Михаил Задорнов. От Рюрика до Ельцина

© Алдоин С., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Неразгаданный Задорнов

Кем он был, Михаил Николаевич Задорнов, человек, который умел удивлять, умел приходить на помощь, но главную его черту я бы определил коротким словом «талант».

Михаил Николаевич Задорнов останется в памяти бегущим, летящим. Вечная спешка! Вот уж кто не ведал праздности. Просто убегал от неё. Его разрывали замыслы, рукописи, встречи, интернет-подначки, наконец, концерты, гастроли, книги…

Он жил делами послезавтрашнего дня и потому редко опаздывал. Ведь и шутка, и афоризм хороши ко времени. Тут важно вырваться вперёд. Победитель получает всё. Его победы уже вошли в русскую речь, добавили ей сарказма, вооружили нас новыми каламбурами и притчами. Продолжатель своего отца, Николая Павловича Задорнова, он не мог себя представить вне истории, вне прошлого. Отца он вспоминал в каждом разговоре. От отца – и понимание русского пространства, и рачительное отношение к своей стране.

Михаил Задорнов

Иногда он превращался в варяга из рюриковой дружины, иногда – в книжника, который постиг алхимию языка. Это театр Михаила Задорнова. Скучно жить без перевоплощений. Одно амплуа, один краткий земной срок – этого мало. Он менял маски, постоянно устраивал мистификации. Они начинались ещё до порога, до станиславской вешалки. На автоответчике телефона, в слухах, которые бежали впереди него. Но при всём своём натренированном лицедействе слову, честному слову Михаил Задорнов не изменял.

Он говорил, что сожалеет о некоторых своих репризах времён поздней перестройки. «Мы невольно приблизили распад Союза, многих людей настроили не только против власти, но и против страны. Это было помрачение умов. Захлестнул азарт. Мы ловили успех и не думали, что всё обрушится». Эти слова он повторял часто, на разные лады. Это сидело в нём. Вообще-то сатирик не обязан быть охранителем. Но он раскаивался – один из немногих среди властителей перестроечных дум. Задорнов умел и раскаиваться, и сочувствовать.

И в этом не было кокетства. Задорнов жил между Ригой и Москвой и хорошо понимал, как мы ограбили себя, когда не уберегли Советский Союз. При Ельцине он мог стать придворным острословом с гарантированным ангажементом. Но его шутки в 90‐е становились всё горше, а политические оценки – резче. Задорнов стал невыносимым для власти. У него и в постсоветское время насчитывались десятки «непроходных», полузапретных миниатюр. Задорнов дорожил «самостояньем человека». Он и памятник отцу на Амуре поставил, не дожидаясь бюрократического одобрения. Ведь Амур – река русская и задорновская.

Он не участвовал в политических кампаниях, не кричал: «Голосуй или проиграешь», хотя это дельце выгодное, а Задорнов мог бы стать козырным тузом в любой колоде. Но его мутило от «административного восторга». Он не записался в отряд политического «бригадмила». Погнушался.

Зато именно Михал Николаич много лет задавал тон нашим представлениям обо всём на свете, начиная с высоких материй и «далее со всеми остановками», вплоть до шпингалетов, которые ввинчены не с той стороны. Ему верили. Даже в последние годы, когда доверие в таком дефиците, что куда там американским джинсам 70‐х годов! Подхватывали его шутки, считывали намёки, когда он держал паузу. Он верил в фольклор. В народную стихию, которая сохраняет всё лучшее, отбрасывая шелуху. И в литературе высоко ценил именно фольклорное начало. Легенды, сказки, пословицы – наверное, это и есть бессмертие. А Задорнов блёсток рассыпал немало, многое останется в поговорках, в анекдотах. Лучшей участи и не нужно.

В его болезнь невозможно было поверить. Да и сейчас не верится. Может быть, он тайком отправился в далёкое путешествие на варяжской ладье – энергичный, поджарый, а мы устроили панихиду. Задорнову всегда есть куда плыть. Я помню наш последний разговор – по телефону. Он позвонил, поймав меня где-то в дороге, под трели трамвая. Мы говорили о документальном сериале, посвященном династии Романовых. Эти фильмы не напоминали бы его громко прозвучавшие ленты-монологи о Рюрике и Вещем Олеге. Другая стилистика, другая проблематика, более основательная историческая основа, множество свидетельств, дискуссия на экране. А еще – археология, музеи отечественные и не только, актерские эпизоды. И, конечно, гипотезы – самые неожиданные, смелые. Его всегда интересовали новые ракурсы. Без штампов, без закостеневшего консерватизма.

