Человек боя

Брянская губерния

Крутов

Из Москвы Крутов выезжал с чувством неопределенного ожидания чего-то: все казалось, что ему позвонит кто-нибудь из руководства управления и прикажет прибыть на базу под Орехово для дальнейшего прохождения службы. При подготовке машины – у него был «Рено-Меган» – и посадке возникло ощущение, что он что-то забыл, хотя забывчивостью никогда не страдал. На всякий случай Крутов добросовестно перебрал в памяти все, что необходимо для дороги, проверил оружие: бетдаггер и бяньдао он положил в бардачок, пистолет (штатный «макаров-М1» с лазерным указателем) под сиденье – у него имелось разрешение на ношение личного оружия как у офицера-оперативника ФСБ, и никто его, конечно, не забрал. После чего Крутов сел в машину и с некоторым сомнением в своей нормальности выехал со двора. Лишь за Кольцевой автодорогой он понял, что интуиция просто предсказывает ему скорое возвращение, хотя сам он возвращаться в столицу в ближайшие два-три месяца не собирался.

До Брянска он доехал за три с половиной часа, проходя подновленные участки шоссе со скоростью сто шестьдесят километров в час, послушно притормаживая в попадавшихся на пути селах и городках, и даже остановился на взмах жезла инспектора ГАИ в Малом Полпине, который, узрев удостоверение Крутова, от неожиданности взял под козырек. В Брянске Егор пообедал плотно – шел уже пятый час дня – и в начале шестого выбрался на Смоленскую дорогу, ведущую к районному центру Жуковка, откуда он мог добраться до родных Ковалей, располагавшихся от Жуковки в пятнадцати верстах.

Чувство, заставившее его остановиться возле одного из курганов недалеко от Сельцовского городища – по преданию курганы на Брянщине были насыпаны еще во времена походов Батыя, – вряд ли мог объяснить сам Крутов. Во-первых, вспомнился его странный сон с торчащими из земли руками мертвецов. Во-вторых, показалось, что старик, сидевший сбоку от дороги, рядом с обшарпанным «жигуленком» четвертой модели, плачет.

Крутов остановился, сдал назад, вышел из машины, приглядываясь к старику, вытиравшему ладонью лицо, и понял, что тот действительно плачет.

– Что случилось, отец? – подошел к нему Егор, только теперь заметив, что вокруг рассыпано зерно, раскиданы картофель и морковь, а колеса у «жигуленка» спущены.

– Варнаки ловитву[3] устроили, – поднял морщинистое мокрое лицо дед, обнаруживая знание местного диалекта. – Подъехали на мотоциклах, попросили бензину, а потом вот… – дед беспомощно кивнул на свою самобеглую коляску, с виду такую же старую, как и он сам.

– Что, просто так, от нечего делать? – не поверил Крутов, уже понимая, что несчастный труженик села нарвался на банду местных хулиганов на мотоциклах. – Может, ты их чем-то обидел?

Дед махнул рукой, отворачиваясь, и в душе Егора ворохнулась тяжелая дубина гнева. Как сказал бы штатный психосоциолог конторы: несмотря на некое улучшение финансово-экономической ситуации, в стране продолжается падение духовного потенциала, ухудшается морально-психологическое состояние общества. Выливалась же эта формулировка в конкретное проявление агрессии, в бессмысленные разбои, хулиганство и бандитизм, в зверские прорывы низменных инстинктов. И рождалась эта волна уже не по приказу свыше, а внутри народа как результат общего падения закона нравственных колебаний. Крутову вспомнилось признание одного отечественного мыслителя, разработавшего теорию социальных катаклизмов: «Предвестниками событий 1917 года стали жестокие и бессмысленные погромы дворянских имений в России, бессмысленное уничтожение домов, парков, оранжерей, церквей, икон, библиотек, мебели, картин – всего того, что этим самым народом создавалось веками… Наш народ всегда сам уничтожал свое будущее, и то, что с ним потом произошло, он подготовил своими руками. Поэтому я не могу сострадать ему в должной мере». Крутов в принципе был согласен с мнением мыслителя, однако душа его еще не зачерствела до состояния хлебной корки, и, не обливаясь слезами о судьбе народа в целом, он сочувствовал отдельным его представителям.

