Человек в Высоком замке

Глава 3

Подняв глаза к закатному небу, Джулиана Фринк увидела крошечный огонек, прочерчивающий широкую дугу к западу.

«Нацистская ракета, – подумала она. – Летит к побережью. В ней полным-полно всяких шишек. А я здесь, внизу».

Она помахала вслед, хотя ракетоплан уже исчез.

Тени Скалистых гор подступали все ближе. Синие вершины растворялись в ночи. Вдоль гряды медленно проплывала в сумраке стая перелетных птиц. У проносившихся мимо машин загорались фары, и вскоре по шоссе потянулась цепочка двойных огоньков. Вспыхнули лампы бензоколонки, засветились окна домов.

Несколько месяцев Джулиана жила в Каньон-Сити, штат Колорадо, работая инструктором дзюдо. На сегодня тренировки закончились, и она хотела принять душ, чтобы снять усталость. Но все душевые кабинки «Спортзала Рэя» были заняты, пришлось ждать снаружи, наслаждаясь тишиной, прохладой и горным ветерком. Слышался только слабый рокот громадного дизельного грузовика, остановившегося у придорожной закусочной.

«Помнится, Дизель выбросился из иллюминатора своей каюты в Атлантике, покончил с собой[33]. Может, последовать его примеру? Не получится – далеко до океана. Хотя способ всегда найдется… Например, заколоться, как шекспировская героиня. Воткнуть спицу прямо через блузку, и – прощай, Фринк. Девчонка, которой не страшны даже бродяги-мародеры из пустыни, которая ходит с высоко поднятой головой, потому что умеет ловко заламывать брызжущих слюнями противников. В самом деле, не лучше ли умереть, чем всю жизнь дышать выхлопными газами в придорожном городишке? Это у меня от японцев, – решила она. – Вместе с прибыльным дзюдо я переняла у них спокойное отношение к смерти. Умение убивать, умение умирать. Ян и инь. Но все это позади. Я в протестантской стране».

Все-таки на душе спокойнее, когда ракеты нацистов проносятся над головой, а не садятся поблизости. К счастью, немцам нет дела до Каньон-Сити и Колорадо. Как и до Юты, Вайоминга и восточной части Невады – малонаселенных штатов, где одни пустыни, горы да пастбища.

«Тут нечем поживиться, – сказала она себе, – поэтому каждому позволено прожить свою жалкую жизнь. Если он захочет. Если жизнь для него что-то значит».

Она услышала, как открывается дверь одной из кабинок. Вышла мисс Дэвис, полноватая молодуха, одетая, со свертком под мышкой.

– О, вы ждали, мисс Фринк? Простите.

– Ничего.

– Мисс Фринк, хочу вам сказать, что дзюдо – это великолепно. Оно мне дает даже больше, чем дзен.

– «Хотите стройные бедра – вам поможет дзен, – процитировала Джулиана. – Потеряйте лишние фунты в безболезненных сатори»[34]. Простите мою рассеянность, мисс Дэвис.

– Вам часто делали больно?

– Кто?

– Япошки. Когда вы у них учились.

– О, это было ужасно. Желаю вам никогда не попадать к ним в лапы. Держитесь подальше от побережья.

– Я еще ни разу не уезжала из Колорадо, – дрогнувшим голосом призналась женщина.

– Они могут и здесь до вас добраться, – предупредила Джулиана. – Вдруг им взбредет в голову оккупировать эту территорию.

– Но война так давно закончилась! – воскликнула Дэвис.

– Откуда нам знать, что у них на уме, – задумчиво произнесла Джулиана. – Японцы – скрытный народ.

– А… что они с вами делали? – с интересом спросила женщина и подступила ближе.

– Все, – ответила Джулиана.

– О господи! Я бы им без боя не далась. – Дэвис обеими руками прижала сверток к телу.

Джулиана попросила извинения, спеша занять кабину: кто-то приближался с полотенцем на плече.

Потом она сидела за столиком «Вкусных гамбургеров Чарли» и без интереса просматривала меню. Из музыкального автомата в углу доносилось что-то фольклорное – гавайская гитара и надрывные стоны. В воздухе стоял запах горелого жира.

Все же у Чарли было тепло и светло, и Джулиана повеселела. Водители около стойки, официантка, хозяин-ирландец в белой поварской куртке, позвякивающий мелочью за кассой…

Заметив ее, Чарли сам подошел, чтобы обслужить.