Михаил Николаевич с жаром рассказывал, что добился, чтобы в Петропавловском соборе перед нами открыли захоронения Александра I. Мы хотели подробно рассказать про легенду о Фёдоре Кузьмиче. Интересную серию мы задумали о 1812 годе и о Священном союзе, который вымечтал Александр I. И вообще, это был бы необычный сериал. С одной стороны – исторически выверенный, с другой – собрание легенд. И без всякого модного нынче пиетета перед коронованными особами. Этого подобострастия не было ни у Задорнова, ни у автора эти строк. Это был наш главный принцип – противостоять фальшивому, слащавому и в значительной степени обманному монархизму, который в то время входил в моду.

И многое у нас уже было готово. Только Михаил Николаевич сказал, что уезжает на пару месяцев отдохнуть от гастрольной круговерти. Вот вернется – и поработаем. А потом его телефон замолчал. Переутомление оказалось жестокой болезнью, которую он не поборол. Впервые в жизни не вышел победителем из схватки. Но не проходит дня, чтобы мы его не вспоминали. Острослова, выдумщика, патриота, радетеля за историю, наконец, благородного человека, который бескорыстно помогал стольким способным людям… И была в нем человеческая тайна, разгадать которую невозможно, да и не нужно разгадывать. Всё осталось в его словах и поступках. В его артистизме и принципиальности.

К Задорнову-историку принято относиться снисходительно. Вообще-то историком он не был. И сам себя таковым не считал. Но во все времена роль популяризатора была и остается уважаемой среди настоящих ученых. А в наше время, когда пропаганда затмила собой почти всё – особенно. А у Задорнова было, как минимум, три ценнейших качества: он всегда был пытлив и любознателен как мальчишка; он не стеснялся признавать своих ошибок и учиться; он был непритворным патриотом и «болел» за нашу страну. Добавим литературный и артистический талант, который помогал ему превращать свои мысли в мысли миллионов людей. Ведь он на эстрадных концертах цитировал Иловайского, Рыбакова… Думаю, многие с подачи Михаила Задорнова начинали читать выдающихся историков. Нельзя не отметить и его отношение к фольклору. Тут уж сказался литературный талант, писательская проницательность. Он знал, что легенды – это сокровищница знаний об истории. И часто обращался к ним. Увы, полёт писателя оборвался неожиданно, он не успел написать своих главных книг, снять свои лучшие фильмы. Но и то наследие, которое Задорнов нам оставил, огромно. От юмористических скетчей до рассуждений о языке и религии. В этой книге мы собрали интервью, которые дал Михаил Николаевич в ХХI веке, когда увлечение историей и языкознанием стало одним из смыслов его жизни. Здесь – и рассуждения о его любимых героях древности, и беседы о крупных политиках XIX века, которые тоже входили в круг интересов писателя. Разговаривали мы и о совсем недавних временах, которые Михаил Николаевич знал не по архивам…

Слава не превратила Михаила Задорнова в прижизненный памятник самому себе. Памятники впереди. А он ещё живой.

Сергей Алдонин

Путь к истории

– Михаил Николаевич! В последние годы вы всё чаще выступаете в роли историка…

– Историка-любителя среди профессионалов.

– Вот именно. Но вам многое удалось всколыхнуть. А с чего начался ваш интерес к прошлому, к исторической науке?

– В какой-то момент я понял, что контроль над прошлым дает власть над умами. И мы – люди, которые собираются жить в России и любят свою Родину – ее напрочь потеряли. Причем, давным-давно. Каждый не любит, когда его обманывают. Когда обманывают целый народ – это совсем неприятно. Но дело даже не в правдолюбии. Я считаю, что мы не можем нормально развиваться, пока не разберемся в прошлом. Давайте вспомним горбачевскую перестройку. Я ведь, к сожалению, принял в ней посильное участие. О чем тогда писали больше всего – особенно на первых порах?

