Книга Золото Алдана - читать онлайн бесплатно, автор Камиль Фарухшинович Зиганшин. Cтраница 6
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Золото Алдана
Золото Алдана
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Золото Алдана

Порывшись, в покрытой древесной трухой, земле обнаружили казачью пряжку, пять свинцовых круглых пуль и еще какие-то до неузнаваемости изъеденные временем предметы. Потянув за ржавую скобу, сдвинули некое подобие крышки. Под ней лежали рядышком три приличного вида пищали и сабля.

– Выходит, не только мы здесь пострадали, – заметил один из близнецов, – и до нас тут люди горюшка хлебнули.

– Господа, это ж исторические раритеты! Прекрасные экспонаты для музея! – поглаживая клинок, восторгался поручик. – Какая изумительная резьба, какой изящный изгиб у клинка! Столько лет лежит, и даже намека нет на ржавчину! Похоже, сталь булатная. А пищали каковы! С фитильным замком, стволы с винтовым нарезом. Может, возьмем?

– Вы, что, поручик, умом тронулись? Кто такую тягу понесет? – Урезонил есаул. – Вот саблю можно – вещь полезная.

– Не представляю, как прежде казаки с такими тяжеленными пищалями до Ламского моря ходили. Еще и пушки с ядрами волокли, – продолжал восхищаться Орлов.

– Я тоже об этом думал. Крепкая все же порода – казаки. Даже сопливые девчонки сразу сообразили, с кем им спокойней и вернее семью строить – казачьему сословию предпочтение отдали. Нутром учуяли их надежность и хватку, – напомнил ротмистр Пастухов.

– Кто-то из великих, кажется, Лев Толстой сказал, что Россию построили казаки. Согласитесь, в этом большая доля правды, – добавил поручик.

Пока рылись в трухе и разглядывали найденное, путники в мокрой одежде продрогли и уже собирались двинуться дальше, но копнувший напоследок ообломком ветки Суворов увидел кончик ремня, торчащего из-под плахи. Все замерли. Приподняв ее втроём, вытащили покоробившуюся кожаную сумку. В ней оказались хорошо сохранившиеся шило, огниво, дратва, пара свечей и сносного вида плоский берестяной чехол, в котором лежали несколько листков бумаги в коричневых разводах. Один был исписан. Буквы угадывались с трудом, но большую часть текста все же удалось разобрать. Это было письмо сотника по фамилии Серый из Охотского острога Якутскому воеводе.

Сотник докладывал, что вверенные под его начало служилые казаки третий год государево жалованье не получают, а ясачный сбор справно с инородцев собирают и в казну отправляют безо всякой с их стороны шаткости. Что священник Борисов (отец Антоний) с особым рвением приводит в православие местных инородцев, по большей части якутов. Тунгусов помене, зато крестил недавно их князька Катаная. Так что велика надежда, что и они пошибче в Христово лоно пойдут.

Дальше писанного оставалось совсем мало, да и буквы размыты. Похоже, в этом месте были дата и подпись радетельного сотника.

– До чего верные царю прежде люди на Руси жили! Три года жалования не получали, а службу образцово несли, – заметил ротмистр.

– Спору нет, в те времена много лучше народ был! – откликнулся, продолжая копаться в трухе, Суворов.

– Господин есаул, может, хватит рыться в этом хламе? – произнёс мичман, нервно отмахиваясь веткой от комаров.

– Что раскомандовался? Я бы на твоем месте вообще помалкивал, – осадил его тот, вынимая из древесного мусора медную, позеленевшую от времени, монету. Потерев ее о штанину, прочел: «Денга. 1749 год».

– Если мне не изменяет память, в это время царствовала императрица Елизавета Петровна, дочь Петра Великого. Кто-кто, а она освоению окраинных земель придавала первостепенное значение, – вновь не преминул блеснуть эрудицией поручик.

По настоянию неугомонного Суворова путники принялись обследовать местность вокруг развалины и вскоре обнаружили пять изъеденных временем крестов. Почерневшие поперечины были скреплены деревянными гвоздями. Один из крестов стоял под разлапистой елью и, благодаря этому, хорошо сохранился. На нем даже разобрали вырезанную надпись:

«Помни, всяк: мы были, как вы, а вы будете, как мы».

Еще один валялся в сторонее. Подняв крест, офицеры прислонили его к дереву. Суворов попытался продолжить исследования, но штабс-капитан урезонил его:

– Господин есаул, ваша любознательность похвальна, но мне кажется, дальнейшее изучение истории следует отложить до лучших времен, а сейчас давайте поспешим


в гарнизон.

