Девочка, которая играла в жизнь
– Слушай, Лёня, – осторожно начал Фёдор, и Лёнька вдруг сразу прекратил зевать и уставился на него внимательными глазищами. – У меня длинная и трудная история… Если вкратце, то я убил своего сына. Ему было 10 лет. Тебе же тоже примерно столько?
Лёнька кивнул автоматически и поинтересовался:
– Как это – убил?
– Я поехал забирать его из школы. На машине. Школа на соседней с нашим домом улице, и я посадил его на переднее сиденье и разрешил не пристёгиваться. Когда мы подъезжали к светофору, в нас врезался потерявший управление водитель. Саня вылетел на дорогу через лобовое стекло и погиб мгновенно. – Фёдор рассказал свою самую большую боль, вину и стыд так спокойно и монотонно, что сам поразился. До недавнего времени он и думать не мог о произошедшем.
– А потом? – вдруг спросил Лёнька.
– Потом? Я так и не смог сказать жене, что это я – причина гибели нашего единственного сына. Она узнала об этом после похорон, когда нас обоих вызвал следователь на допрос. И вот тогда она на меня ТАААК посмотрела… что я встал, ушёл из кабинета и больше не вернулся. Ни к следователю, ни домой.
– И вы все это время живете на улице? – поразился Лёнька. – И не пытались ни поговорить с ней, ни прощения попросить?!
– Я убил нашего ребёнка! – повысил голос Фёдор. – Как я к ней пойду? Уже ничего не поправить!
– Вы её бросили, – сурово сказал Лёнька, глядя ему прямо в глаза. – Оставили её одну с бедой. Не утешили, а… бросили!
И разревелся. Фёдор шагнул к нему, прижал к себе хрупкое, содрогающееся от рыданий тельце, уткнулся носом в макушку.
– Пойдёшь со мной? – спросил он. – Ко мне домой? Моя Оля… Она чудесная. Строгая, но такая… Удивительная! Мы тебя будем любить, так сильно, как сможем! Пойдёшь, а, Лёнь?
И замер в ожидании ответа. Лёнька затих и кивнул.
– Вот и отлично! – обрадовался Фёдор. – Вот и замечательно! Пошли, пацан, нам ещё пару дел надо сделать и домой поедем! У меня дом есть. С камином! Там сейчас так здорово, как в сказке!
А дальше начали происходить удивительные вещи. Сначала Лёнька с Фёдором доехали до станции метро Пушкинская и Фёдор уверенно пошёл в банк – красивое здание с колоннами. Охранник на входе попытался Фёдора не пустить, но тот начальничьим голосом сказал, что он клиент и потребовал управляющего. Охранник попробовал его выгнать, но Фёдор опять повысил голос и сказал, что если сейчас его не пустят, то он, охранник, лишится работы! На шум прибежала девушка – сотрудник и тоже попробовала Фёдора упросить выйти, пока полиция не приехала.
– Пусть приезжает, – согласился Фёдор, прижимая к себе Лёньку, который опять испугался при слове «полиция». – Только если приедет, и вы, милая девушка, и ваш сторожевой пёс работы лишитесь. Здесь должны обслуживать любого клиента, даже если он непрезентабельно выглядит и пахнет от него не дорогим парфюмом! Позовите управляющего, если ваше место вам дорого!
Девушка похлопала на него глазами, подумала немного. Фёдор выглядел так уверенно, что она куда – то убежала, и вернулась с очень стильным дяденькой в очках и безупречно сидящем костюме, Дяденька при виде Фёдора и Лёньки нахмурился и спросил, почему до сих пор никто не вызвал полицию и его по таким пустякам от работы отрывают?
– Это что же, Николай Ильич, – сказал Фёдор строго. – Когда я брал вас на работу, я вам говорил, что в этом банке должны обслужить любого клиента вне зависимости от уровня его доходов и его внешнего вида. Получается, вы об этом забыли?
Управляющий вдруг побледнел, засуетился, забормотал:
– Фёдор Николаевич, это вы? Как же это, вот неожиданность, не ждали мы вас, вот ведь радость!