Михаил Задорнов

– Об истории, о прошлом, о сталинских временах.

– Именно! Идеологи, перед которыми стояла задача уничтожения страны, не были дурачками и прекрасно понимали, с чего нужно начинать. До Перестройки почти весь советский народ считал революцию великим мировым свершением, Ленина – героическим вождем, а нашу страну – самой справедливой в мире. Конечно, были диссиденты и вольнодумцы, как везде и всегда. Но их у нас было меньше, чем, например, в Америке. А где-нибудь в Хабаровске за антисоветские речи могли и по шее дать. И не по разнарядке, не по комсомольскому приказу, а просто от души. Это я не фантазирую, а просто вспоминаю те времена и города, в которых мне довелось побывать. Круг недовольных и не веривших в советскую версию истории ХХ века был таким узким, что его и в бинокль трудно было разглядеть. Диссиденты не смогли даже легонько поколебать советскую систему. Всё сделали мы сами, по глупости и по отмашке ЦК КПСС и ее вождя Михаила Горбачева, который, на мой взгляд, сам не понимал, что делает.

– Вы не верите, что он был шпионом или заговорщиком?

– Не просто не верю, а уверен, что в жизни всё и проще, и сложнее. Особенно в современной политике. Его поймали на удочку всемирной любви. А стратегии развития страны у него не было. Зато он дал отмашку, что не только можно, но и нужно очернять нашу историю, вплоть до героических страниц Великой Отечественной войны. И началось. Летал ли Гагарин? Совершила ли подвиг Зоя Космодемьянская? Так ли умен был Ленин? Во всем стали сомневаться – и писать на эти тему статьи. Их охотно публиковали, а люди читали и удивлялись. Ведь раньше такой войны против святынь и представить было нельзя. Поэтому эта волна быстро (хотя и ненадолго) стала чертовски популярной. Я тоже этим пользовался – правда, редко писал тогда об истории. Но на темы, которые прежде считались запретными, конечно, писал. И по реакции публики чувствовал, что попадал в нерв. Но так можно расшатать любую систему, начиная с американской. Везде есть свои табу и свои святыни. И, когда начинаешь их оплевывать и это разрешают сверху – народ какое-то время проявляет к этому восторженный интерес. Потом, между прочим, интерес сменился презрением.

– Так было на вашей памяти?

– Конечно. Можно вспоминать буквально по годам. 1988 год – в ходу злые шутки о дефиците, о сталинской системе, о Брежневе. Все это пользуется сенсационным успехом. Уж поверьте. О Горбачеве если и шутят, то с уважением, по-доброму. 1989 год – шутки становятся еще свободнее. Уже возможны издевательства над почти любыми советскими святынями. Возможна стала и едкая ирония по адресу самого главного перестройщика Горбачева. Начались пародии на него. Я тоже принял в этом участие. Все это усугубилось в 1990 году. И добавился фактор, если выражаться научно, антиленинизма. А точнее – высмеивание Ленина и революции. Тут уж нужно было втолковать аудитории, что всё было зря, все 70 лет советской власти. Это в то время вызывало самую мощную реакцию: восторг пополам со страхом. Мол, вот мы смелые какие, сатирики. А в 1991 очень многое изменилось. Да, сатира оставалась популярной, мы набрали широкую известность, нас ждали. Но уже не считали за «властителей дум». И критика советской системы уже проходила не так ярко. А в 1992 году рассказывать о советских «ужасах» так, как мы это делали в 1990‐м, было уже просто самоубийством. В народе уже произошел раскол на «своих» и «чужих». Чужими считали богатое ворье, новых русских. К ним примыкали, в воображении нашей аудитории, многие артисты и писатели.

– Это было справедливо?

– Известным людям было чуточку легче адаптироваться к развалу 1991—92 годов. По крайней мере, мы не голодали. Хотя деньги, заработанные в предыдущие годы, у многих пропали. Впрочем, это не главное. Но я сразу почувствовал, что старые темы не срабатывают, они вызывают отторжение даже, если публика пришла на тебя, если она изначально по-доброму к тебе настроена. Вы знаете, что из-за этого Геннадий Хазанов – популярный, уважаемый артист – ушел с эстрады?