– Давай помогу, отец. Клей, резина есть?

– Да откуда им быть, мил человек? Я даже ноне без запасного колеса ездию, денег нема, штоб купить.

– Понятно. Сколько же тебе лет, если не секрет?

– Годков-то? Полдоста[4] десятка, – вздохнул дед, поднимаясь. – Спасибо за добрые слова, мил человек. Дай Бог тебе здоровья. Почапаю пешком, свояк поможет.

– Давай я тебя хоть на машине подброшу, чай, не спешу.

– Да я недалече тут живу, на Выселках.

– Все ж не ногами дорогу мерить. Садись, отец.

Крутов помог деду, которого звали Селиваном Федотовичем, собрать зерно, овощи, усадил его в машину, и они поехали обратно в сторону Брянска. Однако до поворота на Выселки не доехали. Буквально в трех километрах от того места, где на Селивана Федотовича напали хулиганы на мотоциклах, Крутов увидел бегущую к дороге по полю овса женщину в платке, за которой гнались два парня на мотоциклах. По тому, как напрягся дедок, Крутов понял, что парни ему знакомы.

– Они? Это они просили бензин?

– Они, башибузуки, ёры проклятые! Старшой у них – совсем страшный человек, настоящий бардадым[5], хучь и молодой.

Крутов нашел съезд с шоссе в небольшой овражек за обочиной и, выехав на поле, рванул машину к двум лихачам на ревущих мотоциклах, кружившим вокруг женщины, которая остановилась и застыла в позе отчаяния, прижав стиснутые кулачки к груди.

Маневр Крутова был так быстр и неожидан, что мотохулиганы отреагировать на него не успели. Первого парня, в черной майке с черепом и черной повязкой через лоб, майор сбил, догнав сзади, второго – заехав чуть ли не в лоб: тот рванул руль вправо и вывалился в метельчатые заросли овса.

Егор остановил машину, заглохли и мотоциклы, наступила тишина. Женщина, оказавшись совсем не старой, чуть ли не ровесницей самого Крутова, стояла, округлив глаза, и лишь по привычке поправила выбившиеся из-под платка светлые волосы.

Крутов вышел из машины, поглядел на бампер своего «Рено» и, не заметив царапин и вмятин, удовлетворенно кивнул: взял он мотоциклистов «на абордаж» вполне квалифицированно. Подошел к женщине, отметив живую глубину ее прозрачных серых глаз, слегка поклонился.

– Извините, что я вмешался. Чего они от вас хотели?

– Не знаю, – прошептала женщина, и вдруг глаза ее заполнились слезами. – Я корову доила, а тут они налетели… молоко разлили… Пасену испугали… а остальные в деревне гулимонят[6].

Крутов поднял голову, прислушиваясь. Из-за редкого сосняка в распадке, откуда выглядывали крыши домов близкой деревни, доносился треск и грохот мотоциклетных моторов и чьи-то веселые вопли. Банда байкеров «гулимонила».

– Ты чё, псих! – пришел в себя мотоциклист в черной майке с черепом. – Ты чё сделал? Ты же мне аппарат угробил! Знаешь, чё мы тебе сделаем?

– Яйца оторвем! – пообещал второй, вылезая из-под своего мотоцикла, рыжий, худой, небритый, в грязной рубахе, с пейджером на ремне. Вид у него был столь потешен, что Крутов невольно улыбнулся в душе, вспомнив услышанное: раньше говорили – черт-те что и сбоку бантик. Теперь это звучало иначе: черт-те что и сбоку пейджер.

– Ну, фраер, сам напросился! – «Черносотенец» с повязкой через лоб неожиданно ловко достал и крутанул нож-бабочку. – Или ты платишь за борзость, не поднимая кипежа, или я тебя щас порежу, кишки выпущу!

Крутов вздохнул и шагнул вперед.

Вряд ли мотоциклист успел сообразить, что произошло.