Солнце уже изрядно перевалило за полдень, и люди все острее ощущали желание поесть. Известно, начало лета – бесплодное в тайге время. Ягоды, даже самые ранние, не поспели. Орехов и грибов нет и в помине. Немного заглушала голод черемша, растущая на полянках. Стебель, правда, уже жестковат, но выбирать не приходилось.

В заводи на мелководье, касаясь спинными плавниками поверхности воды, грелась стайка ленков. Пытаясь добыть хоть одного, офицеры завалили валунами проточные горловины и принялись метать в рыб камни, колотить по воде длинной увесистой дубиной, но безрезультатно. Только опять вымокли.

Попутный ветер тем временем гнал солнце на запад, натягивая на тайгу вечернюю мглу.

Чем ниже опускалось светило, тем яростней досаждал гнус. Путникам не повезло – как раз на эти дни пришелся пик их вылета. От несметной кровожадной рати все живое истерично заметалось по тайге. В поисках спасения звери заходили в речку. Над водой торчали только их головы. Гнус буквально заедал. Проведешь рукой по щеке – она покрывается липкой кровью, перемешанной с кашицей из раздавленных насекомых.

– Господи, что творится? Кровососов, что снега в метель, – почти рыдал гуще всех облепленный кровососами поручик.

– По-моему, больше, – простонал Суворов, голова которого была обмотана запасными брюками.

– Есть предложение последовать примеру сохатых!

– А что? Чудесная мысль, – обрадовались братья Овечкины.

Раздевшись догола, они первыми кинулись в воду. Течение, охватив тугими струями, массировало, освежало искусанные тела. Люди ощутили, как уходит накопившаяся за день усталость, раздражение, а, главное, слабеет, как будто смывается, нестерпимый зуд. Офицеры, загребая руками против течения, долго блаженствовали в воде. Какие-то рыбки мягкими губами тыкались в кожу. Дышалось полегче. Река возвратила людей к жизни, но, как только они вышли из воды, кровососы вновь атаковали их.

Пригодились огниво и кремень, найденные накануне. Развели дымокур. Иначе о сне не могло быть и речи. Чтобы костер не потух от сырого мха и листьев, наваленных для дыма, ему дали хорошо разгореться и накопить углей.

Нарубив саблей (спасибо казакам-землепроходцам!) лапника, легли спать. Для поддержания дымокура, установили дежурство. От едкого чада глаза слезились, но приходилось терпеть.

По тайге, пугая путников, время от времени разносились душераздирающие вопли какого-то зверя. Утром есаул спросил:

– Слышали, господа, как рысь вопила? Это она нас ругала за то что дымим на ее территории.

– Ел однажды. Мясо у них очень вкусное! – мечтательно вздохнул мичман.

– Еще бы! Ведь она только свежину ест – все больше беляка, если повезёт молодых олешков. К падали никогда не притронется, даже голодная.

– Я читал, что рысь на добычу прыгает с деревьев. Она на нас не нападет?

– Не бойтесь, юнкер, она не агрессивна. Но ежели разозлить, превращается в шипящую молнию – острейшие когти бьют без промаха. Слава богу, рысь очень осторожна. Как говорят, тень в тени. Всегда заранее уступает человеку дорогу, – успокоил есаул.

– Откуда вы такие тонкости знаете? – удивился поручик Орлов.

– Чай, не в пустыне жил. Всякой живности повидал.

Лишь только набравшее силу солнце выдавило из долины туман, офицеры продолжили путь.

К «верфи» подошли на исходе четвертого дня. Счастливые, обессилено повалились на скамьи под навесом. Кашеваривший во время строительства струга ротмистр, немного отдышавшись, встал. Соблюдая неписаный закон тайги, он оставил во времянке немного продуктов: крупу, соль, пластину вяленого мяса. Разожгли костер, сварили похлебку. Тут уж пригодилась посуда из котомки есаула. Единственную ложку пустили по кругу. Сумерки тем временем перешли в ночь. Жутко «захохотал», стращая обитателей тайги, филин.

– Господа офицеры, может, сразу в гарнизон? Осталось немного, тропа хорошая. Зато спать ляжем в избе, без мошкары, – предложил поручик.

– Верно, чего здесь всю ночь с кровопийцами воевать, пошли, – дружно поддержали остальные.