– Ну хватит, – оборвал его Фёдор. – Мне нужно снять деньги со счета. А вы, Николай Ильич, перечитайте должностную инструкцию, потому что если ещё раз я узнаю о том, что в этом банке кому – то отказали в обслуживании, я вас уволю!
А потом они ехали в электричке, и Лёнька успел поспать, уткнувшись Фёдору в подмышку. А на станции в цветочном магазине купили букет пушистых разноцветных астр, потому что Фёдор сказал, что он к жене без цветов никогда не ходил!
Потом ехали в автобусе и шли через лес по дорожке, и, когда Лёнька продрог до костей, вышли к большому деревянному забору.
– Вот и посёлок, – сказал Фёдор и вошёл в калитку.
Охранник вышел из будки, внимательно посмотрел на них и Лёнька уже приготовился, что их опять будут выгонять.
– Доброго дня, Фёдор Николаевич, – сказал охранник. – Как вы, однако, колоритно выглядите!
– Здравствуй, Алексей, – улыбнулся Фёдор, протягивая ему руку. – Да уж, начудил! Как Ольга Владимировна?
– Моё дело маленькое, – сообщил охранник. – Но так, ничего. Помогаю ей, если нужно бывает!
– Спасибо, Алексей! – с чувством сказал Фёдор. – В долгу не останусь! Теперь вот мы с Лёнькой о ней уж позаботимся!
– Алексей, – протянул охранник Лёньке руку. – Ты обращайся, если что.
– Лёня, – ответил Лёнька на рукопожатие очень серьёзно.
Около красивых кованных ворот Фёдор остановился. Посмотрел на звонок, шумно втянул воздух. И нажал на кнопку. Они с Лёнькой немного послушали переливы звонка.
– Вы к кому? – наконец спросил мелодичный женский голос из динамика.
– Оля, это я, – хрипло сообщил Фёдор. – я вернулся.
В динамике послышался сдавленный «ох» и повисла тишина. Фёдор занервничал, Лёнька тоже. Наконец, калитка приятно щёлкнула, пуская их на участок. Дорожка вела к дому, сложенному из круглых брёвен. На крыльце дома стояла невысокая женщина; на ногах – оранжевые войлочные валенки, на плечах – тулуп, судя по размеру – Фёдора. Пепельно – русые завитушки в беспорядке рассыпаны по плечам, лицо – растерянное.
Фёдор подошёл к крыльцу, крепко прижал к себе Лёньку, посмотрел на жену. Она посмотрела на него. И молчание нарушила первая.
– Это и правда ты, – произнесла она. – А я думала, кто – то шутит.
– Это я, – подтвердил Фёдор.
Хотел ещё сказать, что он дурак и прощения ему нет, но не стал. Зачем говорить то, что и так известно?
– Это вот… Лёня! – Фёдор ещё крепче притиснул Лёньку к себе, так, что тот крякнул. – Он меня… отчитал по всей строгости, что я с тобой поступил непорядочно, вот оно как!
Ольга перевела взгляд на Лёньку, который даже дышать перестал – так боялся, что она их сейчас выгонит взашей – и спросила:
– Цветы мне?
– Что? – не понял Фёдор. – А! Да!
Он шагнул вперёд и сунул ей букет неловко.
– Мои любимые, – оценила Ольга, развернулась и ушла в дом.
– Что? Все? – чуть не плача, спросил Лёнька. – Обратно, что ли, ехать?
– Подожди, – велел Фёдор, сжав зубы. Не может быть, чтобы он в ней ошибся!
Ольга вышла через 5 минут. В одной руке у неё была стопка одежды, в другой – чёрный пакет.
– Баня натоплена, – сообщила она. – Идите, отмывайтесь. Вашу одежду – сюда. – она показала на мешок. – Завтра сожжёшь её, Фёдор. Потом будем ужинать.
Лёнька опять чуть не расплакался – на сей раз от облегчения.