Нож вдруг вырвался у него из руки, в голове вспыхнуло пламя, ноги оторвались от земли, начался свободный полет «в невесомости»… который закончился в кустах метрах в четырех от мотоцикла. Второй байкер дожидаться своей очереди не стал, рванул к лесу, демонстрируя смекалку и приличную скорость. Крутов сел в машину, где его ждал обиженный байкерами дед, несколько оживший после показательного выступления майора.

– Ну-к, ты и вяхи[7] раздаешь! – крякнул он. – Не дай Бог – окочурится сердешный!

– Выживет, – усмехнулся Крутов, высунул голову из окна, обращаясь к женщине: – Вас подвезти?

– Не надо, – опасливо отступила она, – сама доберусь. Спасибо вам.

Егор погнал машину по полю, пока не выехал на проселочную дорогу, ведущую к Выселкам. Через пять минут он был в деревне.

Выселки представляли собой одну длинную улицу, идущую вдоль оврага, с двумя десятками разнокалиберных домов, одним колодцем посредине и одним магазином под названием «Сельпо». В разгар лета здесь царили зной и пыль, и спасало от этого деревню только отсутствие постоянного потока автотранспорта и ухоженные сады. В настоящий же момент наводнившая деревню дивизия байкеров – Крутов насчитал полтора десятка мотоциклов, три из которых носились из конца в конец деревни, – превратила улицу в реку пыли и грохота, от которого в панике разбегались куры, собаки и прочая домашняя живность, а люди глохли, как от стартующего авиалайнера.

Селиван Федотович приуныл, заерзал на сиденье, с сомнением поглядывая на водителя. Вид его красноречиво говорил: лучше бы с ними не связываться! Крутов похлопал его по плечу, остановил машину у колодца, поразмышлял несколько секунд – брать ли с собой оружие или нет, и решил не брать.

– Пошли, отец, – сказал он, – восстанавливать справедливость.

Главаря байкеров, действительно выглядевшего настоящим бардадымом – за два метра ростом, могучего телосложения, с громадным пузом, обладавшего бордового цвета круглой физиономией с глазками неопределенного цвета и носом-туфлей, Крутов обнаружил в саду, окружавшем один из опрятных домиков под черепичной крышей. Здесь же сгрудились устрашающего вида железные кони мотоциклистов, обвешанные кучей прибамбасов от дополнительных фонарей и стоп-сигналов до обтекателей и труб, антенн, счетчиков, эмблем, фигурок зверей и птиц. В окружении молодцов и молодиц в коже и черных майках бардадым лакомился клубникой, которую ему собирали подчиненные, вытаптывая при этом цветы, грядки с овощами и не обращая внимания на причитания хозяйки усадьбы, пожилой женщины с неизменным платком на голове. Она стояла у крыльца, то и дело вытирая слезы кончиками платка, но подойти к бесчинствующим гостям боялась.

Мимо пронесся орущий во всю глотку молодой человек на своем «Харлей-Дэвидсоне». Увидев идущих Крутова и Селивана Федотовича, он резко свернул к ним, желая, видимо, обдать пылью, заставить отскочить, и Егор, увернувшись, ударом ноги выбросил наездника из седла. Мотоциклист пролетел по воздуху несколько метров, врезался в деревянный штакетник, едва не сломав его, и затих на некоторое время. Его мотоцикл заглох, пропахал борозду в дороге и уткнулся в стоящие мотоциклы. Стало тихо. Лишь на другом конце деревни взревывали моторы: еще двое байкеров гонялись там за курами.

Команда вожака стаи, с хохотом кормившая своего повелителя, примолкла. Оглянулся и он, увешанный цепями и бляхами, не человек – киборг, монстр из американского «светлого» будущего. На вид ему можно было дать лет тридцать.

– Эй, морда, – окликнул вожака Крутов негромко, но так, что его услышали все. – Забирай свою кодлу и выметайся отсюда. И побыстрей, а то я рассержусь.

Гигант озабоченно моргнул, с недоумением посмотрел на своих притихших приятелей.

– Это он мне?!

Молодцы и девицы разом заржали.

