Взрослые сказки

Стамеска и молоток

Зашёл к Стамеске Молоток:

«Соседка, дай гвоздей пяток:

Кувалда утром расчихалась,

кровать, не выдержав, сломалась.

Собрался, было, починить,

да нет гвоздей: забыл купить.

А лучше дай-ка мне десяток,

чтоб не случился недостаток:

совсем разрушилась кровать, -

не на полу же ночевать».

А та, радушие храня:

«Откуда гвозди у меня?

Ох, Молоток, какой ты странный,

ведь я по части деревянной.

И есть ещё один момент:

я не ударный инструмент.

Какой ты всё же несмышленый, -

тот покраснел, как рак варёный, -

задаром время не тяни,

иди к Отвёртке загляни.

На третьей полке та живёт, -

отсюда вниз один пролёт, -

тебе шурупов выдаст груду,

они гвоздей надёжней будут.

И муж её с тобой пойдёт,

куда укажешь, завернёт.

Кровать как новенькая станет.

Скажи Кувалде: пусть заглянет:

рецепт, морковных, дам котлет,

для похуденья лучше нет.

А мне, сосед, за мой совет

купи коробочку конфет, -

Стамеска дверь за ним закрыла,

как собачонка, заскулила: -

Ведь мне уж за…; – а мужа нет!

Где чудный свадебный букет?

Я, что ни день, опять с обновкой,

жилплощадь с новой обстановкой,

стройна, блестяща и умна,

а никому-то не нужна! -

глотая слёзы, просидела

пока в окошке не стемнело.

И тут раздался в дверь звонок: -

А вдруг вернулся Оселок[1],

с такими синими глазами,

в руках с шампанским и цветами!

Ведь так красавец обожал,

прошло полгода, и бежал», -

не чуя ног, к дверям рванула,

открывши, горестно вздохнула.

Надежда рухнула на пол,

в глазах жестокий пересол:

там, улыбаясь пухлым ртом,

в руках со сдобным пирогом,

не Оселок стоит с букетом, -

пришла Кувалда за рецептом:

«Привет, подружка, боже мой,

никак ты плачешь? Что с тобой?»

Стамеска ей на грудь упала,

дрожа, как лист, запричитала

и, не спросивши про кровать,

ей стала душу изливать:

«Отвёрткин муж Шуруповёрт

ей ножки моет – воду пьёт:

Пила, бывает, так серчает, -

Напильник в ней души не чает;

вот ты – толста и тяжела,

а мужа всё-таки нашла;

и Наковальня неподъёмна,

а Молот в рот глядит ей томно;

тоща Линейка, просто страх!

а Циркуль носит на руках.

В чулане нашем только я

без пары женщина ничья.

«У всех давно мужья и детки,

а у меня – для сна таблетки.

Ни дня без дела не сижу,

так за собой всегда слежу

и так забочусь неустанно:

с утра с душистой мятой ванна

и с маслом, розовым, массаж,

потом: причёска, макияж…

Салатик съем и побегу.

И в зной, и в слякоть, и в пургу

по бутикам полдня мотаюсь,

так устаю, что вся шатаюсь,

чтоб модный выискать прикид;

а мужа нет! Душа болит.

Бабьё завидует фигуре

и ноготочкам в маникюре, -

никто не валится к ногам;

ну что им надо, мужикам?!»

Кувалда ей: «Что слёзы льёшь?

Кода ж ты всё-таки поймёшь,

что им нужна жена-соратник.

Пускай на ней сермяжный ватник,

пускай собой нехороша, -

у мужиков поёт душа,

когда дом пахнет пирогами,

а не французскими духами,

когда в дому: уют, покой,

жена с ласкающей рукой.

Для счастья, – ты уж мне поверь, -

всегда открыта настежь дверь, -

Стамеску нежно обнимая,

Кувалда шепчет утешая: -

Я научу печь пирожки;

ты состриги-ка ноготки,

купи халат, простой, удобный,

набор кастрюль и фартук модный,

и не забудь про пылесос:

уборка – значимый вопрос.