– Ждала кого – то, что баня натоплена? – спросил Фёдор, не сдержался.
– Сегодня суббота, – легко ответила Ольга. – Ты всегда ходишь в баню по субботам. Идите. Лёня замёрз совсем!
И опять ушла в дом.
– Твою мать, – тихо сказал Фёдор. – Это что же? 2 года? 2 чёртовых года она каждую субботу топила баню и ждала меня?!
И носом хлюпнул.
– Ты что, ревёшь? – поинтересовался Лёнька почти весело. Такой большой дядька – плачет!
– Снежинка в глаз попала, – буркнул Фёдор, потерев глаза кулаками. – Пошли отмываться!
В бане они парились долго. Фёдор рьяно тёр себя щёткой, сдирая слои уличной грязи. До царапин, до красноты. Лёньку по уши сунул в душистую пену, потом в жаркую парную, потом в ледяную купель и опять в парную. Потом завернул в огромное махровое полотенце и посадил на деревянную скамью – отдыхать. Лёньку от тепла, запаха дерева и шампуня так разморило, что он уснул, сидя на скамье. Глядел, как Фёдор сбривает бороду и клочковатые волосы на голове, превращаясь из потрёпанного бомжа в молодого сильного мужика, прикрыл глаза на минуточку, и как в мягкую вату провалился.
Проснулся он от того, что кто – то щекотал его за пятку и за шею около щёк, и приговаривал:
– Лёнчик, просыпайся! Ну хватит уже спать, соня! Мы ужинать тебя ждём, не садимся, а ты все дрыхнешь!
Лёнька сел в кровати (как он в ней оказался, не помнил совсем). Потёр сонные глаза, похлопал ресницами и спросил:
– Мама? Мам, это ты?!
– Ну если ты позволишь, – дрогнувшим голосом ответила Ольга, быстро смахнула слезинку со щеки и чмокнула Лёньку в макушку. – То я буду тебе мамой. Пойдём ужинать, галчонок, все стынет уже!
Закончить и начать сначала
Здравствуй… любимый. Вот я и дошла до точки. Переполнилась. Какая мерзость, эти наши ссоры. У меня в такие минуты возникает ощущение, что тебя укусил оборотень, и ты перевоплощаешься. У тебя появляется пена на губах, глаза стекленеют, а с губ срывается такое… такие слова, что… я каждый раз сгораю дотла и корчусь в муках, с обожжённой кожей, без всякой защиты. А потом ты молчишь. Выматывающе. Душевынимающе. Просто молчишь неделями. И я уже знаю, что если ты прервёшь молчание, то для того, чтобы сказать что-то мерзкое, с издёвкой. А потом ты вдруг заговоришь. Типа тебя отпустило. Вроде ты простил меня. Или себя. За то, что ты говорил и делал.
Я жила в этом 16 лет и больше не хочу и не буду. Все мои эмоции оставались внутри меня, вбитые обратно мне в горло твоим «заткнись!!!!! Закрой пасть!!!!!» И ещё много чем. Они жгли меня изнутри, меня, заранее приговорённую, осуждённую и обвиноваченную. У меня не было права на обиду, на гнев, на отличное от твоего мнение. Иначе – крик, скандал, потом «закрой рот» и недельное молчание. И я никогда не знала о твоих эмоциях. Как и ты – о моих. Со временем я мастерски научилась врать, играть, и скрывать. Делать покер фейс. Потому что мои эмоции и проблемы – это… ну, смотри выше.
Так не живут, мне кажется. Это не семья. Сорвался – извинись. Объясни причину. Подумай, что тебя к этому привело. Поговори со мной об этом! Я всегда при ссоре думала о том, как мои слова подействуют на тебя. Заденут или нет. Ты же бьёшь по больному. За долгие годы вместе ты изучил все мои болевые точки. И знаешь как и куда нажать, чтобы меня уничтожить. Какой бы я ни была сильной, осознанной, мудрой – ты делаешь так, что я после ссоры ощущаю себя беззащитным ребенком, которого обвинили, не дали высказаться и отправили в комнату учить уроки, лишив сладкого.