Крутов подошел к стаду мотоциклов, определил машину главаря – самую мощную, крутую и навороченную, и одним ударом ребра ладони отбил металлический штырь с зеркалом.

– Я жду.

Смех стих. Молодые люди, озадаченные действиями незнакомого мужика в джинсах и футболке, высокого и жилистого, невозмутимого и спокойного, стали переглядываться, бросая взгляды на вожака, и тот, побагровев еще больше, рявкнул:

– А ну-ка, воины, откнокайте этого карася! Он мне аппарат убезобразил, падла!

Трое парней перескочили через забор, выдергивая из него штакетины, четвертый достал длинную металлическую цепь. Именно его и взял первым Крутов, не ожидавшего стремительного нападения, приготовившегося к потехе.

Парень улетел в заросли лопуха у колодца, а цепь, оказавшись в руках майора, тут же нашла жертву: взвизгнув от боли, завертелся вьюном молодой человек слева с буйной порослью на голове, – прической назвать ее было трудно, – выронил штакетину и отскочил. Блокировав цепью удар палкой второго нападавшего, Егор перетянул через плечо и его, принудив спасаться бегством. Третий пытался оказать сопротивление и продержался три секунды, пока удар цепи не выбил у него из рук импровизированную дубинку. Затем цепь обвилась вокруг его шеи, последовал рывок, и низкорослый отрок с петушиным гребнем вместо волос кубарем покатился по земле.

– Хороший шнурок, – одобрительно собрал цепь в руке Крутов, – почти манрики-гусари. – Глянул на обалдело взиравшую на него компанию. – Ну так как, господа хулиганы, будем и дальше вести разговор в том же духе? Или вы добровольно оседлаете своих коней? Кстати, не забудьте заплатить этому пожилому человеку за ремонт его автомобиля. Вы прокололи ему колеса.

– Ах ты, гнида! – пришел в себя вожак стаи и попер из сада на улицу, проломив забор, как танк. На широком кожаном поясе его со множеством заклепок висело не меньше десятка цацок, в том числе яйцо тамагочи, и Крутов невольно покачал головой. Эти небольшие брелоки с экранчиком и тремя кнопками, в которых «жили» маленькие виртуальные зверушки, выпущенные в свет японской фирмой «Bandai Co», уже давно стали модными во всем мире, в России же они только начинали завоевание рынка, и первыми обладателями игрушек стали почему-то люди с ущербной психикой, бандиты, террористы, бизнесмены. Не считая молодежи.

Вожак байкеров был почти на голову выше и вдвое шире Крутова, однако никакими видами борьбы никогда не занимался, привыкнув надеяться на свою природную силу. И удар он держал великолепно, как бык – щелчок пальцем по лбу. Во всяком случае, первые два удара Крутова: кулаком в подбородок и ногой в живот, – он словно бы и не заметил. Не остановили его и удары ребром ладони по мощным ляжкообразным рукам и сбивающие круги ногой по лодыжкам. Он пер вперед и желал только одного – заключить Крутова в объятия, из которых тот, вполне вероятно, уже и не освободился бы живым. Тогда Егор вошел в пустоту, и его боевые инстинкты вывели его на иной уровень боя, позволяющий не убивать противника.

Сначала он остановил напор гиганта толчком в грудь растопыренными пальцами руки, а затем сделал выпад «копытом лошади» – согнутыми костяшками пальцев в лоб противника. Хрюкнув, вожак байкеров пошатнулся и тяжело рухнул навзничь, едва не угодив на сруб колодца.

Сзади раздались аплодисменты. Крутов оглянулся. К ним подходили трое парней в камуфляжных комбинезонах спецназа, двое – в вязаных масках, третий – с открытым, располагающим к себе, скуластым лицом, на котором выделялись желтые кошачьи глаза. Взгляд его был колюч и насмешлив, выдавая характер неукротимый и упрямый. Это был взгляд профессионала. Возраст его вряд ли превышал двадцать восемь – тридцать лет. Именно этот парень и аплодировал Крутову.