– Расскажите.

– Он по-прежнему толкал свои «антисоветские» монологи, которые писали для него Аркадий Хайт, Лион Измайлов, Виктор Шендерович, другие авторы. Кстати, я для него никогда не писал, но речь не об этом. А тут еще и пару раз Хазанов появился рядом с Ельциным, в его компании. И, если я не ошибаюсь, рядом с Гайдаром. И дал понять, что он именно по ту сторону баррикад. Не знаю, прав ли он был по-человечески, не мне судить. Но как актер эстрады, он сильно прогадал. Публика его просто перестала воспринимать. Он выходил – а его освистывали. В каких-то городах буквально выгоняли со сцены. Срывали на нем гражданский гнев. Хотелось выгнать Ельцина или Гайдара – а попадался Хазанов. Ведь до этого он был фантастически популярен. Почти на уровне Райкина, Магомаева, Пугачевой. Его любили, ждали, он всегда выступал в переполненных залах, его на руках носили. Вполне заслуженная слава. И все изменилось в один миг. В один год. Вместе с шоковой терапией. Кстати, с тех пор Хазанов совсем не выступает на эстраде. Только на юбилеях выступает, а с эстрадой завязал. Даже, возглавив театр Эстрады, он дает там драматические спектакли, не эстрадные. Вот так артист обиделся на жанр, обиделся на эстрадную публику. А нужен был величайший такт, чтобы понять, что людям тяжело, что они ждут от сатиры не сервильности. Что новая власть для них уже – враг. Я тоже это прочувствовал, но не обиделся на публику, а перестроил свой репертуар и даже стиль. Я стал касаться тех тем, которые волновали людей в 1992‐м, в 1993‐м. И они, я надеюсь, не считали меня каким-то эмиссаром власти. Тем более, что я был искренен. Какое-то время в 1991 году я считал Ельцина оптимальным для России политиком на тот момент. Хотя горячим его поклонником не был никогда, видел какие-то недостатки. А гайдаровские реформы не принимал никогда. Сначала отнесся к ним с опаской, потом понял, что это просто уничтожение всего лучшего, что было в стране. И разочаровался в новой власти всерьез – уже в середине 1992 года. Это хорошо легло на настроения публики и позволило мне остаться на сцене. А иначе бы народ меня просто выгнал с эстрады. Вот так все изменилось за несколько лет. Сейчас тоже нужен другой юмор, чем и в 1989, и в 1992 году. Другой! В том числе нужна политическая сатира и, возможно, скоро начнется ее время, ее новый виток развития.

– Попомню ваши слова через несколько лет.

– Замётано. Страна несколько устала от идиллии. А через несколько лет это усугубится. Поверьте, снова будут ждать суровой критики. Важно только не трогать историю, народ и его святыни. Этого делать нельзя. Сатира не должна быть разрушительной, хотя ломать, конечно, легче, чем строить. Этому нас в школе учили. В нынешних соросовских школах, наверное, учат другому. Каким-нибудь американским премудростям. И это, надо сказать, отвратительно. Наша система образования была уж точно одной из лучших в мире.

– Признайтесь, вы сейчас лучше относитесь к советским временам, чем в конце 1980‐х?

– В душе я никогда не был диссидентом, антисоветчиком. Мой отец всегда иронически, а в последние годы – неприязненно относился и к тем, кто безоглядно во всем обвиняет Сталина, и к тем, кто готов уничтожить до основания все советское. И я в душе понимал, что он прав, даже, когда спорил с ним по молодости. Но в то же время, я видел недостатки, слабости того времени, той системы. Ведь было много дурного. И лжи хватало, и цензура свирепствовала. Хотя во многом, как оказалось, по делу. Самое главное, что всё познается в сравнении. И сегодня, побывав во многих странах мира, я могу сказать, что советская основа была более здоровой, чем то, что мы видим в Штатах, в Европе, в Азии и в современной России. Это была, как выясняется, замечательная страна и я рад, что именно она нас воспитала. Вспомним, ведь тогда во главу угла ставились правильные ценности, по сравнению с которыми нынешние – просто какое-то мракобесие. Уважалась наука. Я все-таки учился в МАИ, хотя и посвящал немало времени самодеятельности, театру, своим первым писательским опытам. Всё равно я видел, какой великой технической державой был Союз, видел секретные институты, заводы. Какие люди там вкалывали! В последние годы я просто не вижу людей такого высокого класса. Ни у нас, ни за кордоном. Для них хотелось писать. Я считал, что могу повышать им настроение. Потому и пошел в эстрадники. А мог бы стать инженером или, например, историком.