– Мисси жела-ает ча-аю? – протянул он, ухмыляясь.

– Кофе, – ответила Джулиана, не реагируя на шутливый тон.

– Ах, даже так? – наклонил голову Чарли.

– И горячий стейк-сэндвич с соусом.

– Может, лучше тарелочку супа из крысиных гнезд? Или козлиных мозгов на оливковом масле?

Водители повернулись на вращающихся сиденьях, чтобы поухмыляться заодно с хохмачом. Попутно они смогли полюбоваться внешностью Джулианы. Впрочем, их интерес она чувствовала с первой минуты. Вот уже несколько месяцев она занималась дзюдо и пребывала в отличном тонусе, зная, как благотворно это сказывается на ее фигуре и движениях.

«Все дело в плечевых мышцах, – думала она, встречая мужские взгляды. – У танцовщиц они тоже развиты. А размеры бюста не имеют значения. Присылайте ваших жен в спортзал, и мы их всему научим…»

– Держитесь от нее подальше, – подмигнул хозяин водителям. – А то зашвырнет вас обратно в фуру.

– Откуда вы? – обратилась она к шоферу помоложе.

– Из Миссури, – ответили оба.

– Из Соединенных Штатов? – спросила она.

– Я – да, – ответил старший. – Из Филадельфии. У меня там трое детей, старшему одиннадцать.

– А скажите-ка, у вас легко найти приличную работу?

– Конечно, – ответил молодой водитель. – Если у тебя подходящая кожа.

У него было смуглое лицо и вьющиеся черные волосы. Ответив Джулиане, он сразу нахмурился.

– Макаронник, – пояснил старший.

– Да? – удивилась Джулиана. – А разве Италия не победила в войне?

Она улыбнулась молодому шоферу, но тот на улыбку не ответил. Вместо этого помрачнел еще больше и резко отвернулся.

«Ну, извини, – подумала она, но вслух ничего не сказала. – Если бы от меня зависело, кому рождаться темным, а кому белым… – Ей вспомнился Фрэнк. – Интересно, жив ли? Может, брякнул что-нибудь, чего говорить нельзя? Нет, к япошкам он относится терпимо. Даже с симпатией. Наверное, потому, что они такие же уроды. – Джулиана все время внушала Фрэнку, что он некрасив: крупные поры, большой нос… Ее кожа была идеальной. – Неужто умер один, без меня? Финк – зяблик, птичка-невеличка. Говорят, певчие птахи долго не живут».

– Сейчас поедете? – спросила Джулиана у молодого водителя.

– Завтра.

– Если вам не нравится в Соединенных Штатах, почему не переселитесь? Я уже давно в Скалистых горах, здесь неплохо. А раньше жила на побережье, в Сан-Франциско. Там цвет кожи тоже много значит.

Сгорбившись у стойки, итальянец метнул в нее хмурый взгляд:

– Леди, в вашем городе не то что жить – на одну ночь остаться противно. Господи, чего бы я не отдал за любую другую работу, лишь бы не мотаться месяцами по дорогам и не травиться в таких… – Он умолк, заметив, как побагровели щеки хозяина, и отхлебнул кофе.

– Джо, да ты сноб? – ухмыльнулся его спутник.

– Не перебраться ли вам в Денвер? – предложила Джулиана. – Там гораздо лучше.

«Знаю я вас, восточноамериканцев, – подумала она. – Любите жить с размахом, вынашиваете великие замыслы. Скалистогорские Штаты для вас дыра, да и только. Здесь же ничего не изменилось с довоенной поры. Безработные старики, тупые фермеры. Лень, нищета. Молодежь посмышленее норовит перебраться за восточную границу, легально или нелегально. Ее тянет в Нью-Йорк. Там деньги. Большие деньги, большой бизнес. Германские инвестиции. Благодаря им Соединенные Штаты возродились в считаные годы».