В моем понимании муж – он сильнее жены. Он может выслушать все эти её эмоции, обиды, страхи и догадки, и решить все одним проверенным веками способом: подойти, обнять, поцеловать в макушку. Сказать, что любишь, и сунуть шоколадку под нос. Потому что мудрый мужчина знает – женщина соткана из эмоций. Она ими живёт. Пять минут назад орала «ненавижу!!!!» А потом обнимает и любит – не может. Сейчас она железная бизнес – леди, а через 5 минут плачет при виде бездомного котёнка. И если её мужчина не слушает все её бредни, эмоции, поток сознания, и не пропускает это вот все через призму «да – да, дорогая, конечно, так и сделаем» – и потом делает как считает нужным, женщина делается нервной, злой, бросается на мужчину и на окружающих. Просто потому, что ей некуда деть свой негатив. Ей страшно и больно, и просто вот сейчас она не знает, как ей самой себе помочь. Потому что она слабее мужчины, не может пойти – и этот свой негатив куда – то слить сама.
А ты… Ты со мной сражаешься. Как будто я – мужчина. Или ты – Дон Кихот, а я – ветряные мельницы. Или как будто мы два мушкетёра на дуэли. Стремишься меня задеть, «уделать», испортить мою жизнь по полной (это я тебя цитирую), используешь принцип «глаз за глаз» и вообще, делаешь как можно больнее, зная все мои слабые места. Понижаешь самооценку и страшно злишься, что я не позволяю это делать. Не соглашаюсь с обвинениями, не молчу, запихивая эмоции обратно внутрь себя, и как ершистый воробей прыгаю вокруг и стараюсь узнать, что же произошло, проговорить, обсудить!
Мне очень непонятно и страшно, что когда мы не в ссоре – то ты лучший в мире муж. Заботливый. Нежный. Каменная стена, на которую можно опереться. За которого я бы вышла замуж ещё раз. И еще. И еще. А то и 10! А как скандал – то ты из моей жизни сливаешься. Перестаёшь быть мужчиной, становишься маленьким мальчиком. Которого обидели, и который должен нашкодить побольше, чтобы мама поняла, КАК она перед ним виновата. Ну блин, как это? То есть вчера – ты незыблемая стена и я защищённая со всех сторон, а сегодня – я одна, и тебе в принципе пофигу на все мои проблемы. И я знаю, что пока ты молчишь, у меня никого нет. Я могу попасть в аварию, меня могут ограбить в тёмном переулке, могу замёрзнуть и промокнуть, и знать совершенно точно – мой муж, который ещё вчера приехал бы и забрал меня аж из самого ада, сегодня может просто не взять трубку или сказать, что это мои проблемы, и он не может мне помочь.
Замкнутый круг: мои эмоции – ссора – я одна – молчание – замалчивание проблемы (ну ладно, я уж так и быть заговорю) – ты думаешь, что я виновата – я думаю, что ты – накапливаемое недовольство – мои эмоции и опять по новой.
Я отчётливо понимаю. Со мной так нельзя. Я так больше не хочу. Я не буду запихивать в себя все, что я чувствую, во имя мира в семье. Такой мир – он… притворный. От него тошно обоим. Я же вижу, любимый. Я начала говорить обо всем, что чувствую. Неудобные вопросы начала задавать. И тебе это не нравится. Царапает. Ты кричишь. Пытаешься заткнуть мой поток неприятных вопросов. Потом молчишь. И я не знаю, согласен ты со мной, и просто не признаешь это, или у тебя тоже ко мне… претензии, но ты уже заранее решил, что не хочешь мне их высказывать, бесполезно, да и я буду спорить, а ты так не любишь что-то доказывать!!!