Реветь, подружка, погоди,

уйми горючих слёз дожди:

пройдёт каких-нибудь полгода,

и переменится погода,

и в твой уютный уголок

вернётся милый Оселок».

Совет Стамеска приняла

и долго счастливо жила:

к ней Оселок вернулся вскоре, -

цветов на свадьбе было море.

Сестрица Алёнка и братец Ванюша

Брат Иван пришёл к Алёнке, -

старшей Ваниной сестрёнке, -

та без радости: «Входи,

да гляди не наследи:

только что полы помыла», -

братца в кухню проводила.

Неприветлива была:

неприятностей ждала:

милый братец заявлялся,

только если издержался.

Борщ доеден, чай допит,

тут Иван и говорит:

«Ну к кому мне обратиться?

Вот пришёл к тебе, сестрица.

Хуже некуда дела:

жизнь пробоину дала.

Токсикоз жену терзает, -

паразитом обзывает!

Снова нынче на сносях

каждый день орёт в слезах:

"Дочкам денег нет на ленты,

подаю на алименты!" -

ну а мне-то где их взять?

Не идти же воровать!

К дочерям не подпущает,

снять с довольствия стращает,

развестись со мной грозит;

а какой я паразит?

Видит Бог, как я стараюсь:

со здоровьем не считаюсь.

Вот вчера… бутылки сдал;

ну и что? – опять скандал!

Чуть не грохнулась с кровати,

мол, бутылочных не хватит

даже хлебушка купить!

Чем детей должна кормить?

Начала о стенку биться, -

думал: сразу разродится.

Знаешь: как меня трясло?

Слава Богу, пронесло!

Ты богатая сестрица -

можешь с братцем поделиться.

Вспомни, как учила мать:

младшим надо помогать.

Я ж отдам, ты не пужайся,

над племянницами сжалься».

И Алёнка взорвалась,

просто буря началась:

«Не разжалобишь, Ванюша,

не желаю больше слушать:

сколько раз мне обещал -

ни копейки не отдал.

Я не дочь миллионера -

у меня своя карьера.

Деньги, братец, не кую,

потом, кровью достаю:

за три моря из Китаю

шмотки модные таскаю,

их на рынке продаю,

мне хватает на семью.

Маме с папой помогаю,

малых деток добдеваю;

муж без дела не сидит:

лесопилку взял в кредит.

«Если б ты, любезный братец

выпивоха, тунеядец,

на семью бы не чихал,

а, как я, всю жизнь пахал,

не лежал бы на диване,

зазвенело бы в кармане, -

и Ванюше от ворот

учинила поворот. -

Если не остепенишься,

очень скоро превратишься,

ты, в вонючего козла», -

братцу денег не дала,

а сердечко-то заныло…

Про себя сестра решила

лент, продуктов накупить

и племянниц навестить.

Ни копейки не дождавшись,

слов сестры не испугавшись,

чтоб наполнить свой карман,

в банк отправился Иван.

Ссуду взял под сто процентов, -

вроде как для алиментов, -

на еду супруге дал

и себе, конечно, взял,

приоделся, причесался

и пивка попить подался,

а наутро сам не смог

вспомнить: где родной порог,

по каким дворам скитался,

с кем до чёртиков надрался.

В гневе жёнушка была, -

сковородка в ход пошла;

а как ручка отвалилась,

скалка очень пригодилась:

«Это – мой тебе урок!» -

не пошла наука впрок.

Бедолага отлежался

и опять к дружкам подался.

Так Ванюша загулял:

совесть вовсе потерял.

Да недолго это длилось:

предсказание случилось.

С Ванькой сделался испуг:

чтой-то блеять начал вдруг,

чтой-то начал лоб чесаться:

рожки стали прорезаться,

а как в зеркало взглянул,

чуть в слезах не утонул:

шерстью вся спина покрыта,

из-под тапочек… копыта,

так козлищем стал вонять:

невозможно передать.

Как такое углядели,

дочки хором заревели;

а жена ухват взяла -

в шею выгнала козла.

Кое-как пальто напялив,

под платок рога заправив,

через слякоть во дворе

прискакал Иван к сестре

и такой скандал затеял!

