Плавучий театр
– Я тоже не знаю! – язвительно заметила Парти. – Впрочем, можно ли ожидать лучших выражений от человека, который вечно якшается со всяким театральным сбродом!
Магнолия во что бы то ни стало желала узнать, чем кончилось дело.
– Ну, что же дальше? Прострелил он ему ногу? Или только прицелился? Или что?
– Доктор сделал все, что от него требовалось. Ему заплатили требуемые двадцать пять долларов и предложили убираться к… ну, словом, предложили ему убраться с парохода, что он и не замедлил сделать. Пассажиры попали в очень затруднительное положение: спасенным пароходом необходимо было управлять, а штурман-то выбыл из строя! Пришлось вытащить его на верхнюю палубу. Дождь лил как из ведра, поэтому над ним устроили брезентовый навес, и, представь себе, какой молодец этот Харт! С помощью двух рулевых он довел пароход до Батон-Ружа, то есть проделал целых семьдесят пять миль! Это с больной-то ногой! Да-с!
Магнолия облегченно вздохнула.
– Кто это, интересно знать, рассказал тебе всю эту галиматью? – спросила миссис Хоукс.
– Сам хвастун Гарри. Ну да… Ведь его иначе не называют как Харт Гарри-Хвастун. (При этих словах раздраженная Партинья начала барабанить по столу.) Я встретил его сегодня. Последнее время он служил на «Сенсации». А прежде был штурманом на «Цветке Хлопка». Он ушел оттуда только тогда, когда старик Пигрем решил сбыть с рук эту посудину. Знаешь, он уверял меня, что в плавучем театре бывает не менее пятисот зрителей, а по воскресным дням, в городах с густо заселенными окрестностями, даже по восемьсот. Подсчитав, я понял, что предприятие это крайне выгодное.
Тут капитан Энди стал высказывать целый ряд самых радужных предположений относительно возможных доходов.
Однако Парти Энн вовсе не была глупа. К тому же она сразу почувствовала, что в данном случае ей придется отстаивать свое мнение с еще большей твердостью, чем она это делала обычно.
– Я, может быть, многого не понимаю… (Это было одно из ее любимых выражений. Правда, тон, которым произносилась эта фраза, резко противоречил ее смыслу: он ясно показывал, что она понимает не только многое, но решительно все…) Я, может быть, многого не понимаю. Но уж одно-то я знаю наверняка! У вас, сударь, есть дела поважнее этого вечного шатания по пристани! Можно подумать, что вы какая-то жалкая водяная крыса! Скажите на милость, зачем вам понадобилось болтать с этим негодным хвастуном Гарри? Ручаюсь, что свое прозвище он заслужил! И по всей вероятности, это единственное, что ему удалось заслужить в жизни, по крайней мере, честным путем! Как вам не стыдно! Говорить при ребенке о плавучем театре! Да еще в таких выражениях!
– А что же плохого в плавучих театрах?
– Все! Плавучие театры – это сборище бездельников и мерзавцев. Да, все они таковы, и мужчины и женщины! Подонки! Сволочи!
Как видит читатель, Парти при случае тоже умела вставить крепкое словечко.
Капитан Энди ухватился за свои бачки и стал нервно, по-обезьяньи теребить их.
– В таком случае ваш собственный муж тоже сволочь, сударыня! Мне ведь случалось работать в плавучем театре.
– В качестве штурмана!
– К черту штурмана!
Энди встал.
– Не штурманом, а актером я был, миссис Хоукс. К тому же хорошим актером! Мне было тогда лет восемнадцать. Жаль, что вы не видели меня! Водевиль, в котором я был занят, назывался «Красный кофе». Я исполнял в нем роль негра. Да еще играл на барабане, который был больше меня самого!
Магнолия пришла в восторг. Она вскочила со стула и стала вертеться около отца.
– Это правда? Ты был актером? Ты никогда не говорил мне об этом! Мама, а ты это знала? Ты знала, что папа был актером в плавучем театре?
Парти Энн гневно выпрямилась. Она вообще была выше мужа, а в эту минуту, казалось, стала еще больше. Но у маленького капитана был крайне задиристый вид, и он смотрел на жену, как породистый фокстерьер на большую дворняжку.
– Что вы там мелете, Энди Хоукс? Вероятно, вы меня дразните и стараетесь рассердить в присутствии ребенка, удивляюсь вам. Хотя, признаться, не думала, что вы сможете меня чем-либо удивить!