Проходя мимо глиняной ямы, в которой запаривали шпангоуты, смекалистый есаул обмазал лицо и руки глиной. Товарищи последовали его примеру. Теперь кровососы не страшны. Правда, подсохнув, глиняная маска полопалась, и крохотные вампиры стали забираться в трещины.

Заморосивший дождь поубавил их численность, но прибавил злости. Люди почти бежали – мысль о скором надежном убежище придавала силы. Вырвавшийся вперед поручик Орлов на развилке вместо тропы, ведущей в гарнизон, свернул на хорошо натоптанную звериную тропу. Никто из следовавших за ним в темноте не обратил на это внимания.

Тропа, как и положено, поднималась по распадку на водораздел, за которым, как они полагали, находится их поселение. Уверенные в этом люди, все дальше и дальше удалялись от гарнизона.

Минула ночь. Тяжелые, свинцового цвета тучи обложили тайгу. Провалы между холмов залило сырой мутью, из которой островками проступали макушки деревьев. Зарядил нудный дождь. Он то моросил, то затихал: уже трудно было понять, дождь или туман окружает людей.

– Господа, смею предположить – мы заблудились. Давайте общими усилиями попробуем определить, в какой стороне гарнизон, – произнес штабс-капитан, устало привалившись к дереву.

Люди были настолько измучены ночным броском, что никто не смог в ответ и слова произнести. Все находились в том состоянии, когда безразлично, куда идти – лишь бы сказали, куда.

Никто не представлял, где они сейчас находятся, и штабс-капитан Тиньков предложил спускаться по берегу бегущего среди обомшелых валунов, ключа – он выведет к речке, а там уже будет проще сориентироваться. Пройдя пару верст, люди услышали ровный плеск воды. Вдоль речушки тянулась звериная тропа. Пошли по ней.

Силы были на исходе. Приходилось часто останавливаться для отдыха. Чтобы хоть как-то заглушить голод, путники начали есть оводов.

Первым рискнул продегустировать аппетитное на вид насекомое непривередливый Суворов. Овод пришелся по вкусу, и есаул стал бить их не только на себе, но и на спинах едва стоящих на ногах товарищей. Видя, с каким удовольствием он отправляет в рот мясистых кровососов, его примеру последовали и остальные.

Лишь поручик так и не смог преодолеть врожденную брезгливость. Когда он замечал, что кто-то из спутников засыпает в рот горсть насекомых и сплевывает, как шелуху семечек, прозрачные крылышки, приступ рвоты выворачивал его внутренности. Чтобы не провоцировать чувствительный желудок, молодой человек старался больше смотреть под ноги и громко, чтобы все слышали, рассказывать:

– Братцы, я читал, что самые утонченные гурманы, чтобы поесть цыплят, кормят их две недели гречневой крупой, заваренной кипящим молоком или же вареным на молоке рисом. Тогда мясо цыплят становилось необыкновенно нежным, тающим во рту, а косточки мягкими! Запекали таких цыплят в печи, нафаршировав орехами и поливая шампанским. Подавали же к столу со спаржей, сбрызнутой лимоном…

– Орлов, Христа ради, замолчите, не то я за себя не ручаюсь! – взмолился юнкер. – Как можно про яства в нашем положении говорить?!

Продолжая поиски съестного, есаул попробовал на вкус улитку.

– Боже! Какая вкуснятина! Натуральный деликатес! – воскликнул он, проглотив студенистую мякоть. Товарищи и тут дружно последовали его примеру.

На прибрежной полянке торчали каркасы эвенкийских чумов, круги из валунов на месте очагов. Поодаль на ветвях березы горелыми хлопьями чернели тетерева. Путники бросали на них алчные взоры, да что толку – добыть-то нечем.

Пройдя ещё с версту, уткнулись в кладбище: несколько колод – бревен, расколотых вдоль на две половинки, – стоящих на четырех, и маленькая, видимо, для ребенка, – на двух столбах. На деревьях черепа оленей с рогами. Под одним из них в траве лежал медный котел с пробитым дном, несколько наконечников стрел из мамонтовой кости.

Окрыленные надеждой скорой встречи и с самими кочевниками, офицеры зашагали бойчей. На широкой галечной косе спиной к ним сидел бурый, в лохмах линялой шерсти, медведь. Он басовито рыкал, одурело мотал головой и яростно махал передними лапами – отбивался от комаров, накрывших его подвижной вуалью. Невытерпев, вскочил и с ревом бросился в воду, где и остался сидеть, выставив наружу только нос и глаза.

– Насколько я осведомлен, у мишек в эту пору свадьбы, и встречи с ними опасны, —забеспокоился юнкер.

