдете.

– Откуда вам знать?

– Это долг служителя: сомневаться во всем…

– …но всегда выражать уверенность, – закончил он за нее.

– Ну вот! Вас-то я знаю. – Это правда. Лучше нее его не знал никто, даже родная семья. Особенно родная семья. – У меня еще не было столь сообразительного ученика. Вы пройдете с первого раза.

– И перестану быть принцем Ярви. – При этой мысли он почувствовал лишь облегчение. – У меня не будет ни семьи, ни наследных прав.

– Вы станете братом Ярви, а вашей семьей станет община служителей. – Огонь высветил у глаз матери Гундринг морщинки улыбки. – Вашим наследством станут травы, и книги, и тихое слово. Вы будете давать советы и помнить, врачевать и говорить правду, познавать тайные пути и на всех наречиях торить дорогу для Отче Мира. Как пыталась поступать я. Это – самое доблестное из занятий, какую б чушь ни горланили на боевой площадке мускулистые олухи.

– Поди не прими всерьез этих мускулистых олухов, когда ты тоже там, на площадке.

– Хе. – Она покатала языком по небу и сплюнула в огонь. – После испытания вам придется на нее выходить лишь затем, чтобы перевязывать разбитые головы, если у них не заладится тренировка. Однажды вы примете мой посох. – Она кивнула на приставленный к стене заостренный прут из эльфовийского металла, с поверхностью, покрытой выпуклостями и впадинками. – Однажды вы сядете у Черного престола, и вас назовут отцом Ярви.

– Отцом Ярви. – Он поерзал на табурете при этой мысли. – Мне не хватает мудрости. – Он хотел сказать «не хватает храбрости», но ему не хватило храбрости это произнести.

– Мудрости учатся, мой принц.

Он вытянул к свету свою левую, ту самую, руку.

– А как же руки? Их обучить вы готовы?

– Вам не хватает руки, но боги наградили вас дарами ценнее.

Он усмехнулся.

– Вы про мой чудный певчий голосок?

– А хоть бы и так? И скорый ум, и способность к сопереживанию, и силу. Силу, благодаря которой человек обретает величие – не короля, но служителя. Отче Мир прикоснулся к вам, Ярви. Запомните накрепко: сильных много, мудрых – единицы.

– Теперь ясно, почему лучшие решения служителей проходят через женские руки.

– И, как правило, лучший чай. – Гундринг отхлебнула из чаши, которую он приносил ей каждый вечер, и снова одобрительно кивнула. – Но вот и еще один ваш великий дар – заваривать превосходный чай.

– Неслыханный подвиг. А когда я из принца превращусь в служителя, вы будете меньше мне льстить?

– Вам достанется столько лести, сколько заслужите. А за все остальное – моим башмаком по заднице.

Ярви вздохнул.

– Над кое-чем перемены не властны.

– Теперь за историю. – Мать Гундринг выдвинула с полки одну из книг, с золоченого переплета подмигнули красные и зеленые камни.

– Сейчас? Мне вставать с Матерью Солнцем, кормить ваших голубей. Я собирался немного поспать, прежде…

– Я позволю вам спать, когда пройдете испытание.

– Не позволите же.

– Вы правы, не позволю. – Она лизнула палец и начала перелистывать, захрустели древние страницы. – Скажите, принц, на сколько частей эльфы разбили Бога?

– Четыре сотни и девять. Четыре сотни Малых богов, шесть Высоких богов, первого мужчину, первую женщину и Смерть, что сторожит Последнюю дверь. Но разве тема эта впору служителю, а не прядильщику молитв?

Мать Гундринг поцокала языком:

– Служителю впору любое знание, ибо обуздать возможно лишь познанное. Назовите шесть Высоких богов.

– Матерь Море и Отче Твердь, Матерь Солнце и Отче Месяц, Матерь Война и…

Грохнув, дверь распахнулась настежь, и ветер-искатель ворвался в покои. Огненные завитки в очаге встрепенулись, так же как Ярви, и заплясали, озаряя бликами сотню и сотню пузырьков и склянок на полках. Фигура входящего запнулась о порог, задевая связки сухих растений, закачавшихся, словно висельники.