– Все, что я сказал, – правда. Театр назывался: «Солнечный юг». Владельцем и капитаном его был Джек Бофингер. То были золотые денечки и…
– Ни слова больше, капитан Хоукс! Позвольте мне сказать вам одно: хорошо, что вы все это скрывали от меня! Иначе бы я ни за что не вышла за вас замуж! Подумать только!.. Актер плавучего театра!
– И еще как вышла бы, Парти!
Укоры. Упреки. Перебранка.
– Я буду очень благодарна вам, если вы не будете говорить при ребенке о плавучих театрах! Я не желаю, чтобы вся эта грязь коснулась девочки! Пойди в сад и поиграй там, Магнолия… Это последний разговор о плавучем театре в нашем доме!
Энди перевел дыхание, вцепился обеими руками в свои бакенбарды и бросился с головой в воду:
– Нет, Парти, далеко не последний. Я купил у Пигрема «Цветок Хлопка».
Глава четвертая
Супруги Хоукс часто ссорились. Но эта ссора была серьезнее всех остальных. В Партинье пробуждалась пуританка. Как, Энди собирается опозорить ее перед целым светом? Хочет испортить жизнь ее ребенку? Нет, это ему не удастся. Она уедет на родину, в Новую Англию. Он никогда больше не увидит Магнолию. Энди стал объяснять ей, что ему придется теперь проводить много времени вне дома. Вот если бы Парти и девочка пожелали жить с ним в его плавучем театре… хоть летом… приятное путешествие… новые места… новые впечатления…
Тут разразилась целая буря, но Энди решил твердо отстаивать свою позицию. И в конце концов он победил.
Всем, что было в жизни Партиньи красочного, запоминающегося, романтического, она была обязана мужу. Не будь его, она все еще месила бы грязь на той дороге, по которой ей приходилось ходить в неуютную маленькую школу у себя на родине. Не будь его, она осталась бы старой девой и все еще жила бы со своим старым отцом в том грязном городишке, где Энди разыскал ее. А с мужем ей удалось полюбоваться увитыми виноградом склонами Луизианы, изъездить все большие реки Каролины, Теннесси, Миссисипи, туманные берега которых серебрились плакучими ивами; услышать грустные и протяжные песни негров, высыпавших на порог своих хижин, когда пароход проезжал мимо них; узнать вкус экзотических плодов, увидеть много странных и необыкновенных людей, которые то появлялись на пароходе, то исчезали, словно тени в каком-то волшебном сие. Правда, она всегда противилась и каждому яркому впечатлению, и обаянию каждого нового человека.
После ошеломляющего признания Энди Партинья целых три дня грозилась бросить его, но, принимая во внимание, что все это происходило еще в те годы, когда узы, связующие мужа и жену, считались священными и что сама Партинья была пуританкой, это была совершенно пустая угроза. В течение последующих трех дней миссис Хоукс делала вид, что муж для нее не существует, и переговаривалась с ним исключительно через третье лицо, которым, в силу необходимости, всегда являлась Магнолия.
– «Скажи твоему отцу то-то и то-то». – Это в его присутствии! – «Спроси у отца то-то и то-то»!
Магнолия уже привыкла не удивляться подобным поручениям, она забавлялась ссорой родителей, как игрой. Но в конце концов эта игра стала удручать ее. Несмотря на свой юный возраст, она заметила, как осунулось лицо отца. И однажды она, топнув ногой, заявила:
– Я больше ничего не намерена передавать папе! Сначала я думала, что это только шутки. А теперь понимаю, в чем дело! И нахожу, что это очень глупо! Ведь вы взрослые! Вам сто лет!
Энди пропадал по целым дням и часто возвращался домой поздно ночью. На «Цветке Хлопка» шел ремонт. Энди все время сновал между пристанью и городом. У него была масса дел: необходимо было следить за ремонтом, закупить продукты, набрать экипаж, пригласить труппу. Он все время что-то высчитывал. Карман его и фуражка вздулись от листков бумаги, на которых он вел свои расчеты.
Прошла целая неделя, прежде чем Парти Энн стала проявлять некоторый интерес к делам своего супруга. Главным образом ее интересовали детали. Сколько же заплатил Энди за это старое корыто? (Так она называла «Цветок Хлопка».) На какое количество публики рассчитан театр? Сколько приглашено актеров? Какой намечен маршрут? Один повар будет или два? Все эти вопросы были обильно сдобрены сердитым ворчанием по поводу расточительности Энди, предсказаниями, что на старости лет они останутся без куска хлеба, и намеками на то, что следовало бы назначать опекунов людям, в головах которых гуляет ветер. И все же Партинье все происходящее было чрезвычайно любопытно.