Как зарезанный заблеял,

а чего хотел сказать,

не сумела разобрать,

поняла одну лишь фразу:

«Ты накаркала, зараза!» -

хоть по козьему кричал,

мат отчётливо звучал.

Вся Алёнка обомлела,

пуще мелу побелела,

стала воздух ртом хватать,

на себе волосья рвать.

затряслась, запричитала:

«Я тебя предупреждала!..

Говорила я тебе:

пить не бросишь – быть беде!

Хулиганил, матерился -

вот в козла и превратился.

Как с женой-то будешь жить,

малых деточек растить?» -

поревела, пошумела,

а потом и пожалела:

что на бедного рычать,

надо братца выручать.

На ошейник прицепила,

по больницам потащила, -

где с ним только не была,

не хотят лечить козла.

Наскитались, утомились

так, что, с ног уже валились,

взялись с голоду икать,

где бы им поесть искать.

Но в столовку не пустили,

перед носом дверь закрыли

и послали их туда:

вслух не вымолвишь куда.

Так ни с чем и воротились,

отдохнули, подкрепились,

стали думать да гадать,

что же можно предпринять.

В сумку сунули подарки

и отправились к знахарке:

по земле молва несёт:

бабка травкой лечит всё.

В электричку не пробились,

под дождём пешком тащились,

добрались, и бедный зверь

постучал копытом в дверь.

Та их встретила сурово:

«Ты зазаря свого больного

и вонючего козла

занятой мне привезла.

Обратись к ветеринару,

и неделек через пару

станет твой козёл здоров

от копыт и до рогов».

Тут сестрица зарыдала,

объяснять старушке стала:

«Я у местного была, -

отказался от козла.

На меня глядит виляет,

мол, диплом не позволяет,

ведь козёл-то непростой:

братец мой под шкурой той! -

бабка чуть не завалилась,

а Алёнушка взмолилась: -

Страсть боюсь, что волк придёт

и Иванушку сожрёт.

Только ты и можешь взяться

излечить родного братца,

чтобы вовсе не пропал,

человеком снова стал».

Так бедняжка убивалась,

так слезами заливалась,

что знахарка поддалась

и за дело принялась:

козью шерсть с Ивана сбрила,

оба рога отпилила,

на копыта, смывши грязь,

нанесла погуще мазь,

десять травок отварила,

как лечиться объяснила:

«Будешь утром принимать

понемножку: капель пять, -

бедолаг перекрестила,

до калитки проводила. -

А внутри, Иван прости,

мне козла не извести,

сам ты должен потрудиться

в человека обратиться.

О семье подумай, Вань,

хулиганить перестань! -

и добавила: – Не сможешь,

безобразничать продолжишь;

ну тогда уж поделом:

ты останешься козлом!»

На дорожку паре грустной

пирожков дала с капустой.

Полдороги не прошли,

рожки снова отросли; -

а как до дому добрались,

то и вовсе разрыдались:

снова шерстью весь покрыт,

от рогов и до копыт,

так козлищем завоняло,

что Алёнке дурно стало,

и жена их прогнала:

«Не желаю знать козла!»

Что ж… сестрица приютила:

в коридоре поселила; -

а куда его девать? -

всё же брат – негоже гнать.

Муж, конечно, возмущался -

жить к мамаше перебрался

и детей увёз с котом:

«Дочкам вредно жить с козлом».

Снизошло от потрясенья

на Ивана просветленье.

Ванька с горя поумнел:

не сторонится от дел.

Благодарный за заботу

подыскал себе работу:

дни и ночи напролёт

пол в козлятнике скребёт.

До того перетрудился:

чуть умом не повредился:

стал козлов увещевать.

что людями могут стать.

Алкоголь не потребляет.

минералку покупает.

на ночь кушает кефир -

стал трезвей смотреть не мир.

Перестал среду поганить:

материться, хулиганить…

В срок жена в роддом легла -

двойню Ваньке родила.

Говорили: будет дочка, -

оказались два сыночка!

Братец страшно загордился:

наконец сынков добился!

Сколько лет о них мечтал,

Бог услышал и послал.