– Не волнуйтесь, голубчик. Этому уж точно не до нас, – с улыбкой откликнулся есаул, не менее яростно отмахиваясь от комаров веткой.

Вскоре путники набрели на громадный конус муравейника. Сбоку под ним зияла дыра.

– Странный подкоп? – удивился штабс-капитан, осматривая яму.

– Вроде, медвежья берлога, – предположил есаул. – Точно, берлога – вон и «пробка» валяется.

– Какая ещё пробка, от шампанского, что ли? – захихикали Овечкины.

– Из медвежьей задницы пробка. Он, пардон, выкакивает ее, когда выходит из берлоги.

– Башковитый косолапый – дом сухой, теплый и харч рядом, – похвалил зверя мичман.

Суворову тем временем посчастливилось забить посохом полусаженного ужа и тут же, разделив, съели его. Только поручик стоически отказался от своей порции полупрозрачных, сочных долек. В речных заводях в изобилии водились лягушки, но даже крайний голод не мог заставить офицеров прикоснуться к их покрытым осклизлой кожей телам.

Глядя на одну из напыщенных квакуш, даже всеядный есаул брезгливо скривился:

– Б-р-р! Не понимаю, как их французы употребляют. Просвещенная вроде нация, а, фигурально выражаясь, – извращенцы.

Монастырь

Речушка, наконец, вырвалась из горных теснин и вывела путников на обширную равнину, упирающуюся в пологие холмы, за которыми темнели горные пики. Русло здесь разбивалось на несколько рукавов, перекрытых мощными заломами, нагроможденными паводками. Тысячи стволов, ошкуренных водой и выбеленных солнцем, торчали во все стороны, как иголки циклопического ежа. По гривке, разделявшей протоки, с трудом обошли этот хаос и побрели по росистому лугу, высматривая, куда идти дальше.

Внимание путников привлекло скопление тёмных пятен на макушке самого высокого холма. По форме и цвету они напоминали строения. В глазах изможденных горе-путешественников загорелась надежда – вдруг и вправду жилье. Самый полноводный рукав речушки, как по заказу, вел прямо к подножию этой возвышенности. Вскоре они убедились – действительно, какие-то постройки.

– Вроде якутские юрты с хотонами23, – сказал ротмистр.

– Кроме прииска, здесь быть нечему, – возразил есаул Суворов.

– А что если это застава красных? Поскрытней надо бы идти.

Послышались треск сушняка и чьи-то шаги. Офицеры замерли. По противоположному берегу брел, не разбирая дороги, лось светло-бурого окраса. Зверь шествовал так, будто пребывал в глубокой задумчивости – громадная голова с лопатами ещё неокостеневших рогов опущена и безвольно болтается из стороны в сторону. Тоже, наверное, комарьё достало.

Переждав, когда гигант исчезнет из виду, осторожно двинулись гуськом дальше.

– А вон и старательские промывки! – обрадовано указал Суворов на давние, отчасти заросшие травой, рытвины. – Что я говорил!

Когда офицеры, крадучись, стали подниматься на холм, в проеме между деревьями над строением прорисовался крест.

– Господа, это же монастырь, – прошептал юнкер Хлебников. – Причем раскольничий. Крест восьмиконечный! Красных здесь наверняка нет, а то давно б скинули.

– Что вы придумываете? Откуда возле монастыря промывки?

– Может монахи старательством, как и мы, добывают на жизнь.

Напрягая последние силы, держась друг за друга, оборванные, изъеденные комарами, люди, теперь не таясь, торопливо взбирались на холм, словно боялись, что если сейчас же не дотронуться до обросших по низу мхами каменных стен, этот мираж исчезнет, и они опять окажутся один на один с тайгой, где их стережет костлявая с косой.

У монастырской стены из земли топорщились ровными рядами мясистые ростки с морщинистыми округлыми листьями.

– Братцы, это же картошка! Ей-богу, картошка!

Оголодавший до предела поручик первым прошел через калитку во двор и без стука отворил дверь – никого! Пахнуло застоявшимся мужским потом, перемешанным с ароматом копченого мяса, пласты которого висели на деревянных крюках по стенам. Следом зашли приотставшие спутники.

– Эй, есть кто? Эй, отзовитесь! – вразнобой все громче выкрикивали люди. В ответ – тишина.

– Господа, в чугунке похлебка. Еще теплая! Вы, как хотите, а я сажусь есть. Хозяева, даст Бог, простят, – поручик снял со стены половник, с полки стопку разнокалиберных мисок.