Это был Одем, дядя Ярви. Мокрые от дождя волосы липли к его бледному лицу, и одышливо вздымалась грудь. Широко распахнув глаза, он уставился на Ярви и открыл рот – но не издал ни звука. Тут и без дара сопереживания ясно, что его сгибает гнет тяжкой вести.

– Что такое? – сорванно каркнул Ярви, страх сдавил его горло.

Дядя упал на колени, руками в несвежую солому. Он склонил голову и тихо, хрипло выговорил два слова:

– Мой государь.

Вот так Ярви узнал, что его отца и брата не стало.

Долг

Они вовсе не выглядели мертвенно.

Только очень бледно – на двух холодных каменных возвышениях, в холодном зале, в натянутых по локти саванах, у обоих на груди блистали мечи. Ярви все ждал, что брат вот-вот скривит во сне губы. Что отец распахнет глаза и окинет его знакомым презрительным взглядом. Но нет. Больше ни тот, ни другой так делать не будут.

Смерть раскрыла перед ними Последнюю дверь – из ее притвора не выходят обратно.

– Как это случилось? – с порога заговорила мать. Голос ее, как всегда, не дрогнул.

– Их предали, о королева, – прошептал дядя Одем.

– Я больше не королева.

– Конечно… прости, Лайтлин.

Ярви вытянул руку и мягко дотронулся до отцовского плеча. Холодное. Интересно, когда в последний раз он прикасался к отцу? Хоть раз прикасался? Он почти наизусть запомнил последний их разговор. Несколько месяцев тому назад.

Мужчина сечет косой и рубит секирой, говорил отец. Мужчина налегает на весла и вяжет тугие узлы. А главное – мужчина носит щит. Мужчина держит строй. Мужчина встает бок о бок со своим соплечником. Разве мужчина тот, кто ни на что из этого не способен?

Я не просил себе полруки, сказал тогда Ярви, как обычно стоя на полосе выжженной земли в битве между стыдом и яростью.

А я не просил себе полсына.

А теперь король Атрик был мертв, и его королевский венец, ужатый кузнецами в короткий срок, тяжело давил Ярви на лоб. Куда тяжелее, чем полагалось тонкому золотому ободку.

– Я спрашиваю, как они умерли? – повторила мать.

– Они отправились обсуждать мировую с Гром-гиль-Гормом.

– С проклятыми ванстерцами мириться нельзя, – пробасил Хурик, Избранный Щит матери.

– Мы обязаны свершить месть, – произнесла мать.

Дядя попытался развеять бурю.

– Вначале идут дни скорби. Верховный король запретил объявлять войну, пока…

– Месть! – Ее голос кромсал, как битое стекло. – Скорую, словно молния, жгучую, словно пламя.

Ярви украдкой взглянул на тело брата. Вот кто и скор, и жгуч, вернее – был прежде. Толстошеий, крепко сбитый – у него уже пробивалась темная, как у отца, борода. Непохож на Ярви всем, чем только можно. Брат любил его… скорее всего. Любовью с кулаками, где протянутая рука дружбы обычно предвещала оплеуху. Так любят того, кто обречен вечно пред тобой ползать.

– Месть, – рыкнул Хурик. – Ванстерцы нам заплатят сполна.

– Да провались пропадом эти ванстерцы! – воскликнула мать. – Надо принудить к послушанию наших. Надо показать им, что юный король тверд, как железо. А когда они с радостью покорятся, вот тогда и горюй, пусть хоть Матерь Море разольется от слез.

Дядя тяжело вздохнул.

– Стало быть, месть. Лайтлин, а он-то – готов? Он же не воин…

– Готов – не готов, а сражаться будет! – отрезала мать. Рядом с Ярви люди нисколько не стеснялись его обсуждать – будто он не только искалечен, а и оглох. Его внезапный приход к власти, похоже, никого не вылечил от этой привычки. – Начинайте приготовления к большому набегу.

– Где мы ударим? – спросил Хурик.

– Знай одно – ударим. Оставь нас.

Ярви услышал стук двери и тихие шаги матери по холодным плитам.

– Хватит плакать, – проговорила она. И только сейчас Ярви осознал, что глаза его полны влаги, и вытер их, и ему стало стыдно. Ему вечно было стыдно.