– Знаешь что, – сказал Энди тоном, который показался ему самому очень убедительным, – надевай-ка шляпу и пойдем на пристань.
– Ни за что! – отвечала Партинья, развязывая передник.
– Ну так отпусти со мной Магнолию. Она так любит пароход! Правда, Нола? Ты ведь вся в папу!
– Так я и отпустила ее! – иронически проворчала Парти.
Энди решил испробовать другое средство:
– Неужели тебе не хочется посмотреть, где будет жить твой папа все те месяцы, когда он будет в разлуке с тобой и мамочкой?
Обнаруживая великолепное актерское чутье, Магнолия подняла отчаянный рев. Однако чело Парти не разгладилось.
– Угомонись! – приказала она.
Тело Магнолии сотрясалось от рыданий. Энди безжалостно использовал момент:
– За то время, что меня не будет с вами, ты, наверное, забудешь даже, как выглядит твой папа!
Магнолия отлично понимала, что такое предположение совершенно лишено оснований. Это не помешало ей, однако, броситься к отцу, обвить его ручонками, завыть, затопать ногами и умолять его о том, чтобы он не покидал ее. Ей не терпелось посмотреть на плавучий театр. Но жить на «Цветке Хлопка» – воспоминание о чудесном путешествии на «Прекрасной Креолке» было еще свежо в ее памяти – ей хотелось так, как еще ничего не хотелось в жизни! Зрачки ее глаз расширились, пальцы судорожно сжались, тело стало извиваться в ужасных корчах. Она все время испускала раздирающие душу стоны. Одним словом, свою роль в этом спектакле Магнолия исполнила блестяще.
Энди старался успокоить ее. Рыдания усилились. Парти попыталась прибегнуть к строгим мерам. Девочка закатила истерику. Тогда отец и мать начали действовать совместно. Скоро крики сменились уговорами, уговоры обещаниями, и наконец все трое успокоились. Энди обнял одной рукой Магнолию, другой Партинью, Партинья обняла одной рукой Энди, другой Магнолию; Магнолия вцепилась в обоих сразу.
После того как девочка пришла в себя и переоделась, все трое, с Парти Энн во главе, вышли на улицу. Рубикон был перейден! Партинья признала себя женой владельца театра и бывшего актера. Пуританка в ней трепетала от страха, но любопытство пересиливало страх. Они шли по Дубовой улице, ведущей к пристани. Магнолия прыгала и вертелась от волнения. В походке Энди тоже чувствовалось, пожалуй, какое-то возбуждение. Если бы он не видел все время надутого лица жены, если бы ее цепкая рука не покоилась на его руке, он бы запрыгал вместе с дочкой и, того и гляди, бросился бы к реке бегом. Партинья же своей осанкой и выражением лица напоминала христианскую мученицу, влекомую на растерзание львам.
«Цветок Хлопка» стоял на якорях. Это был вместительный, комфортабельный пароход или, вернее, дом-непоседа, позволивший себе увлечься веселой жизнью на воде, а пока наслаждавшийся покоем на широком лоне реки. Он был весь белый с зеленым; большое количество зеленой краски пошло на надпись в фут вышиной, при виде которой Парти застонала от ужаса, а Магнолия завизжала от радости. Надпись гласила следующее:
«ЦВЕТОК ХЛОПКА»
Плавучий палас-театр капитана Хоукса
Парти теснее завернулась в тальму – казалось, ей сразу стало холодно.
Для удобства пешеходов глинистый скользкий берег был посыпан песком и золой. Этот крутой берег, по которому Энди, Парти и Магнолия с трудом сползли вниз и на который им предстояло вскарабкаться на обратном пути, стал для них впоследствии привычной дорогой.
Тент над верхней палубой, образуя подобие веранды, придавал большому пароходу удивительно уютный вид. Средняя палуба представляла собой галерею, поддерживаемую резными колоннами. Недалеко от сходней, полуоткрытое, словно рот, приготовившийся произнести приветствие, чернело окошечко кассы, через которое видны были пачки оранжевых, голубых и красных билетов, аккуратно разложенных на полках. Широкая дверь вела в холл. Двойные двери из холла открывались на лестницу.
– Это лестница на балкон, – объяснил Энди, – и в верхние ложи. Мест сто пятьдесят – двести. Большей частью, конечно, туда ходят негры.