– Вот что, приятель, – зло прохрипел хозяин закусочной, – я не любитель евреев, но тебе так скажу: видел я, как они драпали из ваших Соединенных Штатов в сорок девятом. И если нынче у вас много новостроек и шальных денег, то все это за счет тех, кто был ограблен и вышвырнут из Нью-Йорка нацистами. Мальчишкой я жил в Бостоне и особой пользы от евреев не видел, но если бы мне кто сказал, что в Америке будут действовать нюрнбергские расовые законы, пусть мы и проиграем войну… Вот скажи, почему бы тебе не завербоваться в армию твоих Соединенных Штатов? Сейчас бы готовился захватить какую-нибудь южноамериканскую республику, чтобы потеснить япошек и порадовать немчуру.

Оба шофера вскочили с окаменевшими от злости лицами. Старший схватил со стойки бутылку кетчупа, замахнулся. Повар, не поворачиваясь к ним спиной, нашарил большую двузубую вилку и приготовился к защите.

– В Денвере строят огнестойкую взлетно-посадочную полосу, там будут садиться ракеты «Люфтганзы», – проговорила Джулиана.

Никто из троих мужчин не пошевелился и не подал голоса. Посетители тоже помалкивали.

Наконец повар произнес:

– Одну я видел на закате.

– Эта ракета летела не в Денвер, – сказала Джулиана. – Она села на Западном побережье.

Водители понемногу успокоились. Старший проворчал:

– Вечно забываю, что народ здесь малость желтоват.

– Япошки не губили евреев, ни в войну, ни после, – сказал повар. – И не строили печей.

– То-то и беда, что не строили, – буркнул старший водитель и принялся за еду.

«Желтоват, – подумала Джулиана. – Пожалуй, он прав. Мы к японцам относимся хорошо».

– Где будете ночевать? – спросила она у Джо, молодого водителя.

– Не знаю, – ответил тот. – Только что вылез из грузовика. Мне тут не нравится. Вся ваша страна не нравится. Может, в кабине лягу спать.

– В мотеле «Медоносная пчела» вполне прилично, – проворчал повар.

– Ну что ж, – сказал молодой водитель, – может, там и заночую. Если мне не будут глаза колоть, что я итальянец. – Он говорил с явным акцентом, хотя и старался его скрывать.

«Идеалист, – решила, глядя на него, Джулиана. – Поэтому такой озлобленный. Слишком многого хочет от жизни. Не знает покоя и отдыха, вечно брюзжит. Да я и сама такая же. Не могла усидеть на Западном побережье, наверное, и здесь не усижу. А разве прежде, во времена Дикого Запада, люди были иными? Но сейчас фронтир[35] проходит не здесь, – мелькнула у нее мысль, – а через другие планеты. И он, и я могли бы попроситься на корабль, который отвозит колонистов. Нет – нам бы отказали. Ему – из-за смуглой кожи, мне – из-за черных волос. Уж эти мне бледные нордические феи из эсэсовских училищ в замках Баварии!

У этого парня, Джо, или как его там, неправильное выражение лица. Нет бы принять холодный, но одухотворенный вид, будто он ни во что не верит и при этом видит перед собой некую высшую цель. Да, у наци именно такие физиономии. Они не идеалисты, как я или Джо, они циники и фанатики. Это дефект мозга, как будто немецкие психиатры не только душевнобольным, а всему своему народу сделали лоботомию. Их беды – из-за секса, – решила Джулиана. – Еще в тридцатые у них началась всякая мерзость, а потом все хуже и хуже… Гитлер забавляется со своей… сестрой, кажется? Или теткой? Или племянницей? Да и его собственные родители были двоюродными братом и сестрой. Немцы не считают кровосмешение пороком, многие впали в первородный грех и вожделеют своих матерей. Вот почему у этих белокурых эсэсовских фей такой невинно-кукольный облик, такие ангельские, жеманные улыбки. Они берегут себя для Мамочки. Или друг для дружки. А кого они считают Мамочкой? – подумала она. – Лидера, герра Бормана, который, говорят, на ладан дышит? Или Доходягу? Ходят слухи, старик Адольф, разбитый сенильным парезом[36], доживает последние деньки в одном из санаториев рейха. Сифилис мозга – память о нищей жизни венского бродяги… Черное долгополое пальто, грязное исподнее, ночлежки… Наверное, это месть злорадного Боженьки. Совсем как в немом кино, злодей купается в нечистотах. Историческая кара за подлость. И что самое жуткое – вся нынешняя Германия порождена этим больным мозгом. Сначала он создал партию, потом – нацию, потом – государство на полпланеты. И не кто-нибудь, а сами нацисты выявили болезнь, поставили диагноз. Шарлатан-гомеопат Морель, пичкавший Гитлера патентованными пилюлями “Антигаз доктора Кестера”, раньше лечил венериков. Об этом знает весь мир, и тем не менее любой бред рехнувшегося вождя по-прежнему считается откровением мудреца, Священным Писанием. Мало того, что его идеи заразили весь мир, – их, как споры зла, разносят по планетам незрячие белесые пчеломатки. Вот плоды кровосмешения: безумие, слепота, смерть. Брр!» – содрогнулась Джулиана.