А твоё молчание вынимает мне душу. Выжигает дотла все человеческое. Пелена падает мне на глаза, злое застилает душу и разум. Мне страшно и противно от моей реакции на твоё молчание. Я представила себе ещё неделю жизни в этом липком ужасе. И изнутри меня наружу проявилось что-то страшное. Часть меня, которая никогда раньше не проявлялась. После того, как на мою жалобу, что телефон не заряжается, ты вместо помощи решил меня во обвинить, унизить, смешать с грязью, со мной что-то случилось. И я хлестнула тебя проводом. Чтобы тебе стало так же больно, как и мне. Чтобы ты меня услышал! Твоя реакция растоптала меня совершенно. Ты решил дать сдачи. Мне. Женщине. Тоже проводом по рёбрам. Ты решил, что имеешь право хлестнуть того, кто слабее. Я даже не пробовала увернуться – и предположить не могла, что ты на это способен. Я не святая. Совсем не святая, и не всегда мудрая. У меня есть… эмоции. Они могут зашкалить. И в этот момент я полагаюсь на твою мудрость.
Я до сих пор не знаю, что произошло. И причину того, что ты молчишь. Потому что я сказала, что чувствую? Если так, то … не знаю даже, что сказать. Получается, что мои эмоции – тебе не нужны.
У меня болят ребра. И душа. И сердце все в крови. Как будто я карабкалась на гору, старалась, радовалась тому, что сейчас доберусь, а ты подошёл, наступил на пальцы ногой и посмотрел, как я скатываюсь вниз, к началу пути, и с чувством победителя ушёл. Молчать. Ах нет. Ты предложил мне … съе…ся, если мне что-то не нравится. Употребив при этом все те слова и оскорбления, которые я тебя уже несколько лет регулярно и методично прошу не употреблять. Видимо, тебе нравится чувствовать, что ты можешь меня победить.
Как будто я мужчина. И ты со мной сразился и победил.
А я лежу, стараюсь дышать, и понимаю, что … это все не для меня. Мир, где ты обещаешь разговаривать. Спокойно обмениваться эмоциями, находить решение. Быть всегда мужчиной, а не только когда все хорошо. Не оскорблять. Не унижать. Где мне безопасно рядом с тобой, где я не боюсь того, что мои вещи будут разбиты и выкинуты, где перед мои носом не окажется запертая дверь нашего дома и я должна буду искать гостиницу ночью. Ты все это обещаешь, но потом в тебя вселяется оборотень, и все превращается в замкнутый круг. И молчание, где я никогда не узнаю о твоих эмоциях. И о том, что ты думаешь о нас и наших отношениях. Я больше не могу бороться с ветряными мельницами, потому что я не Дон Кихот. Я не могу тебя менять, и не хочу. И ты, похоже, не хочешь… Иногда кажется, что хочешь. Но чаще – что нет. Что тебе уютнее в мире молчания, отговорок про «некогда», «это не для меня», «это бесполезно» и молчания. Молчать легче, чем выворачивать душу наизнанку.
Прости меня за провод. Мне жаль. А вот тебя за этот провод я простить не могу. Ты мне показал, что мне надо тебя бояться. Как жить с человеком, которого любишь, но боишься, не понимаешь, который от тебя закрыт, с которым невозможно говорить и делиться…
Не знаю, как. Правда, не знаю. Поэтому ухожу, потому что внутри пусто, и я не вижу больше дороги дальше.
Аня поставила точку. Глубоко вздохнула, прочитала написанное ещё раз. Прислушалась. Внутри было тихо. Спокойно, не больно, и…пусто. Как в квартире, из которой вывезли все вещи.
Аня ещё раз вздохнула. Отправила мужу письмо везде, во все мессенджеры и соцсети, чтобы он его прочитал. Потому что в последнее время он не только не разговаривал, но и не читал её сообщений. Отправила, выключила компьютер, и пошла собирать вещи. Муж приехал, когда она вытащила в коридор последнюю сумку с вещами. Посмотрел и спросил:
– Съё…ся?
– Я уезжаю, – максимально спокойно ответила Аня. Поняла, что он не читал. Её длинное излияние души. Надоело. Она в последнее время очень часто её изливала, душу. – Устала очень.