Мать обхватила его за плечи.

– Выпрямись, Ярви.

– Прости, – проронил он, пытаясь на манер брата выпятить грудь. Он вечно просил прощения.

– Теперь ты – король. – Она поправила съехавшую застежку его плаща, попыталась пригладить блекло-соломенные волосы – коротко подрезанные, но все равно непослушные, и прислонила к его щеке прохладную ладонь. – Никогда не проси прощения. Ты перепояшешься мечом отца и поведешь воинов в набег на Ванстерланд.

Ярви сглотнул. Одна мысль идти в набег бросала его в ужас. А самому вести его?

Одем, должно быть, разглядел его страх.

– Я буду вашим соплечником, государь. Мой верный щит всегда рядом. Пока хватит сил – я помогу во всем.

– Спасибо, – прошептал Ярви. Кто бы помог ему уплыть в Скегенхаус, чтобы после испытания на служителя тихо жить в тени, а не гореть на виду у всех от стыда? Но эта мечта уже прах. Сродни скверно замешенной известке рассыпаться в мелкие крошки – удел всех его упований.

– Твой долг – отплатить Гром-гиль-Горму страданием и болью, – произнесла его мать. – А после твоим долгом станет женитьба на двоюродной сестре.

Он лишь вытаращился в стальные серые глаза матери. Слегка снизу вверх – ведь он до сих пор до нее не дорос.

– Что?

Ласковое прикосновение превратилось в мертвую хватку капкана.

– Слушай, Ярви, и запоминай. Ты – король. И пусть ни ты, ни я ничего подобного не хотели, все равно нам от этого никуда не деться. В твоей руке – наше будущее, но рука твоя свисает над пропастью. Тебя не чтут и не уважают. У тебя мало союзников. Ты обязан скрепить нашу семью браком с дочерью Одема, Исриун, так же, как был обязан твой брат. Все уже обговорено. Все согласны.

Дядя Одем наскоро растапливал лед:

– Для меня, государь, нет большего счастья, чем стать вашим тестем и своими глазами увидеть, как навек соединятся наши семьи.

О счастье Исриун он не обмолвился, отметил Ярви. Равно как и о его счастье.

– Но…

Брови его матери отвердели. Глаза сузились. Он видывал, как отважные герои трепетали под ее взглядом, а Ярви героем не был.

– Я была помолвлена с твоим дядей Атилем, о чьем владении клинком до сих пор шепчутся ратники. Твой дядя Атиль должен был стать королем. – У матери надломился голос, словно слова причиняли боль. – Когда Матерь Море поглотила его и на берегу воздвигли пустой курган, я вышла за твоего отца. Свои чувства я пустила побоку и делала то, что должно. Так поступишь и ты.

Ярви покосился на пригожее тело брата, недоумевая, как она может рассуждать так спокойно, стоя на расстоянии вытянутой руки от мертвого мужа и мертвого сына?

– Ты не плачешь по ним?

Лицо матери стянула внезапная судорога, вся ее тщательно наведенная красота треснула и разбилась. Губы разошлись в оскале, веки сморщились, жилки на шее застыли камнем. Долгий леденящий миг Ярви не понимал – то ли она ударит его, то ли разразится рыданиями, и не знал, что пугает его сильнее. А потом – прерывистый вдох, мать уложила на место выбившуюся прядь золотистых волос и снова стала собой.

– Хоть кто-то из нас должен быть мужчиной. – Преподнеся это истинно по-королевски, она повернулась и вышла прочь из покоев.

Ярви стиснул кулаки. Вернее, стиснул один кулак, а на второй руке прижал большой палец к скрюченному обрубку.

– Благодарю за поддержку, матушка.

Он вечно злился. Но уже тогда, когда его злость ничего не могла поправить.

Дядя шагнул к нему, выговаривая мягко, словно пугливому жеребенку:

– Послушайте, мать любит вас.

– Любит?

– Ей надо быть сильной. Ради вас. Ради страны. Ради вашего отца.

Ярви переводил взгляд с мертвого отца на дядю. Так похожи и такие разные.