– Вот и давайте вернемся к истории, хотя и эстрадные рассказы интересны.

– То, что мне вспомнилось о наших программах и о переменах вкусов зрителей в начале девяностых тоже уже – история. И я в последнее время многое перестал в эстраде понимать. А, если мужчина утверждает, что он перестал что-либо понимать в женщинах, значит, он в них окончательно разобрался. Согласны с этим?

– Трудно спорить. Думаю, мы сильно недооцениваем эту сторону социальной жизни – массовое сознание, культурные предпочтение аудитории. По ним о многом можно судить, хотя желательно – без перегибов.

– Мы ведь почти ничего не знаем об истории последних лет. Газеты только путают. Блогеры – снова путают. Остается верить своим глазам и здравому смыслу. А о многом мы узнаем потом, спустя годы.

– Да, недавняя история – самая таинственная. Ведь ее суть скрывают от нас профессионально. Но, Михаил Николаевич, вы много времени отводите изучению истории праславян, славян, Рюрика. Почему старина так увлекла вас?

– Наши предки – и совсем далёкие, праславяне, и более близкие нам, славяне VIII–IX веков, как правило, выигрывали сражения. Но проигрывали летописи. То есть уступали в информационной войне. Это меня не устраивает. Я такой не один. И мы занялись поисками источников информации о далёком прошлом. Самую важную информацию можно получить у сельских жителей – у мудрых людей от земли. Они хранители осколков исторической правды.

– Ваши открытия не вызывают восторг у историков…

– Мне говорят: «Ты пользуешься мифами». Как будто это преступление! Но мифы историчны, а история – мифологична. Миф – это, конечно, преувеличенная быль, но там можно найти зерно и приблизиться к исторической правде, проследить её. Чего точно нельзя делать – это забывать мифы.

– Давным-давно известный советский историк Борис Греков называл былины устным учебником народной истории.

– Он понимал, о чем говорит. Народ больше правды сохраняет, чем правители и жрецы, он честнее. А официально признанные летописи всегда зависят от политической конъюнктуры или от идеологии автора. Иначе просто не бывает. Правду хранят крестьяне, а не учёные. Я много общался и общаюсь с людьми мудрыми – от земли, от сохи, они дали мне много поводов для размышлений. Учёных я провоцирую: вы смеётесь надо мной, когда я говорю о народной этимологии. Но народная этимология – единственно правильная, ведь народ хранит всё в родовой памяти. А у вас получается так: если слово из трёх букв написано на заборе в XVII веке и более ранних надписей такого рода не сохранилось, значит, до этой даты такого слова не было, потому что раньше в такой комбинации это слово не встречалось или не встречались заборы. Может быть, вообще не было такого органа? – делаем мы вывод только на том основании, что слово найдено на заборе с точно установленной датой… Но если вы не встретили этот орган на заборе раньше – это не значит, что его не было.

– Какую историческую тайну вам удалось раскрыть?

– Расскажу о тайне, которую как раз раскрыл не я. Но я способствовал тому, чтобы правду узнали не единицы, а многие. Вот учёные много десятилетий ищут народ россов – кем они были, шведами или всё-таки славянами? Рослаген – это южный берег Швеции. Финны до сих пор называют шведов «руосами». Это дало повод немецким учёным и русским учёным, ориентированным на Запад, утверждать, что именно пришельцы из Скандинавии дали наименование нашей стране. Но на картах VII века это место Рослагеном не называется! Более того – в исследовании историка Лидии Грот (огромная ей благодарность!) я нашёл убедительные доказательства того, что до XIII века земля, позже названная Рослагеном, вообще пребывала под водой. Уровень моря тогда был выше нынешнего на 6–7 метров, и эта территория не была пригодна для жизни. Никакого Рослагена в те времена не существовало! Это от слова «русы» произошло шведское название, а не наоборот. «Русы» – это изначально не определение племени, а просто обозначение светлого цвета волос. Так было в те времена, когда никакой государственности не было ни у наших предков, ни у скандинавов. Русами арийцы называли светловолосых торговцев и воинов ещё до нашей эры. Это есть в арабских источниках. Отсюда происходит диковатая версия о происхождении слова «Иерусалим» – «ярые русы построили город». Доказательств этому нет. Забавно, остроумно, но я бы на этой точке зрения не настаивал, но иногда её озвучивать – можно… Важно другое: нет никакого чужеродного происхождения слова «Русь».