– Чарли! – окликнула она повара. – Как там мой заказ?

Ей было очень одиноко. Она встала, подошла к стойке и уселась около кассы. Никто, кроме молодого итальянца, не обращал на нее внимания. А он прямо-таки глаз не сводил.

«Его зовут Джо, – вспомнила она. – А дальше?»

Вблизи она увидела, что он не так молод, как показалось вначале. Трудно было угадать возраст – мешала нервозность, с которой он держался, то и дело зачесывая волосы назад жесткими скрюченными пальцами.

«Очень непростой человек, – решила она. – Он как будто выдыхает смерть».

Джулиану это одновременно тревожило и привлекало. Старший водитель шепнул что-то на ухо итальянцу и тоже уставился на нее.

– Мисс, – произнес старший водитель, и оба мужчины напряглись, – вам известно, что это такое? – Он показал небольшую плоскую коробку.

– Да, – ответила Джулиана. – Нейлоновые чулки. Синтетическое волокно производится только картелем «ИГ Фарбен» в Нью-Йорке. Очень дефицитные и дорогие.

– Надо отдать немцам должное: монополия – не такая уж плохая штука. – Старший водитель положил коробочку перед своим спутником, и тот локтем придвинул ее к Джулиане.

– У вас есть машина? – спросил Джо, прихлебывая кофе.

Из кухни появился Чарли с полной тарелкой.

– Вы меня не подвезете? – Джулиану сверлили темные глаза Джо, и ей стало не по себе. – В мотель или еще куда. Лишь бы переночевать. Подбросите?

– Да, – ответила она. – У меня есть машина. Старый «Студебеккер».

Переведя взгляд с Джулианы на молодого водителя, повар молча поставил перед ней тарелку.

– Achtung, meine Damen und Herren[37], – произнес динамик в конце прохода.

Мистер Бэйнс вздрогнул и открыл глаза. Справа в иллюминаторе, далеко внизу, плыла зелено-коричневая земля и морская синь. Тихий океан. Он понял, что ракета заходит на посадку. По-немецки, затем по-японски и наконец по-английски громкоговоритель попросил пассажиров не курить и не отстегиваться от кресел. До посадки осталось восемь минут, сообщил он.

Корабль накренился и затрясся – с ревом включились тормозные двигатели. Многие пассажиры испуганно заахали. Бэйнс улыбнулся, вызвав ответную улыбку молодого человека с коротко стриженными светлыми волосами, сидевшего через проход.

– Sie fürchten dass…[38] – заговорил молодой человек, но Бэйнс перебил его по-английски:

– Простите, я не говорю по-немецки. – Поймав вопросительный взгляд попутчика, он повторил то же самое по-немецки.

– Вы не немец? – с сильным акцентом спросил по-английски удивленный блондин.

– Швед, – ответил Бэйнс.

– Но ведь вы сели в Темпельхофе[39].

– Да, я был в Германии по делам. Такой уж бизнес – приходится кочевать по разным странам.

В глазах немца мелькнуло недоверие: как человек, занимающийся международным бизнесом, летающий новейшими ракетами «Люфтганзы», может не знать немецкого?

– А чем вы занимаетесь, мистер Бэйнс? – поинтересовался он.

– Пластмассы. Полиэстеры. Искусственные смолы. Заменители обычного промышленного сырья, а не потребительские товары, понимаете?

– В Швеции делают пластмассы? – явно не поверил немец.

– Да, и превосходные. Если дадите адрес, я с удовольствием вышлю проспект нашей фирмы. – Мистер Бэйнс извлек авторучку и блокнот.

– Ну что вы! Не стоит раздаривать проспекты кому ни попадя. Я не коммерсант, а художник, Алекс Лотце. Не доводилось видеть мои картины? Они выставлялись на Континенте.