– Мастерски деретесь, – сказал он, останавливаясь у ног лежащего гиганта, в то время как его спутники стали пинками сгонять байкеров в кучу. – Спасибо за помощь, вы, по сути, сделали нашу работу.

– Кто вы? – полюбопытствовал Егор.

– Дорожные мстители. Слыхали, может быть? Идем по следу одной серьезной мотобанды, но это, к сожалению, не они. – Парень с презрением сплюнул на медленно приходящего в себя вожака байкеров. – Саранча! Хотя тоже, конечно, подонки изрядные. Петро, – повернул он голову к одному из своих спутников, – мотоциклы отволочь за околицу и в овраге сжечь, их хозяевам накостылять по шее и отпустить. С вожаком поговорить посерьезней, чтоб не вздумал потом снова собирать команду.

– Сделаем, – пообещал Петро.

– Круто вы с ними, – покачал головой Крутов.

– А иначе нельзя, задавят. Внушить им благие намерения невозможно, так пусть хотя бы боятся. А вы не простой гражданин. – Молодой человек с кошачьими глазами прошелся оценивающим взглядом по фигуре Крутова. – Оч-чень непростой, судя по владению приемами барса и дим-мака. Часом не из конторы будете?

Так мог выражаться только человек, сам имеющий отношение к конторе, то есть ФСБ или другой спецслужбе, и Крутов вдруг ответил откровенно, парень ему понравился:

– Уже нет. А вы случайно не оттуда?

– Тоже уже нет, – засмеялся молодой человек, сунул Егору сухую твердую ладонь. – Панкрат. – Снова засмеялся. – Это меня дед так назвал, не отец, крутой был мужик, царство ему небесное.

– Егор, – представился Крутов. – Бывший полковник-«ходок». Еду на родину, отсюда уже недалеко, в Жуковском районе есть деревенька Ковали. – Он оглянулся на Селивана Федотовича, о чем-то разговаривавшего с хозяйкой подвергшейся набегу усадьбы. – Хотел помочь деду, эти шакалы разбили ему машину.

– Ясно. За что тебя «ушли»?

– За неподчинение приказу.

– Надо же, – удивился Панкрат, – и меня тоже вышибли из службы за то же самое! Бывают в жизни совпадения. Тебе еще далеко ехать?

– Километров двадцать пять в общей сложности.

– Будь осторожен. В этих краях на дорогах разбойничает стая бандитов посерьезней этой вшивой команды. – Панкрат кивнул на потерявшую прежний блеск и азарт группу байкеров. – Оружие у тебя есть? Может, одолжить на всякий случай?

– Не надо, кое-что имеем. По вечерам я никуда ездить не собираюсь, а днем они вряд ли посмеют напасть.

– Ошибаешься, мой друг, действуют они нагло и открыто, и раздевают в основном иномарки. К тому же у них в ГАИ есть свои люди, небось уже дали ориентировку на твою машину: весьма заметный аппарат. В Брянске тебя останавливали гаишники?

– Дважды.

– Вот видишь. Ну, бывай. Может, заеду как-нибудь в гости. Как твоя деревня, говоришь, называется?

– Ковали.

Панкрат хлопнул ладонью по подставленной ладони Крутова и направился вслед за своими спецназовцами, конвоирующими притихших, плохо соображающих, что происходит, любителей вольной жизни и рева мотоциклетных моторов. Из подъехавшего мощного джипа высадились еще трое парней в камуфляже и принялись подцеплять мотоциклы к заднему форкопфу. Восемь мотоциклов они поставили на колеса боками вместе, образовав две платформы, остальные положили сверху. Уехали. В деревне стало так тихо, будто ее внезапно накрыло ватное покрывало. Дед Селиван Федотович, вытянув шею, и хозяйка дома с разоренным огородом, приставив козырьком руку ко лбу, смотрели вслед исчезнувшим «мстителям», прислушивались к тишине и молчали, потрясенные развязкой драмы. Потом в некоторых домах деревни стали робко открываться двери, появились первые жители, прятавшиеся до этих пор по домам. Где-то закричал петух, ему откликнулся второй, третий. Жизнь продолжалась, жизнь села российской глубинки, неторопливая и спокойная, не приемлющая шума и космических скоростей, отвергающая суетливость и нервозность, жестокость и страх.