Учёные боятся простой житейской логики. Вот и выходит, что в определении истоков истории народная быль, память языка дают больше, чем учёные споры. Учёный не может мыслить так, как может мыслить человек, свободный от форматной точки зрения. Я обращаю ваше внимание на уникальный лицевой свод Ивана Грозного – десять томов. Там и о всемирной истории, и о русской.

– Своеобразные комиксы той эпохи. История в художественных миниатюрах с краткими подписями.

– Но текста там всё-таки больше, чем в комиксах. Намного больше. Кстати, миниатюры – иллюстрации – как раз не забыты. Их часто публикуют, в том числе в учебниках истории. Другое дело – тексты времен Ивана Грозного. Про них все забыли. И лежат эти десять томов в архиве. И за это время только три человека к ним обращались. И все трое – фотографы. Где же учёные? Им неинтересно, им всё известно заранее. Потом бизнесмен Герман Стерлигов всё это с помпой переиздал. Но он страстный православный – и убрал все, что связано с язычеством, в том числе – с греческим. И всё равно никого не заставил это читать. К тому же, это переиздано в старой орфографии. А нужен все-таки перевод на современный русский. Там много интересного, много и путаницы. Но во многом эти тома проливают свет на наше забытое и почти перечеркнутое прошлое. Важный труд!

– И про Рюрика вроде бы заранее известно – чужак, пришедший на Ладогу править над племенами, чья земля была велика и обильна, а порядка не было.

– Я никогда не верил, что Рюрик – скандинав. Никогда! А знал о нем с детства. Если славяне, русские так любят Рюрика, если легенды о Рюрике не умирают веками, если цари с гордостью вели свою династию от Рюрика, назывались Рюриковичами… Я не верил, что такое возможно, если Рюрик был всего лишь разбойником-скандинавом. И стал искать правду. Я прочитал Байера – этот немецкий историк был одним из первых российских академиков. Лучше бы он аспирин изобретал, а он написал первый учебник по русской истории, не зная ни страны, ни русского народа, ни языка… До того, как в середине XVIII века немецкие историки постановили, что Рюрик, Синеус и Трувор были скандинавами, таких сведений не было. Я прочитал и Шлёцера, и Миллера…

– Известных недругов Ломоносова…

– Вот вам и первый вопрос – почему мы не слушаем Ломоносова, а слушаем варягов от науки? Ответ я получил сразу. Все наши монархи XVIII века были немцами – кто по крови, кто по духу. Императрица Екатерина Вторая была немкой. Немка на русском престоле! Онемеченный двор ей потакал. Немцы были влиятельны.

– При этом сама Екатерина написала «Историческое представление из жизни Рюрика» – «подражание Шакеспиру», в котором варягороссы, между прочим, взяли Нант и дошли до Парижа. Там всё не так просто, Екатерина пыталась и польстить славянам, и обосновать право пришлых монархов на царствование…

– Вы правы, и это очень интересный вопрос. Кстати, давайте перечитаем эту пьесу… Дело не только лично в Екатерине, а в многолетнем немецком засилье. Они должны были всячески доказать, что русский народ – талантливый, мужественный, богомольный, но неспособный управлять своим государством. Доказать, что наш народ нуждается в пришлых правителях – в германцах. А исторические труды Ломоносова и Татищева были отодвинуты в сторону и даже уничтожены. Они – образованнейшие люди того времени – утверждали, что история славян как минимум на две тысячи лет старше, чем это утверждают немцы.