– К сожалению, я равнодушен к современной живописи, – сказал Бэйнс. – Мне нравятся довоенные кубисты и абстракционисты. Люблю, когда картина несет глубокий смысл, а не просто представляет идеал.

– Но ведь это и есть сверхзадача искусства, – возразил Лотце. – Возвышение духовного над чувственным. Ваш абстракционизм – это пережиток периода декаданса, духовного хаоса, он отражает процессы разложения общества, старой плутократии. Декадентов поддерживали еврейские капиталисты-миллионеры, опутавшие своими сетями весь мир. Те времена ушли, искусство стало иным, оно не может стоять на месте.

Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.

– Вам случалось бывать в ТША? – спросил Лотце.

– Несколько раз.

– А я лечу впервые. В Сан-Франциско при содействии ведомства доктора Геббельса и японских властей открывается выставка моих работ, так сказать, культурный обмен в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. Необходимо снижать напряженность между Востоком и Западом. А для этого нужно больше общаться, и искусство тут как нельзя кстати.

Бэйнс опять кивнул. Внизу, за огненной ракетной струей, показались город и залив.

– А где в Сан-Франциско можно поесть? – спросил Лотце. – Для меня заказан номер в «Палас-отеле», но я слышал, в национальных районах вроде Чайнатауна кормят лучше.

– Верно, – кивнул Бэйнс.

– А цены там не кусаются? Я ведь почти все отдал за билет. У нас очень экономное министерство. – Лотце засмеялся.

– Смотря как обменять деньги. У вас, надо полагать, переводные векселя Рейхсбанка? Рекомендую Токийский банк на Сэмсон-стрит.

– Danke sehr[40], – поблагодарил Лотце. – А то бы я обналичил их в гостинице.

Ракета почти достигла земли. Бэйнс увидел взлетное поле, ангары, автостоянки, протянувшееся к городу шоссе, дома…

«Красиво, – подумал он. – Горы и вода, и клочки тумана, уплывающие к Золотым Воротам».

– Что за огромное сооружение? – спросил Лотце. – Вон там, внизу. Космопорт? Я думал, у японцев нет космических ракет.

Улыбаясь, Бэйнс пояснил:

– Стадион «Золотой мак». Бейсбольное поле.

– Ну да, они без ума от бейсбола, – рассмеялся Лотце. – А по мне, так нет спорта скучнее и бессмысленнее. Взбрело кому-то в голову начать это недоразумение…

– Он уже достроен, – раздраженно перебил Бэйнс. – Таким и был задуман, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. И горожане очень гордятся им.

– Такое впечатление, будто его еврей проектировал, – пробормотал Лотце, глядя вниз.

Бэйнс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психотическое расстройство. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что в голову взбрело?

– Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско, – сказал Лотце, когда ракета коснулась земли. – Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поговорить.

– Мы не соотечественники, – возразил Бэйнс.

– Вы правы. Но расово мы очень близки. Да и цели наши, и намерения совпадают. – Лотце заерзал в кресле, расстегивая хитросплетение ремней.

