– У меня только один друг Солик, и он меня никогда не выдаст, у него знаешь, какой характер? Крепче камня.
– Специально, может и не выдаст, а нечаянно, сколько угодно. Захочет перед кем-нибудь похвастать тобой или еще как-нибудь проговорится, такое очень часто случается. Тайна потому тайной и является, что ни с кем нельзя о ней говорить. – Илька думала долго, очень долго, но в конце концов признала правоту матери.
– А что, похвастать он любит, запросто выдаст, не буду я ему ничего говорить. Раньше хотела ему о Марине рассказать, все как-то не случалось, а теперь ничего не скажу. Знаешь, я вот сейчас представила себе, что я ему рассказала бы, а он трепанул еще кому-нибудь, и Марину могли убить, а виновата была бы я, брр, жуть какая! – она передернула плечами, – а потом неожиданно добавила, – и вообще я дружить с ним больше не буду, не нужен он мне, одной лучше.
Нани хотела возразить, что не стоит загодя отказываться от единственного нормального приятеля, но потом решила ничего не говорить. Пусть девочка осознает ответственность не только за свои поступки, но и за слова тоже, такая ответственность дорогого стоит, а иной раз может и жизнь спасти. Так за разговором они и дошли до места, хотя надо сказать, что идти совсем было не близко. А как показалась избушка лесной отшельницы, так и начались неожиданности.
Первая и самая большая неожиданность встречала их возле самого домика и встречала, как показалось Нани, радостно. Остановившись за несколько шагов до низенького крылечка, Нани опасливо рассматривала совсем еще молодого улыбчивого паренька. Паренек на вид был лет шестнадцати, черноволос, черноглаз и весьма бы хорош собой, если бы не вертикальные желтые зрачки посреди черной радужки. Таких глаз она еще ни у кого не видела, что и не мудрено, не человеческие это глаза.
– Ты кто? – глухо спросила она, стараясь притянуть к себе поближе непутевую свою дочь, которая выворачивалась из рук, стремясь навстречу юноше.
– Мам, ну ты что, испугалась его что ли? Ты не бойся, это же тот дракончик, он только недавно обратился, я не успела тебе про него рассказать.
– Меня зовут Игнаши, – несколько шепеляво представился дракончик и даже ножкой босой шаркнул по траве.
Только тут Нани обратила внимание, что одет он был в длиннющую холщовую рубаху, достающую ему до середины икр, подпоясанную сплетенным из травы пояском. В рубахе она признала свою старую ночнушку непонятно куда девшуюся еще неделю назад, теперь уже понятно, куда. Она перевела взгляд вниз, на ноги, они были скроены вполне по-человечьи, только ногти длинноваты, пожалуй.
– Обратился, значит, ты оборотень? А я думала, что все, что говорят о вас, это басни.
– Не басни, правда.
Оборотень говорил кратко, тщательно подбирая слова, но уже не шепелявил. Было такое впечатление, что он на глазах учится говорить по-человечески, двигаться по-человечески. Игнаши поднял руку, жест был плавным, но чересчур быстрым, рука промахнулась, он упрямо повторил и в результате смог поправить прядь жестких волос, падавшую на глаза. Нани смотрела на него во все глаза, забыв о всякой вежливости и смотрела бы еще долго, но протяжный, звериный стон, донесшийся из приоткрытой двери дома спугнул всю группку разом.
В домике, к удивлению Нани, оказалось довольно опрятно, вместо кровати была устроена лежанка, или, точнее сказать, лежбище из веток, покрытых густой травой. Для человека вряд ли было бы удобно, жестковато все-таки, но для лежащей на этом устройстве Марины с ее крепкой шкурой и жесткой шерстью было хорошо. Лежала она на спине, живот горой вздымался над нею и не оставлял никаких сомнений в причинах хвори, бедняга никак не могла разродиться.
Нани сочла, что для девочки подростка тяжелые роды вовсе неподходящее зрелище, но сама девочка думала иначе. Намерение выставить ее за дверь с треском провалилось потому, во-первых, что понимать роженицу могла только она, во-вторых только она же знала, где что находится в этой избушке. Игнаши оказался в этом деле бестолковым, то ли не вникал в житейские мелочи, то ли еще не успел здесь толком обжиться.
Хорошо еще, что прозрачную жидкость, полученную из самогона после двойной перегонки и подаренную ей Калисией для всяких лечебных нужд, Нани сразу положила в свой знахарский сундучок, таки пригодилась. Жидкость эта хранилась в пустом сосуде из высушенного плода дуранги и прекрасно сохранялась в нем.
После того, как кто-то приспособил эти плоды, прежде ни на что не годные, предварительно высушив и очистив их, все только ими и пользовались вместо стеклянных емкостей. Они легче стекла, не бьются, и самое главное почти ничего не стоят. Форму эти плоды имеют разную, более удлиненную или шарообразную, зато у всех дно немного вогнутое внутрь и потому они вполне устойчивы. Кое-кто их раскрашивает и использует как вазы или для красоты.
Нани была вся в поту и тяжело дышала, уже больше часа она возится с роженицей, пришлось делать бедняге надрез, потом еще один, пока детеныш не оказался у нее в руках. Ребенок был мал для такой громадной мамаши, сморщен и гол, волос на теле пока не имелось. Может быть, это метис?
– Девочка, – провозгласила Нани и показала дитя матери, та потянулась к нему, – сейчас, сейчас, только пупочную ранку обработаю.
Спросить об отце ребенка она так и не решилась. Рядом много всяких ушей, да и как спросишь, если ответа все равно не понять? Решилась Илька, она уже давно знала, как и отчего получаются дети и комплексов никаких на этот счет не имела.