– Не затягивай с вывозом вещей, – неприятным голосом сказал муж. – Я тебе не хранилище. Сколько тебе нужно, чтобы увезти все? Не хочу даже вспоминать, что ты здесь была.
– Хорошо, – согласилась Аня, поражаясь своему спокойствию. – За 2 недели я вывезу все.
– И не жди, что я за тобой побегу, – продолжил муж. – Я тебе не собачонка.
– Конечно, – опять согласилась Аня и посмотрела на часы: долго там ещё до этой службы переезда? Времени оставалось ещё час. И Аня вздохнула в душе тихонечко. Муж начал заводиться и ей уже хотелось уехать.
Она пошла на кухню включила чайник. Чудно. Её кухня уже не её. А его. Чужая. А чайник они вместе выбирали и радовались ему, как дети. И чашки она выбирала непременно такие, тяжёлые, большие, грубоватые. Знала, что он любит чай из больших кружек, представляла, как будет ему приносить этот чай за рабочий стол и подсовывать незаметно. Пол – интернета облазила, пока не нашла нужные. Половину этих чашек он разбил… Знал, как она их любит. И бил их перед ней. Об пол. Со всей силы. На полу оставались щербинки – раны на теле их дома. Его дома. Если думать о доме, как о своём, невозможно будет. И дыхание кончится. На оставшиеся чашки ей было больно смотреть.
Вон на конфорке варочной панели белёсые пятна – они грели уголь для кальяна. Кувшин с оббитым носом. Свалился в раковину, когда они занимались сексом на столе. И больше это все не её. К горлу подкатили непрошенные слезы. Аня поморгала и решительно сглотнула. Она решила. Если сейчас она не уйдёт, это все не закончится и будет продолжаться до бесконечности. Как один дурной повторяющийся сон.
Этот дом был первый Анин дом. Свой. До этого был дом её матери. И дом его матери. А этот – свой. До последнего гвоздя. Сделанный с нуля. Как она хотела. Он привёл её сюда как хозяйку, и она за ним ухаживала, за домом, обставляла, тащила сюда все по одной ниточке. В своё гнёздышко. Когда начались их безобразные скандалы, Аня умирала понемногу каждый раз от каждой разбитой чашки. От искорёженных и выброшенных светильников. От каждого разрушения, произведённого им в этом гнезде. Которое она теперь … старалась не ощущать как гнездо. Когда Аня год назад вдруг поняла, что дальше так жить нельзя, они с мужем много говорили. Он обещал, она обещала. Она просила держать себя в руках. Не оскорблять. Не кричать. Не унижать. Слушать и говорить. Он соглашался, два раза держался, на третий – срывался. Аня опять шла, говорила, просила… А теперь не могла больше. Просилка… иссякла. Ну сколько можно взрослому человеку говорить, если он не хочет понять? Да и зачем? Захотел бы – понял сразу. Аня отхлебнула горячий чай и опять посмотрела на часы. Ещё 15 минут. Ещё немножко.
– А быстро ты собралась, – не выдержал. Пришёл язвить. А может не язвить. Ему было больно, Аня знала. И что он её любил, знала. Просто… Он был такой. Вспыльчивый. Она долго терпела… А больше не могла. Вот эту вот черту – в гневе говорить и делать всякие страшные вещи. И… сливаться.
Аня пожала плечами. Ей не хотелось начинать разговор, который рисковал перейти в очередной скандал.
– Заранее все спланировала, да? Продумала по – тихому!
– Я ничего не планировала, – тихо сказала Аня и аккуратно отставила чашку – его чашку. Больше не её. – Я целую вечность просила тебя… себя контролировать. Достаточный срок, чтобы понять, можешь ты это делать или нет. Просила быть мужчиной, даже если зол. Ничего не поменялось. А я больше так не могу. Мне постоянно больно. Я слабая, я не хочу терпеть боль.
Телефонный звонок избавил её от дальнейших объяснений.
– Извини, – сказала Аня и попросила грузчиков подняться за сумками.