– Слава богам, ты со мной, – проговорил он, и слова ободрали горло. В его семье все-таки есть тот, кому он не безразличен.

– Ты уж прости, Ярви. Правда, прости. – Одем положил руку на плечо племянника, в глазах блеснули слезы. – И все же Лайтлин права. Мы должны поступать во благо Гетланда. Придется пустить побоку наши чувства.

Ярви горько вздохнул.

– Понимаю.

Его чувства всем были побоку, сколько он себя помнил.

Путь к победе

– Сегодня, Кеймдаль, ты бьешься с королем.

Ярви подавил дурацкий смешок, когда услыхал, как мастер оружия называет его этим словом. Кажется, десятков восемь молодых бойцов напротив него тоже душит хохот. Или наверняка будет душить при виде того, как дерется новый король. И уж вне всяких сомнений, Ярви тогда будет не до смеха.

Теперь они его подданные. Его слуги. Его люди, принесшие клятву умереть за малейший королевский каприз. И все равно сейчас их ряд куда более походил на нелюдимый вражий строй, чем в те времена, когда он выходил к ним мальчишкой.

Мальчишкой же он себя и ощущал. Куда более мальчишкой, чем раньше.

– Сочту за честь. – И Кеймдаль, не выказывая особой чести, вышел из-за спин товарищей на боевую площадку. В кольчуге он двигался проворнее девицы в сорочке. Он принял щит, взял деревянный меч, и воздух загудел от пары грозных взмахов. Всего-то на год старше Ярви – но с виду не меньше чем на пять: на полголовы выше, много шире в груди и плечах, и на его скуластом лице уже хвастливо выпирала рыжая щетина.

– Готовы, государь? – прошептал на ухо Одем.

– Естественно, нет, – прошипел Ярви, но деваться некуда. Король Гетланда обязан быть горячо любящим сыном Матери Войны, каким бы к ней негодным он ни был. Старые, бывалые воины расположились вокруг площадки, и Ярви должен им показать, что он не просто однорукое позорище. Должен отыскать способ выиграть. На все найдется свой способ, как часто говаривала мать.

Но вопреки своим неоспоримым дарам – острой мысли, сопереживанию и чудесному певчему голосу, придумать этот способ не удавалось.

Сегодня квадрат боевой площадки разметили на песчаном пляже – отсчитали по восемь шагов на сторону и по углам врыли копья. Каждый раз для учебных боев выбиралась новая местность – утесы, леса, болота, узкие улочки Торлбю и даже река – ведь щитоносец Гетланда обязан быть одинаково готовым сражаться, где бы бой его ни застал. Или одинаково неготовым – как в случае Ярви.

Но в основном в землях у моря Осколков бились на его неровных, зазубренных побережьях – поэтому и упражнялись они чаще всего у воды, а Ярви наедался песка до отвала, когда корабль вытаскивали на берег. После того как Матерь Солнце закатится за холмы, бывалые воины будут рубиться здесь по колено в салке, а пока прибой шелестел за плоским илистым полем с зеркальными овалами луж, промокнуть можно было только от влажного соленого ветра да от пота ручьем – Ярви так и не свыкся с весом кольчуги.

Боги, как же он ненавидел кольчугу. Как ненавидел мастера Хуннана, своего многолетнего главного мучителя! Как омерзительны все эти мечи и щиты, как отвратительна боевая площадка, как невыносимы воины, приходящие сюда как к себе домой. А самое ненавистное – вот это издевательство на месте руки, означавшее, что он никогда не станет одним из них.

– Следите за положением ног, государь, – шепнул Одем.

– За мои ноги не беспокойся, – огрызнулся Ярви. – Их у меня хотя бы две.

За три года он ни разу не притрагивался к мечу, сидя безвылазно в покоях матери Гундринг над травами и именами малых богов. Он зубрил чужеземные наречия и с особым старанием оттачивал мастерство писаря. Пока его учили заживлять раны, эти мальчишки – эти мужчины, подумал он с горечью во рту – не щадя сил учились их наносить.

Одем ободряюще хлопнул его по плечу – и едва не сбил с ног.

– Щит не опускайте. Выжидайте удачный момент.