Ванька с радости взбодрился

и в свинарник подрядился:

если вдвое зашибать,

на семью должно хватать.

Без работы ни минутки…

Через год на третьи сутки

замечать Ванюша стал,

что он блеять перестал,

не козлом воняет скверно -

мужиком, что характерно;

реже надо шкуру брить,

по утрам рога пилить,

натирать копыта мазью:

поправляться начал, к счастью.

Всё жене букеты шлёт:

вдруг простит, домой вернёт.

И Алёнушка так рада:

не болит душа за брата:

силы смог в себе найти -

к излеченью на пути.

Помогает горе братцу

с банком в сроки рассчитаться:

где козлятник поскребёт,

где свинарник подотрёт…

И невестке помогает:

фрукты деткам покупает.

Только б Ваня не ослаб,

одолел бы тот ухаб.

Если парень не сорвётся,

всё наладится, срастётся, -

вот поправится совсем…

Мне ж сказать осталось всем

хулиганам, тунеядцам,

кто с дружками любит шляться,

выпивохам мужикам:

«Уподобитесь козлам.

Сказке можете не верить, -

не советую проверить:

неизвестно как пойдёт, -

вдруг да шкура отрастёт?»

Царевна Марья

В некотором царстве

много лет назад

(может, государстве),

бились об заклад

рыжий Петька с Ванькой,

пегим и рябым,

что царевна Манька

будет только с ним.

Хороша Маняша:

брови – соболя!

Папенька, мамаша -

всё любимой для.

На заклад с разбегу

выставив узду,

лошадь и телегу,

свинку и козу,

думал рыжий Петька:

«По деревне всей

Ванька хуже редьки:

нет его рябей.

Я ж такой красавец,

хоть и рыжеват!

За кольцо на палец

девки в ряд стоят».

Не скупился Ваня:

«Ставлю кабана,

двух бычков и сани,

и кусок сукна!» -

Был уверен пегий:

«Нет умней меня -

лошадью с телегой

разживуся я.

Пусть жена с приданым, -

звёздами глаза! -

лишними не станут

свинка и коза.

Я ещё, к тому же,

с острым языком!

Что ей, Маньке, с мужем

делать, дураком?

Славно рассчитали

кто красе под стать, -

подбоченясь, стали

клинья подбивать.

Чтобы им добиться

Маниной руки,

ленты да мониста

слали мужики;

сколько посылали

ей серёг, колец;

сколько предлагали

выбрать наконец!

Прели от старанья,

уж и так и сяк…

Маня – ноль вниманья;

дело – швах – висяк.

Кто ж, – гадали парни, -

станет ей судьбой?

И к царевне Мане

кинулись гурьбой.

Маня им с крылечка:

«На своём стою:

я отдам сердечко

первому в бою», -

пусть себе дерутся,

мыслит про себя,

сердца не добьются:

не люблю их я.

Разъезжать в телеге

я не побоюсь -

будь он рыжий, пегий -

сразу соглашусь;

пусть он будет даже

бедный и рябой,

если сердце скажет:

«Вот он – твой герой!»

За царевну Машу, -

гири кулаки,

рожи просто в кашу, -

бились мужики.

Хоть она и рёва,

стоит пострадать:

всё же дочь царёва -

есть что с тестя взять.

Не до края ж века

валенки носить!

Что до человека -

с жабой можно жить.

Эта же красива

и умеет петь.

Пусть слегка спесива,

можно потерпеть.

Где такую сыщешь?

В царстве нет другой,

чтоб такие тыщи

и добро горой.

Если будет венчан,

есть о чём мечтать:

царь недолговечен, -

ей царицей стать.

В лоскуты метеля,

не жалели сил, -

паренёк Емеля

печку заводил.

И к Маняше птицей,

как-то вечерком:

«Хочешь прокатиться,

Маня, с ветерком?!»

По полям катались -

всё стихи читал;

поутру расстались, -

днём сватов заслал.

Те пока неделю

дрались день и ночь,

выбрала Емелю

государя дочь.

Царь им – новобрачным -

терем подарил,

а царица дачу,

чтобы воздух был.