– Ах, черт! – спохватился Крутов, вспомнив, что хотел отобрать у мотохулиганов средства на ремонт автомобиля Селивана Федотовича. Но тот, поняв, о чем идет речь, замахал руками и перекрестился:

– Упаси меня Господь брать у этих варнаков мзду, чай, не скудаюсь[8], сам управлюсь с ремонтом. А тебе, паря, спасибо за помощь, очень нам понравилось, как ты прилобанил этого пузатого бардадыма. Может, в гости зайдешь? Моя хата с краю, старуха стол накроет.

– Благодарю за предложение, отец, но пора и мне ехать домой. Желаю здоровья всем.

Крутов сел в машину и выехал из деревни. Из оврага справа поднимались в небо клубы дыма, там горели мотоциклы байкеров, но Егор не стал останавливаться. К этому моторизованному племени пофигистов он жалости не испытывал.

Деревня Ковали

Крутов

Шел седьмой час вечера, когда Крутов свернул со Смоленской трассы, проехал Летошники, Гостиловку, пересек железнодорожные пути и остановил машину на площади у Жуковского вокзала. Не потому, что захотел полюбоваться архитектурными красотами райцентра, а потому, что ему пришлось остановиться: Жуковка встретила его странной молчаливой демонстрацией, в которой участвовало по меньшей мере пятьсот человек.

Процессия, ведомая седым мужчиной с траурным крепом на рукаве пиджака, медленно двигалась по дороге, собирая любопытных ребятишек и женщин. Пара милиционеров наблюдала за ней издали, но регулировать движение не пыталась. На лицах молодых ребят было написано молчаливое сочувствие и понимание.

Крутов выбрался из кабины, подошел к негустой толпе у вокзала, наблюдавшей за процессией, и тихо обратился к пожилой женщине со скорбными глазами:

– Что случилось, мать? Что за шествие?

Женщина не ответила, словно не услышала вопроса, зато ее соседка, старуха лет семидесяти, осенявшая себя торопливыми крестами, обернулась к майору:

– Второй раз идут, мил человек. Первый в мае прошли, когда девочку восьмиклассницу подружки убили.

– Так это похороны?

– Какие похороны – «черный марш», как говорят, против… этой… разгульности… преступленности…

– Разгула преступности? – догадался Крутов.

– Ее, ее, – закивала старуха, снова начиная креститься.

Крутов продолжил расспросы и в результате узнал, что причиной марша стало убийство девятнадцатилетнего парня, приехавшего к родителям после окончания первого курса Брянского машиностроительного института.

Евгений Сергачев отмечал с друзьями успешную сдачу сессии возле Жуковского дома отдыха, на берегу Десны, когда к ним подошли четверо накачанных парней с бейсбольными битами. Завязалась ссора, драка. «Спортсмены» похитили Сергачева и увезли с собой. Мучили, истязали его пять дней, пока не забили до смерти. Ни за что, из спортивного интереса. Труп аккуратно закопали.

Убийц удалось поймать: четверых молодых парней, неплохих, кстати, спортсменов-футболистов, в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, и молодую женщину, оказавшуюся вожаком банды. В свои двадцать два года она была матерью троих детей и оказалась жестокой садисткой, по сути, добившей Сергачева. Как потом показало следствие, на счету банды числилось еще два убийства и разбойные нападения на отдыхавших ветеранов в домах отдыха Брянской области.

Процессия свернула к центральному проспекту Жуковки, собираясь провести митинг у здания местного отделения внутренних дел. Крутов задумчиво глядел ей вслед, и душу раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад возвращению, с другой – огорчен и расстроен таким совпадением, встречей с траурной процессией, с третьей – вдруг понял, что возвращается вовсе не домой, не в страну детства, а в другую страну, совершенно не похожую на прекрасные картины детства, живущие в памяти. Семнадцать лет назад, когда он уезжал из Ковалей и из Жуковки, людей ради спортивного интереса не убивали.