Парти вздрогнула.
За лестницей открывался зрительный зал. В нем было все, что полагается: ряды кресел, оркестровая яма, сцена, ложи, наполовину спущенный занавес, позволявший любоваться нижней частью декорации, которая должна была изображать что-то венецианское – по крайней мере, на ней были нарисованы ноги гондольеров, приторно-голубая лагуна и лестница дворца. Магнолия почувствовала разочарование. Правда, у лож были блестящие бронзовые перила, и кресла их, из красного бархата, показались ей великолепными.
– Я думала, что театр светится огнями и сверкает, и вообще похож на волшебную сказку, – сказала она.
– Вечером это так и будет, – успокоил ее Энди. Теплые, гибкие пальчики держались за его руку. – Вечером театр действительно похож на волшебную сказку. Тогда все лампы зажжены, много публики и играет музыка.
– Где кухня? – спросила миссис Хоукс.
Энди проворно открыл маленькую дверцу под сценой и сделал знак рукой. Партинья, грузно ступая, последовала за ним. Последней шмыгнула Магнолия. Кают-компания и камбуз помещались под самой сценой. Поперечные балки были настелены так низко, что даже Энди принужден был нагибаться, проходя под ними, а Магнолия могла свободно достать до них пальцами. Впоследствии казалось совершенно естественным, что команда и актеры «Цветка Хлопка» входят в кают-компанию, почтительно согнувшись, как бы заранее принося благодарность за предстоящую трапезу.
В кают-компании стояли два больших стола, каждый примерно человек на десять, и в самом конце третий, поменьше, человек на шесть.
– Это наш стол! – смело заявил Энди.
Партинья фыркнула. Но чуткий Энди сразу заметил, что в ее фырканье несколько меньше неудовольствия, чем полагалось бы ждать от жены.
По пути из кают-компании на камбуз капитан Хоукс позволил себе несколько пояснений:
– Джо и Кинни – она стряпает, он подает, моет посуду и тому подобное, – обещали приехать к апрелю. Оба служили на «Цветке Хлопка» не меньше десяти лет. Камбуз только что отремонтировали. Какая в нем чистота! Просто игрушечка! Посмотри на плиту!
Хитрец Энди!
Партинья Энн Хоукс посмотрела на плиту. Что это была за плита! Широкогрудая, вместительная, просторная, напоминающая какое-то громадное черное млекопитающее, готовое кормить своей грудью бесчисленное множество голодных горшков и кастрюль. Она действительно сияла чистотой. Всякому должно было быть ясно, что на ней и в ней могут приготовляться только нежные, питательные, вкусные вещи. Над плитой и по трем остальным стенам висели на особых крюках кастрюли, сковородки и котелки всевозможных размеров. В углу стояла запасная керосиновая плита.
– Для горячей закуски после спектакля, – объяснил Энди, – кофе, яйца. Чтобы не топить зря большую.
Казалось, Парти Энн усиленно соображала что-то. Потом на лице ее появилось выражение радостной задумчивости. Заметив это, она попыталась замаскировать свое настроение:
– И все это для каких-то бездельников! Ваше хозяйство будет стоить уйму денег! Вот что!
– Оно и даст уйму денег! – радостно возразил Энди.
Пробегавшая по камбузу черная кошка, гибкая, сытая, с лоснящейся шерсткой, посмотрела на супругов Хоукс янтарно-желтыми глазами, остановилась подле Партиньи и, выгнув спину, потерлась об ее юбку.
– Для мышей, – сказал Энди.
– Брысь! – крикнула Парти. Но в голосе ее слышались мягкие нотки, и кошка не двинулась с места.
Впервые перед ее взором было царство, о котором до сих пор она могла лишь грезить во сне. Джо и Кинни – ее подданные. Массовая закупка провизии. Сделай это! Сделай то! Может быть, Энди даже переусердствовал.
– Но где же ребенок? Где? О господи, Хоукс!
Партинья уже вообразила, что дочь упала в реку. Впоследствии ей суждено было беспрестанно дрожать за Магнолию, которая иногда в самом деле падала в воду, просто из озорства, подобно тому как другие дети убегают играть в то место, которое, в силу тех или иных соображений, считается запретным.
Энди стрелою вылетел из кухни. Подобрав юбку, миссис Хоукс поспешно проплыла за ним, выкарабкалась из оркестровой ямы и услышала, наконец, звук голоса, похожего на голосок Магнолии. Девочка стояла на сцене и говорила что-то:
– Неужели вы действительно так думаете?.. Моя девочка ужасно непослушна… О дорогая, мы так богаты! Мороженое подается у нас за завтраком, обедом и ужином!..