Жили не в печали:

все труды вдвоём,

деток нарожали,

счастья полный дом.

Хоть в бою, том, рыжий

Петька победил,

Манька – вот ведь грыжа:

«Страсть как ты не мил!»

Оба просчитались

выиграть тот бой, -

так ни с чем остались

рыжий и рябой.

Ум, конечно, кстати

и краса важна,

только их не хватит:

здесь любовь нужна.

Не в подарках дело, -

если ты не мил,

зря терзаешь тело,

не жалея сил.

Индюшка и Медведь

Индюшка навестить родню решила,

гостинцев и подарков накупила, -

сестрицам, маме: новенькие платья

и модные рубашки: папе, братьям, -

покупки в чемодан большой сложила

и, время не теряя, поспешила:

добраться побыстрей туда хотелось:

расцеловаться с ними не терпелось.

От птичника, где Дюша проживала,

к родне дорога полем пролегала,

извилисто длиннющая такая:

не полюшко, а полеще без края.

Десяток метров бодро прошагала,

но солнце так нещадно припекало; -

а на небе ни облачка, ни тучки.

«Пойду-ка через лес: так будет лучше:

там тень, уединение, прохлада,

в такой палящий зной как раз что надо.

И путь по лесу раза в три короче; -

а кто же сократить его не хочет?» -

и, собственной смекалкой восхищаясь,

пошла, лесной прохладой наслаждаясь,

о встрече предстоящей размечталась,

да, заблудившись, в чаще оказалась.

Тропинка в буреломе потерялась, -

туда-сюда Индюшка заметалась.

Не по себе бедняжке как-то стало,

присела на пенёк и заскучала.

Но тут в кустах ужасный треск раздался,

и перед ней Медведь нарисовался:

«Чего сидишь, пернатая, скучаешь?» -

«Шагай себе, Медведь, куда шагаешь, -

вот только объясни мне, толстопятый,

где бурелом кончается проклятый».

Медведь ей объяснил и распростился,

в замшелых елях чащи растворился.

Себя уговоривши не бояться,

из дебрей Дюша стала выбираться,

да видно поняла его неверно:

тропинки нет, – совсем ей стало скверно;

а тут ещё одна беда случилась:

у чемодана ручка отвалилась.

Индюшкино упало настроенье:

некстати ей сейчас уединенье.

«Ох, этого мне только не хватало! -

на ручку посмотрев, запричитала. -

Ну чтоб тебе пораньше отвалиться,

так косолапый мог бы пригодиться».

Индюшка, пригорюнившись, сомлела,

сто раз, о поле вспомнив, пожалела:

там невозможно было потеряться -

давно могла б с любимыми обняться.

Сидит на чемодане – горько плачет

и вдруг глядит: овца сквозь чащу скачет.

К ней кинулась несчастная Индюшка:

«Овечка, душка, милая подружка!» -

от радости бедняжка задохнулась,

в ответ та плотоядно улыбнулась

и двинулась к Индюшке боком-боком,

сверкая не овечьим вовсе оком,

но, грозный треск услышав в буреломе,

окаменела будто в смертной коме:

Медведище, ломая сучья, вышел

и лапой из подружки душу вышиб.

Припадок с заблудившейся случился:

«Ты что, Медведь, совсем с ума свалился?

За что же так кудрявую обидел?

Помочь она хотела, – ты не видел?» -

«Да вот надумал в чащу возвратиться,

что всё с тобой в порядке убедиться,

и вовремя: чуть-чуть бы задержался,

и здесь бы чемодан один остался.

Дорогу ты, Индюшка, сократила

да Волку в зубы чуть угодила.

Давно его лесная живность знает:

Овечкой притворившись, промышляет:

ему же лень за зайцами гоняться,

индюшек глупых проще дожидаться».

Его благодарить Индюшка стала:

«Такой заботы я не ожидала, -

глядела на него с улыбкой нежной, -

ты спас меня от смерти неизбежной!»

Взвалил Медведь на спинушку Индюшку

и вынес из чащобы на опушку,

приделал ловко ручку к чемодану

и, потчуя растроганную даму

душистой, сладкой, спелою малиной,

совет ей дал, беспечной и наивной:

«В другой раз думай, взвешивай решая -

целее будешь, путь не сокращая».