На мужа она старалась не смотреть. Боялась не выдержать и повиснуть на шее. Она его любила… сильно очень.
Он сидел за компьютером и старался не смотреть и не слушать, как женщина его жизни эту жизнь покидает. Стоит на каблучках посреди прихожей теперь уже его дома и негромко рассказывает дюжим парням в комбинезонах, куда и как грузить её вещи. Улыбается, прямо держит спину. Аня всегда вызывала в нем бурю эмоций. Её нрав и привычка спорить и доказывать свою правоту его бесила. Застилала глаза кровавой пеленой. Но жить без неё он не мог. Её смех, заливистый и искренний, оптимизм, присутствие духа, манера бурно выражать радость, гнев, возмущение – это все было как наркотик. Она заряжала его этими эмоциями, как аккумулятор, вечный двигатель. Но вот её характер! Этот характер!!!! Он же мужик, она должна его слушать! А не вот это вот, независимая спина, каменное лицо и отсутствующие глаза. И слова, слова, которые растаптывали все его доводы, превращающие его из обвинителя в обвиняемого! Он изо всех сил пытался сдержаться и не мог. Не мог, черт возьми!!! Ну вот как она не поймёт, что он её любит, и когда даже орёт, все равно любит! Почему она не может остановиться, когда её просят?!!! Его затрясло, и он схватился за телефон, чтобы не вспыхнуть прямо здесь. Телефон показал ему непрочитанные письма. И самое первое письмо – от неё. Он его везде удалил, это письмо, изо всех мессенджеров, не хотел опять читать, какой он дебил. А тут гляди ты, осталось.
Он помедлил. Ткнул пальцем – решился. Открыл. Через 15 минут, когда он прочитал письмо два раза, поразился тому, сколько боли он успел ей причинить, в квартире уже было пусто. Он не заметил, как вынесли последнюю сумку, и она ушла тоже. Ругнувшись, он бросился к окну на кухне – посмотреть, уехала или нет. Нет, машина ещё стояла, и грузчики копошились в кузове. Опрокинув на ходу стул, он метнулся к двери. В голове билась одна мысль: не отпустить. Не дать уехать, а то ему – конец. Краем глаза он отметил – ключи она оставила на полочке под зеркалом.
«Ду – рак, ду – рак», – стучала кровь в висках, пока он бежал по лестнице, преодолевая по 2 пролёта разом. Машина уже тронулась, когда он выбежал из подъезда. В окне проплыло её напряжённое лицо: она сидела рядом с водителем. Практически не думая, он выбежал на дорогу перед грузовиком. Водитель ударил по тормозам, и «Газель», как в американских фильмах, остановилась, чуть толкнув его бампером.
– Ох…ел совсем?! – заорал водитель, высунувшись в окно.
Но ему было все равно на эмоции водителя. Он смотрел на неё. На её побелевшее лицо, расширившиеся глаза. Трясущиеся от страха губы.
– Аня, – громко произнёс он. – Не уезжай.
Она сжала губы и помотала головой.
– Не уезжай, – повторил он. – Дай мне шанс, Аня!!! Я дебил, идиот! Но я тебя люблю! И я сделаю все, чтобы ты была счастлива!!!!
Она опять покачала головой и теперь у неё в глазах показались слезы. Её решимость рассыпалась на глазах. Водитель посмотрел на неё и спросил:
– Бьёт?
– Что?! – повернулась в нему Аня. – Нет!! Вы что?!!! Орёт… Много. Обзывается. Не помогает… Не защищает, особенно, если зол, так его вообще как нет в моей жизни!!!
– Делаааа, – протянул водитель. – Ну как бы это… мы все орём. Не оправдание, конечно. Что вот не помогает, это не дело! Мужик он или нет?! Ну ты как решишь, хозяйка. Посмотри. Вон он, в носках выбежал, видишь? Торопился тебя остановить. Понял что- то, наверное. Поговоришь, может?
– Я уже столько говорила!!! – закричала Аня – Столько!!! И что? Все как есть осталось!