На ней была материнская тальма и неизвестно откуда взявшийся берет с черной эгреткой. Тальма волочилась по пыльным подмосткам. Черная эгретка раскачивалась с такой же важностью, с какой относилась к своему дебюту юная артистка. Магнолия плавным движением подняла правую руку, изящно согнув при этом мизинчик.
– Изволь сию же минуту убраться оттуда, Маджи Хоукс!
Партинья повернулась к Энди:
– Вот что случается, когда ребенок попадает в нечестивое место! Тоже актриса!
Энди покрутил усы. Подойдя к сцене, он протянул руки Магнолии. Девочка улыбалась со сцены. Она разрумянилась и вся сияла.
– Ты была так же хороша, как когда-то был хорош твой отец! Это не комплимент.
Он снял ее со сцены и поставил на пол. Когда Партинья сорвала с нее тальму и вперила гневный взор в эгретку, Энди почувствовал, что для сохранения только что завоеванной позиции необходимо использовать новый маневр. Ведь он был прирожденный актер!
– Где ты взяла этот берет, Магнолия?
– Там.
Она указала рукой на ряд дверей, расположенных за сценой:
– Я нашла его в одной из этих комнаток. Что это за комнатки, папа?
– Уборные актеров, детка. И в то же время – спальни. Не хочешь ли взглянуть на них, Парти?
В сопровождении насупившейся Партиньи он поднялся на подмостки и распахнул одну из дверей. Парти Энн увидела крошечную каютку, в которой помещались, однако, узкая кровать, маленький шкаф и умывальник. Над кроватью были приколочены удобные полки. На окне висели ситцевые занавески. Из окна открывался вид на реку и берег. На стене красовались: цветной календарь и несколько пожелтевших от времени фотографий и картинок, вырезанных из журналов. В маленькой комнатке было опрятно, уютно и, как это ни странно, просторно. Должно быть, впечатление простора создавалось благодаря открытому окну, в которое видны были вода и небо.
– Во время спектакля – это уборные артистов, – пояснил Энди. – В остальное время – спальни.
Окинув быстрым взглядом каюту, миссис Хоукс сделала презрительную гримасу.
– Неужели ты воображаешь, что я буду жить в такой конуре?
В первый раз, и притом бессознательно, заговорила она о такой возможности.
Держась за юбку матери, Магнолия широко раскрытыми глазами осматривала каюту:
– Мне здесь ужасно нравится! Я бы так хотела жить здесь! Здесь есть все – и кроватка, и шкафчик, и…
Энди поспешил остановить ее:
– Я вовсе не думал, что ты станешь жить здесь, Парти. Пойдем-ка дальше. Но пока помолчи. Успеешь поворчать и потом, если захочешь. Положи на место берет, Магнолия.
Они снова прошли через сцену и направились к лестнице, ведущей на балкон. Впереди шел Энди, за ним с похоронным видом шествовала Партинья, а за ними, кружа между рядами кресел, бежала Магнолия. На балконе девочка снова едва избежала неминуемой, как утверждала Парти Энн, смерти: желая хорошенько рассмотреть сверху зрительный зал и сцену, она все время перевешивалась через барьер.
– Присматривай же за ребенком, Хоукс! Клянусь, ноги моей не будет больше на этом пароходе!
Однако в тоне ее не чувствовалось твердости. Когда же она увидела две верхние комнаты, прилегающие к балкону, две квадратные комнаты, из которых каждая была ничуть не меньше ее собственной спальни в Фивах, капитану Энди стало ясно, что крепость вот-вот капитулирует. Кухня пробила броню. Комнаты довершили победу. Между комнатами была устроена маленькая ванная. В каждой комнате было по два окна и свободно умещались кровать, шкаф, качалка и печка. На окнах висели занавески. Полы были устланы циновками. И тут Парти сделала нечто, вообще говоря, удивительное, но для нее характерное. Подойдя к шкафу, она провела по нему пальцем, потом критически посмотрела на этот палец и издала языком тот прищелкивающий звук, которым у всех народов выражают неодобрение.
– Ну и пыль! – сказала она. – Основательной уборки требует твой пароход! Каждую занавеску необходимо выстирать или выгладить!
Руководимый инстинктом самосохранения или внезапным наитием сверхчеловеческой мудрости, капитан Энди не возразил ни слова. Из соседнего помещения послышался радостный крик:
– Неужели это моя комната?