Лукоморье

В иных краях сплошной бардак:

неразбериха, ссоры, драки…

Сосед соседу – злейший враг:

грызут друг друга, как собаки.

А в лукоморье благодать -

Русалка гладью вышивает,

Кощей на картах стал гадать

всем, кто судьбу узнать желает;

Горыныч имидж поменял:

три шляпы фетровые справил,

а кепки Лешему отдал,

чем старика рыдать заставил;

на дубе цепь, – Учёный Кот

по ней туда-сюда гуляет:

идёт налево – песнь поёт,

направо – лирику читает;

у Водяного свой бассейн,

с водицей тёпленькой целебной, -

в нём с наслажденьем Джинн Гусейн

с Лягушкой плещется, царевной;

чтоб даром время не терять,

Лешак ударился в науку, -

поразмышляв с чего начать,

решил привить редиску к луку;

и у Кикиморы дела

блестят, как новенький полтинник:

на топях розы развела,

вишнёвый садик и малинник;

забросив адово свистеть,

прохожих больше не пугает,

стал Соловей-разбойник петь,

да так, что сердце замирает;

Яга отгрохала ремонт,

натёрла воском половицы, -

в избе тасуется бомонд,

по четвергам, у светской львицы;

все тридцать три богатыря

утрами бицепсы качают

и, вечера не тратя зря,

язык китайский изучают;

их старый дядька Черномор,

усевшись рядышком в качалке,

рисует новенький узор,

для вышивания, Русалке.

Но вот в один несчастный день

вся благодать перевернулась, -

на лукоморье пала тень, -

Ворона Вещая вернулась

и притащила злую весть:

«Беда-беда! Готовьтесь: скоро

порубят наш дремучий лес

и обнесут глухим забором.

Прогонят нас отсель взашей,

хоть за три моря подавайся…

Чего уставился, Кощей?

Иди в дорогу собирайся». -

«Что ты молотишь ерунду? -

Русалка с ветки. – Весть откуда?» -

«На лукоморье, на беду,

глаз положило Чудо-юдо.

Построить Сити хочет здесь,

чтоб казино и всё такое…

Мне сообщило эту весть

само же чудище лесное.

Просило также передать:

пустое дело с ним тягаться, -

вещички, деточек собрать

и вон из этих мест убраться».

И тут такое началось:

народный гнев разбушевался!

«Не отдадим врагу!..»: – неслось;

а лирик Кот с цепи сорвался

и выражаться начал так,

что слёзы дам текли ручьями;

«Ну всё… он труп! – орал Лешак: -

В прах закидаю кепарями»;

выл Водяной: «Спущу бассейн

и смою в яму выгребную! -

и подвывал ему Гусейн: -

Да-да, зловонную такую!»;

Ворона каркала: «Хватай

и расчехляй, народец, вилы,

точите косы, – враг пускай

увидит дно своей могилы!»;

Горыныч пасти растворил:

«Испепелю его, злодея,

чтоб здесь беды не натворил,

и пепел по ветру развею»; -

«Я паразита истреблю! -

из роз шипенье раздавалось. -

В гнилом болоте утоплю,

чтоб в лукоморье не совалось!»;

Кощей спустился в свой подвал -

из сундука, где злато было,

на пару танков отсчитал,

ещё на пушку чтоб хватило;

Яга летала над толпой,

вся упакованная в латы,

со ступы ядерной метлой

метнуть грозилась в супостата;

«Так свисну, – гаркнул соловей -

окаменеет гад презренный!»;

а Черномор богатырей

благословлял на бой священный.

Тут голос подал Берендей:

«Хорош дурниной надрываться!

Чтоб призадумался злодей

и не посмел сюда соваться,

друзья, здесь тактика нужна, -

конфликт, не вспыхнув, рассосётся.

Зачем кровавая война? -

без жертв она не обойдётся.

А ты, Яга, охолони[2]

метёлкой ядерной кидаться:

одни обугленные пни

да ямы могут здесь остаться».