Все были настолько голодны, что его никто не одёрнул. Штабс-капитан проследил, чтобы наливали не более одного черпака на рот.

– Какая вкуснятина! А нельзя ли еще? – попросили близнецы Овечкины, моментально проглотившие свою порцию.

– Ребята, совесть поимейте. Хозяевам-то оставить надо, – сказал Тиньков.

Во дворе залаяла собака.

– Вон один идет. Вроде старик, а смотри как браво шагает.

Все разом повернули головы и в узкое окно с коваными перекладами увидели гривастого мужика, чем-то напоминавшего матерого зверя. На левом плече раскачивались длинные удилища, а правая рука выкидывала далеко вперед увесистый посох. Дверь отворилась.

– Спаси Христос, ангел за трапезой, – поздоровался он, как ни в чем не бывало, подавая каждому широкую, как лопата, ладонь. – Эко дело! А мне и невдомек, что гости пожаловали. И, кажись, высокородных кровей. – Старик снял потёртую душегрейку и пригладил руками взлохмаченные волосы.

– Сударь, вы уж простите нас, Христа ради, мы тут похозяйничали – харчуемся без дозволения. Сами изволите видеть, в каком состоянии. Чуть дошли, – за всех извинился юнкер Хлебников.

– Дык правильно, пошто животы терзать. Тем паче, ноне Троицын день… А я вот удумал рыбки наловить – попраздничать. Ан нет, не берет – сыта. Вона сколь ноне комарья. Глотай, хошь лопни, – улыбнулся дед одними глазами, но так по-доброму, что мгновенно расположил к себе.

Глядя на исхудалые измученные лица пришлых, не сдержался, попенял:

– Как можно так отощать? В лесу эвон скока всего съедобного: особливо питательны коренья, борщевика. Не ведали? А надоть, коли в лес забрались. Хороши и татарник с сурепицей, желтая лилия. Ну да ладно, покеда самовар заправляю, сказывайте, откеля и куды путь держите. Не по мою ж особу явились. Можа, советом пособлю. Лучше меня здешние места нихто не знат.

– Простите, отец, как вас величать? – спросил штабс-капитан.

– Родители Лексеем нарекли, но, как перва борода враз на всю харю отросла, Лешаком кликать стали. Сами гляньте, чем не Лешак, – старик ловко задрал до подбородка низ рубахи, и гости увидели густую, с проседью пополам, кучерявую шерсть, сплошь покрывавшую живот и грудь. – Так всё ж – што вас-то сюды завело?

Офицеры в некотором замешательстве переглянулись. Первым нашелся поручик Орлов. Сочиняя на ходу, он поведал о том, что их группа представляет собой часть комплексной экспедиции академии наук и занимается поиском следов первопроходцев на окраинных землях страны, и что уже есть уникальные находки.

Товарищи, слушая, таращили глаза от удивления. Но поручика уже было не остановить – понесло! Хотя впоследствии он и сам не мог объяснить толком, для чего так складно врал.

– Семь дней назад, – продолжал Орлов, – наш проводник якут сбежал на лодке со всем снаряжением и провиантом.

При этих словах, жевавший ус старик недоуменно вскинул седые, кустистые брови и, недоверчиво покачивая патлатой головой, пробормотал:

– Однако ж, на якутов не похоже – боязливый народ.

Увлеченный сочинительством, поручик не обратил на эту реплику внимания:

– Теперь мы ищем проводников-тунгусов, чтобы с их помощью выбраться на Аянский тракт.

Тут простодушный Лешак и вовсе изумился:

– Это ж далече! И тунгусов ноне не сыскать. Оне сюды своих оленей токмо на зиму пригонют. Снега тута помене – оленям ягель сподручно копытить… Во! Чего вам спешить?! – осенило деда. – Здеся и дожидайтесь. А што до истории – так ее в монастыре хошь лопатой греби. Хто основал? Хто жил? Откель те люди? Пошто забрались в эдаку глушь? Кудысь подевались? Спросов уйма. Я уж скока тута живу, а ответа не ведаю. А вы учёные – разберетесь. Можа, в записных книгах че вычитаете. Оне на старом славянском писаны… Вот где загадки, а вы – трахт! Ниче тама не сыщете. Тута все интересы, не сумлевайтесь. Монастырь большой – на кажного по три кельи выйдет. Как вычитал один знакомец, тожа из дюже грамотных, тута по списочным книгам две дюжины монахов значилось, к ним еще восьмерых послушников прибавь. А вон в той постройке игумен, иеродиакон и два иеромонаха жили. Так што могу не токо вас, а, почитай, всю вашу академию принять.