Ярви усмехнулся. Если ждать, когда наступит удачный для него момент, они проторчат здесь, пока всех не смоет приливом. Его щит туго примотали к сухой руке ремешками, и большой палец вместе с обрубком уцепились за рукоятку. Локоть жгло уже до плеча, стоило только дать тяжеленной штуковине просто повиснуть.

– Наш государь давно не ступал на площадку, – объявил наставник Хуннан, морщась, будто слова резали рот. – Давайте сегодня помягче.

– Постараюсь не излупить его до полусмерти, – выкрикнул Ярви.

Кое-где пронесся смех, но королю в нем слышался душок издевки. Шутки в бою – плохая замена крепким мышцам и щиту в твердой руке. Ярви взглянул Кеймдалю в глаза и подметил в них налет превосходства – и про себя повторил то, что сильных много, а мудрых – единицы. Слова, даже в его собственной голове, прозвенели впустую.

Наставник Хуннан не улыбнулся. Ни одна шутка не была настолько смешной, ни одно дитя настолько умильным, ни одна женщина настолько прекрасной, чтобы разок хоть чуточку изогнулись его железные губы. Он лишь пристально посмотрел на Ярви, как всегда с безмолвным презрением – хоть то принц был перед ним, хоть король.

– Начали! – пролаял его голос.

Если быстро – значит милосердно, то это была милосердная схватка.

Первый рубящий взмах обрушился на щит Ярви, хилые пальцы выпустили рукоятку, и обод попал ему в рот, ноги запнулись. Следующий он отразил, тело еще что-то помнило о прошлых занятиях, поэтому удар лишь прошелся вскользь по плечу да онемела ушибленная рука. Но третьего он не увидел вообще, резко стало очень больно, когда голень уехала вбок и он рухнул на спину. Из легких, точно из рассеченных мехов, со свистом ушел весь воздух.

Некоторое время он лежал и моргал. До сих пор ходили рассказы о том, какое несравненное умение показывал на боевой площадке дядя Атиль. Кажется, выход Ярви тоже запомнят надолго. Увы, совсем по другой причине.

Кеймдаль воткнул деревянный меч в песок и протянул руку.

– Государь. – Ярви показалось, что его рот кривит тайная насмешка, спрятанная куда глубже обычного.

– Ты научился сражаться за прошедшие годы, – выдавил Ярви сквозь стиснутые зубы, выкручивая из бесполезных ремешков щита увечную руку – и Кеймдалю ничего не осталось, как взяться за нее, чтобы поднять короля на ноги.

– Как и вы, государь, – до скрюченной руки Кеймдаль дотронулся с видимым отвращением, и Ярви, само собой, на прощание щекотнул его обрубком пальца. Дешевый жест, но слабому впору довольствоваться и мелкой местью.

– А я разучился совсем, – пробормотал Ярви, пока Кеймдаль шел обратно к соратникам. – Это ж надо!

Среди молодых учеников он засек девичий взгляд. Лет тринадцать, похоже – глаза горят, черные волосы развеваются вокруг острых скул. Пожалуй, надо сказать Хуннану спасибо, что не выбрал ее для его избиения. Может, следующее унижение таким и будет.

Мастер оружия насмешливо покачал головой и отвернулся – и в Ярви вскипела злость, жгучая, как зимний горный поток. Пускай всю отцовскую силу унаследовал брат, зато он сполна впитал его лютую ярость.

– Устроим еще одну схватку? – отчеканил король тем, кто стоял на той стороне.

У Кеймдаля поползли брови вверх, а потом он пожал широченными плечами и поднял меч со щитом.

– Как прикажете.

– Таков мой приказ.

Среди мужчин постарше пробежал ропоток, и еще суровее насупился Хуннан. Им что, надо и дальше терпеть этот постыдный балаган? Если позорится их король, то позор ложится на них самих, а с Ярви они не оберутся сраму до конца своих дней.

Дядя аккуратно взял его под руку.

– Государь, – мягко и вкрадчиво проворковал он. Он вечно такой мягкий и вкрадчивый, как ветерок в летний вечер. – Вероятно, вам не стоит перенапрягать силы…

– Разумеется, ты прав, – сказал Ярви. Глупец – раб своего гнева, как-то раз объяснила ему мать Гундринг. Для мудрого его гнев – оружие.