Парти сделала еще несколько шагов:
– Посмотрим! Посмотрим!
Энди шел за ней на цыпочках, боясь нарушить очарование.
– Говори же скорей! Моя ли это комната? Посмотри, здесь вместо окна – дверь! По лесенке можно спуститься прямо в реку!
– Чрезвычайно удобно, чтобы упасть в воду и утонуть без свидетелей!
Но девочка была вне себя от волнения. Она не могла терпеть дольше. Подбежав к нахмуренной Парти, она стала теребить ее за тальму:
– Мама, скажи, мы будем жить здесь?
– Посмотрим.
Отец и дочь обменялись взглядом, выражающим комическое отчаяние. У Магнолии стало вдруг не по годам взрослое выражение лица.
«Ну и женщина! Но ведь мы справимся с нею? Если ты готов продолжать борьбу, я буду бороться тоже», – казалось, говорили ее глаза.
– Можно выкрасить стены и мебель в любой цвет, – заметил Энди.
– В синий! – воскликнула Магнолия.
– И сделать новые занавески в тон комнате. – Помимо всех прочих талантов, у капитана Энди было прекрасное чувство цвета и линии.
Парти безмолвствовала. Губы ее были плотно сжаты. В отчаянном взгляде, которым снова обменялись Энди и Магнолия, не было больше ничего веселого. Они печально вышли из комнаты, прошли через балкон и спустились по лестнице, храня молчание, как на похоронах. Внизу, у средней палубы, похожей на галерею, послышался женский смех. Перед глазами Парти Энн мелькнули два видения, несомненно женского пола, в ярком оперении. И не успела она опомниться, как оба видения набросились на ее законного супруга, капитана Энди Хоукса, и принялись целовать его. Младшая, красивая, поцеловала его в левую бакенбарду. Старшая, некрасивая, – в правую.
– О дорогой капитан Хоукс! – застрекотали они. – Вы удивлены, не правда ли? И рады? Скажите же, что рады! Мы приехали из Каира только для того, чтобы посмотреть на вас и на ваш театр. С нами Док!
Энди любезно обнял за талию обеих:
– Рад… это не то слово!
И в самом деле, это было не «то слово», ибо рядом с ним и дамами стояла Партинья, сразу сделавшаяся выше, шире, внушительнее и сильно напоминавшая грозовую тучу. В ответе Энди звучали одновременно бравада и боязнь.
Магнолия сразу узнала красивую молодую актрису в шляпке с розами и ту другую, темноглазую, давшую ей совет не улыбаться слишком часто. Она вспомнила, как они несколько раз прогуливались мимо дома Хоукса в обществе неряшливого молодого актера и все время смеялись над чем-то, лениво сплевывая косточки от вишен прямо на грязную улицу.
Выбравшись из-за широкой материнской юбки, девочка сделала шаг вперед и легкое, нерешительное движенье рукой в сторону немолодой актрисы.
Та сразу узнала ее.
– Господи! Посмотри-ка, Элли! Ведь это та самая девочка!
Элли посмотрела на Магнолию.
– Какая девочка?
– Девочка, которая так чудно улыбалась.
Как только она сказала это, Магнолия, не думая ни о чем и удивляясь самой себе, подбежала к ней, схватила ее за руку и улыбнулась, пристально глядя на ее странное, усталое лицо.
– Ведь я говорила вам! – воскликнула актриса. У нее были те же интонации голоса, что и прошлый раз.
– Маджи Хоукс!
– Великий Боже! – воскликнула Элли. – Это… – Почувствовав в воздухе назревающую грозу, она сначала засмеялась, а потом замолкла.
Энди освободился от обнимавших его рук и сделал попытку исправить положение.
– Позвольте вам представить мою жену, миссис Хоукс. Парти, это Джули Дозье, одна из лучших актрис на свете и очаровательная женщина, в обществе которой каждый день кажется праздником. А это – юная красавица, Элли Чиплей, или, как гласят афиши, Ленора Лавери, наша инженю и любимица публики от Дулута до Нового Орлеана. А где же Док?
Как раз в тот момент на тропинке, усыпанной золой, показался Док; можно было подумать, что для своего появления он только поджидал соответствующей реплики. Док благополучно поднялся по сходням и, раскинув руки, запел: «Тра-та-та!» Это был человек лет пятидесяти пяти; его лицо с резкими чертами лица дышало добротой, но во впалых глазах чувствовалась усталость.