Офицеры тупо кивали – для них сейчас важно было наесться и передохнуть.

– Покорнейше благодарим, отец. Останемся. В обузу не будем. Мы много чего умеем, даже золото мыть. Все отменные стрелки, были б ружья, то и дичи впрок набили б, – ответил за всех штабс-капитан.

– Эка невидаль! Да ентово добра тута целый арсенал: и луки тугие, и ружья всех калибров с огнеметным припасом. Монахи хоть и молитвенные люди, но без промысла тута не выжить. Зверя-то Господь на што в лесах поселил? Штоб людям прокорм обеспечить! А може, и оборону случалось держать. Сам я, правда, таперича больше рыбку ем. Ее сподручней жевать – зубы-то сгнили. Ох, и настрадался я от них! Ажно удавиться хотел – эдак невтерпеж порой бывало. Спасал гвоздь: прижмёшь к больному зубу, опосля в дерево забьешь – боль и уходит. А ноне благодать – саднить нечему.

Старик растянул губы в улыбке, и гости сквозь седые заросли окладистой бороды увидели розовенький, как у налима, овал десен.

– Дедусь, сколько лет вы здесь живете?

– Може сорок, може и более. Не считал.

– И все это время один?

– Один, один. Зимой, иной раз, тунгусы заглянут, а летом староверы навестят. Так што премного удоволен, што остаетесь. Веть покалякать по-человечьи страсть как хочется.

– Что ж к людям не переедете? Кто вас неволит?

– Эт ты в точку попал, мил человек. Злато неволит. Оно ж как притянет, так не вырвешься… Я уж стока его намыл, што и на двух подводах не увезть, а все не брошу – така зараза.

– Знакомая история, – понимающе кивнул есаул Суворов. – Кто хоть раз мыл рыжуху, тот заболевает ею на всю жизнь. Работает как каторжник. Но не по приговору, а добровольно, старательно. Потому и зовется – старатель. И не столько желание разбогатеть движет, сколько азарт – вдруг намою или найду неслыханную залежь.

– Верно глаголешь. Откель знашь? – Удивился старик.

– Довелось два сезона бутарить.

– Я ведь, попервости, все мечтал в деревню козырным тузом возвернуться. А ноне интерес к щегольству остыл. Да меня тама, поди, давно забыли. Годки-то верно перемёрли. Эт я штой-то задержалси на белом свете. Таперича всё голову ломаю, кудыть с пользой намытое употребить. Душа просит на доброе дело, а никак не смякитю, на како, прах его побери.

* * *

Воздух от высоко стоящего светила сделался горячим. Даже в Якутии, в краю, где земля проморожена на глубину в сотни сажен, выпадают такие дни, когда хочется спрятаться от палящего зноя. Правда, лишь набежит на солнце тучка, так тут же начинаешь ежиться от холода, сочащегося из оледенелого нутра Земли.

Сегодня выдался как раз один из таких дней. Тайга нежилась в летней истоме. Мичман, насторожив самострелы на оленьих тропах в верховьях ключа Студеный, возвращался в монастырь. С Лешаком они договорились, что тот будет промышлять понизу. Старика это устраивало – подниматься вверх, к истоку ключа, ему уже было в тягость.

Шел мичман по дну распадка среди угрюмых елей, а перед его глазами неотступно стоял завораживающий блеск невиданных сокровищ. Как ни старался он избавиться от навязчивого видения, эта картина беспрестанно всплывала перед глазами.

Дело в том, что вчера дед не утерпел и показал «академикам» свои богатства, хранящиеся в закрытой на замок келье рядом с трапезной. Ему давно хотелось хоть перед кем-то похвастаться: вот мол чем владеет сын бедняка из Орловской губернии!

«Чего таиться? Покажу-ка своим приживальцам, а то неровен час помру – какой тогда от всего этого прок», – отбросил старик сомнения и не пожалел, что открылся. Наблюдая, как округлились глаза «академиков» при виде бочонков с драгоценностями, мешочков с хрусткой рыжухой, чисто вымытых самородков, сваленных прямо на пол, он получил редкое, неизъяснимое наслаждение. Быть может, именно ради таких сладостных минут и стяжают люди богатства?

Мичман, оторопевший от детской доверчивости старика, не сдержался, спросил в лоб:

– А не боитесь, что мы вас ограбим? Вы ведь совсем не знаете нас.