– Хурик. Становись за меня.

– Слушаюсь, государь, – громыхнул тот и, не сходя с места, просунул руку в сплетение ремней выпавшего щита. Ярви вручил ему учебное оружие. В громадном, заскорузлом кулачище Хурика меч смотрелся совсем игрушечным. Можно было расслышать тяжелую поступь, когда воин занимал место против Кеймдаля. Который вдруг опять стал обычным шестнадцатилетним подростком.

Хурик пригнулся в стойке, вминая башмаки в песок. Потом оскалил зубы и испустил боевой рык, глубокий, ритмичный, все громче и громче, пока от него, кажется, не заходила ходуном вся площадка. А Ярви увидел, как в глазах Кеймдаля растут сомнение и страх, именно так, как в его давнишней мечте.

– Начали, – отдал команду он.

Эта схватка закончилась еще быстрее той, но никто в здравом уме не назвал бы ее милосердной.

Надо отдать Кеймдалю должное, он отважно прыгнул к противнику, но Хурик поймал на меч его взмах, деревянные клинки скрежетнули. Затем, вопреки своим огромным размерам, телохранитель с быстротой змеи сблизился рывком с противником и жестким пинком подсек Кеймдалю ноги. Падая, парень завыл, но лишь до тех пор, пока кромка щита Хурика с гулким звоном не врезалась ему чуть выше глаз – и сшибла его наземь, едва ли не бездыханного. Мрачно Хурик шагнул вперед, поставил башмак Кеймдалю на руку, ту, которая держала меч, и прижал ее каблуком. Кеймдаль застонал, половину искаженного гримасой лица облепил песок, на другой половине чертила полосы кровь с рассеченного лба.

Девушки могли поспорить, но Ярви счел, что сейчас молодой боец как никогда хорош собой.

И, сверкнув глазами, оглядел воинов тем взглядом, которым его мать смотрела на не угодившего ей раба.

– Один в мою пользу. – И он перешагнул валяющийся меч Кеймдаля и гордо вышел с площадки, специально выбрав дорогу так, чтобы наставник Хуннан зашаркал, убираясь с пути.

– Неблагородно и мелочно, государь, – сказал дядя Одем, подстраивая шаг. – Но не сказать, что не смешно.

– Рад был доставить повод для смеха, – буркнул Ярви.

– Более того, повод для гордости.

Ярви покосился на дядю, и тот посмотрел в ответ – спокойно и ровно. Он всегда такой спокойный и ровный, словно поле под свежим снегом.

– О славных победах слагают отличные песни, Ярви, но и бесславные победы не хуже, коль над ними чуток поработают барды. А вот славные поражения – поражения и только.

– На поле боя не бывает правил, – сказал Ярви, вспоминая, как слышал от отца нечто подобное – когда тому, пьяному, надоедало орать на собак.

– Вот именно. – Одем опустил на плечо Ярви сильную ладонь, и Ярви подумалось: какой счастливой могла бы стать его жизнь, будь его отцом дядя Одем. – У короля есть один долг – побеждать. Остальное – пыль.

Между богами и людьми

– …Матерь Солнце и Отче Месяц, осияйте лучами злата и серебра союз Ярви, сына Лайтлин, с Исриун, дщерью Одема…

Статуи шести Высоких богов безжалостно взирали с высоты гранатовыми глазами. Над ними, в нишах вкруг купола сияли янтарные изваяния богов Малых. Все они оценили Ярви по достоинству и наверняка признали столь же скверным выбором, каким себя считал и он сам.

Он подвернул высохшую кисть и попытался засунуть ее в рукав. Всяк в Зале Богов отлично знал, что у него там – на конце левой руки. Вернее, чего там не было.

И все равно он старался это скрывать.

– Матерь Море и Отче Твердь, даруйте им доброй погоды и доброго оружия…

В середине зала, на помосте, стоял Черный престол. Пережиток эльфийских времен, со дней до Сокрушения Божия – откованный в неизвестном горниле из цельного слитка черного металла, невероятно изящный и невероятно крепкий – и несчетные годы не оставили на нем ни единой царапины.