«И это с ним я расово близок?! – ужаснулся Бэйнс. – Близок до того, что совпадают наши цели и намерения? Тогда и у меня психотическое расстройство. Мы живем в психотическом мире, где у власти безумцы. Как давно мы знаем об этом? Как давно смотрим правде в глаза? И главное, сколько нас, понимающих? Не таких, как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или идешь на поправку? Просыпаешься? Наверное, нас, понимающих, всего лишь горстка. И мы разбросаны по всему миру. Но массы… они-то что думают? Сотни тысяч жителей этого города? Неужели верят, что живут в нормальном мире? Или все-таки видят правду, хоть изредка, хоть мельком? Но что значит – безумие? Какой смысл принято вкладывать в это слово? Какой смысл вкладываю в него я? Я его вижу, я его чувствую, но чем оно является по своей сути? Безумие – в их деяниях, – подумал он. – В их природе. В умственной ограниченности. В их закрытости от знаний. В непонимании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет, не то. Я не знаю. Я лишь чувствую. Интуитивно. Они целенаправленно жестоки… Нет. Боже, помоги, самому не добраться до сути! Они частично игнорируют действительность? Да. Но не только это. Безумие в их замыслах. Да, в замыслах! Освоение планет. Те же бешеные усилия, та же маниакальность, что и при покорении Африки, а еще раньше Европы и Азии. Они мыслят в космических масштабах. Для них нет человека, нет ребенка; есть абстракции: раса, страна. Volk, Land, Blut, Elire[41]. Нет честных личностей, есть только сама Elire – честь. Абстракция для них суть реальность, реальное же невидимо. Die Güte, доброта, а не добрый человек, добрый поступок. Безумны представления о времени и пространстве; их взоры устремлены сквозь “здесь” и “сейчас” в лежащую впереди черную бездну, в вечное и неизменное. И это – угроза жизни. Потому что рано или поздно жизнь исчезнет, вновь не останется ничего, кроме космической пыли и раскаленного водорода. “Сейчас” – это промежуток между началом и концом, ein Augenblick[42]. Космический процесс ускоряется, сокрушая все живое, обращая его в гранит и метан. И они, эти безумцы, тоже спешат обратить нас в камень и пыль. В мертвую материю. Хотят помочь Natur[43]. Я знаю почему, – размышлял Бэйнс. – Они не хотят быть жертвами, они хотят быть движущей силой истории. Они приравнивают свое могущество к Божьему, считают себя подобными Богу. Вот где коренится безумие. Все они одержимы одним архетипом. У каждого психотическое эго расширено настолько, что не способно определить, где кончается Бог и начинается оно. Это не гордыня и не спесь – это раздувание собственного “я” до той крайности, когда исчезает разница между поклоняющимся и предметом поклонения. Не человек съедает Бога, а Бог съедает человека. Чего они не осознают, так это людской беспомощности. Я слаб, я мал, и вселенной нет до меня никакого дела. Она не замечает меня; я живу невидимкой. Но что в этом плохого? Разве так – не лучше? Кого боги замечают, того уничтожают. Будь мал – и не коснется тебя ненависть сильных мира сего».

Расстегивая ремень, Бэйнс произнес:

– Герр Лотце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?

Лотце ошалело взглянул на него.

– Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Изменены форма носа и черепа, уменьшены поры, осветлена кожа. Другими словами, по внешним признакам меня не опознать. Я даже вхож в высшие круги нацистского общества. Никто не заподозрит во мне чужака. И… – Сделав паузу, он подался к Лотце и зашептал: – И я не один. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.

– Наша служба безопасности… – выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:

– Можете сообщить, СД проверит мое досье. Но учтите: у меня связи. Очень серьезные. Среди моих покровителей есть арийцы, есть и евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания, а потом я и сам донесу на вас. Глазом не успеете моргнуть, как окажетесь под превентивным арестом.

Он улыбнулся, кивнул и зашагал меж кресел следом за выходящими пассажирами.

Они спустились по трапу на продуваемое холодным ветром поле. Внизу Бэйнс снова оказался рядом с Лотце.

– Знаете, герр Лотце, – он взял художника под локоть, – мне не понравились ваши взгляды. Думаю, я в любом случае донесу на вас.

И он прибавил шагу, оставив немца позади.

На краю поля, у дверей вокзала, собралась большая толпа родственников и друзей пассажиров. Высматривающие нетерпеливые глаза, улыбки, машущие руки. Чуть впереди стоял невысокий плотный японец средних лет в добротном пальто английского покроя, остроносых оксфордах и котелке, рядом – японец помоложе. На пальто коренастого блестел значок Тихоокеанской Торговой миссии Имперского правительства.

«Меня встречает господин Тагоми собственной персоной», – подумал Бэйнс.

Шагнув вперед, коренастый громко произнес:

– Герр Бэйнс? Добрый вечер! – и выжидающе вскинул голову.

– Добрый вечер, господин Тагоми.

Они пожали друг другу руки, затем раскланялись. Молодой японец тоже поклонился, приветливо улыбаясь.

– Холодновато на открытом поле, сэр, – сказал Тагоми. – В нашем распоряжении геликоптер миссии. Не возражаете? Или вам необходимо посетить удобства? – Он напряженно всматривался в лицо Бэйнса.

– Готов лететь, – сказал Бэйнс. – Хотя надо бы зарегистрироваться в гостинице. И багаж…

– Господин Котомити обо всем позаботится, – заверил Тагоми. – Багаж выдадут через час, не раньше. Ждать дольше, чем вы летели.