– А кто ее папа? – и она вопросительно уставилась на Игнаши. Имела ли она его в виду, как производителя, или просто смотрела как на приближенного к тайнам хозяйки, неясно, но вслед за ней на него уставилась и Нани с вполне ясно читаемой мыслью в глазах. Тот заерзал.
– Это не я, я не могу. Приходил тут. – Поспешно выпалил он и отчаянно покраснел.
– Кто? – Не сговариваясь, хором выпалили мать и дочь.
– Не знаю, я тогда болел, спрятался, чтобы меня не видели.
Домой они пробирались на следующий день, уже когда рассвело, таясь за деревьями, чтобы не увидел кто из поселковых. В этой стороне никаких постов выставлено не было, что и немудрено, рядом завороженный лес, в который никто носа не сует, кто может оттуда прийти? Из людей никто, только всякие монстры и чудовища, так эти разрешения не спрашивают и постов не боятся. Зато свои повадились ходить по грибы да ягоды и как раз примерно в это время. Они проваландались с Мариной долго, кровотечение вдруг начавшееся, долго останавливали, потом еду для нее готовили, потом стемнело, поздно уже стало, вот и пробираются теперь как лазутчики.
Такие прятки Ильке откровенно нравятся, хихикает, кое-где нарочно ползком ползет, то-то матери будет радость одежду ее отстирывать. Зато ягод и грибов немного собрала, будет чем позавтракать, хотя припасы дома еще есть, ну да запас лишним никогда не бывает.
Войдя через низкие воротца на лужайку возле дома обе застыли столбами, на крыльце кто-то сидел вполоборота к ним, привалясь головой к балясине.
– Фу, ты! – шумно выдохнула Илька, – Солик, что ты тут делаешь? Тебя из дома выгнали и спать тебе больше негде, кроме как на нашем крыльце? – выговаривая приятелю, она смущенно смотрит на мать.
Как же, ведь только накануне провозглашала разрыв с ним, когда его рядом не было, а теперь вон он, тут, и что с ним теперь делать неясно. Нани ласково улыбнулась в ответ, с трудом поднимаясь по ступенькам крыльца, устала сильно и ночь не спала, как-никак в чужом месте, да и условий никаких, на полу. Илька правда и там умудрилась заснуть, что с нее возьмешь, ребенок.
Принимаясь готовить завтрак, все же надо поесть, сутки уже без еды, она вспомнила, как готовила в избушке. То, что немногочисленная утварь Марины вся была из ее кухни, она не удивилась, где же еще ей раздобыть хоть горшок, хоть сковородку? Илька потихоньку из дома натаскала, хорошо хоть не новое брала, старье с верхней полки кладовки, отложенное на всякий случай, жалко выбрасывать, вот и сгодилось. А вот плошки для еды Марина сама смастерила, выдолбила из дерева и неплохо, надо сказать. Глядя на ее мощные руки больше похожие на грабли, не скажешь, что такие ловкие.
Готовить пришлось из каких-то незнакомых Нани кореньев, а еще трав, травы хотя и знакомые, но не думала раньше, что они съедобные. Подсказывала Илька, тот еще авторитет, но она уверяла, что уже не раз ела похлебку из таких припасов и ничего, даже живот не болел. Нани потом попробовала один из сваренных корешков, ничего на вкус, только жесткий и пресный очень. Ну да, соли то ли в доме нет, то ли она не увидела ее.
Но больше всего ее мысли занимал таинственный любовник Марины. По всему видать, что из поселка к ней кто-то ходит, больше-то некому. Только вот кто? И нашелся же охотник до ее прелестей, раньше и подумать о таком было невозможно. Может быть люди стали терпимее относиться к выходцам из запретного леса? Ой, непохоже что-то.
Сготовив завтрак, хотела позвать дочь, но та и сама уж вбежала в кухню.
– Еле прогнала его, никак не хотел уходить, а я есть хочу, аж в животе бурчать начало, вот как проголодалась! Мам, а ты не сердишься, что я с ним болтала?
– С чего бы это? Постой, куда хватаешь? Руки сначала вымой!
– Ну, я же сказала, что больше не буду с ним дружить. Но знаешь, я подумала, что если я так резко пошлю его прочь, то он удивится, начнет еще разбираться, а оно нам надо? – Дождавшись утвердительного кивка матери, она с воодушевлением продолжила, – а чего он про какие-то посты мне по секрету говорил? Что сюда пропускают, а из поселка уехать нельзя, это как?
– А ты собралась уезжать отсюда? – вместо ответа насмешливо осведомилась Нани, – и куда, же?
– Хватит издеваться, мам, лучше скажи, что случилось? – прожевав кусок лепешки и скорчив предварительно недовольную гримаску пробурчала Илька. Пришлось рассказывать.
– Про синюху я поняла, как это называется, эпидемия, да? Но почему секрет?
– Вряд ли это такой уж большой секрет, если о нем мальчишка болтает. Но вот почему магистрат людей не оповестил, мне тоже непонятно, вечно у них какие-то странные игры в секретность.
– Теперь понятно про какую заразу мне Дин-Дин пытался сказать.
– Когда это ты с ним виделась?
– Так сегодня же, помнишь, я по дороге отстала?
– Я думала, что ты ягоды собираешь.
– Ягоды я тоже собирала, но ведь одно другому не мешает. Смотри какое растение он мне дал, – она полезла в карман широкой и короткой юбки, изрядно поношенной и уже в двух местах зашитой, долго в нем копалась, вызывая опасение, что подношение она потеряла, наконец, достала какой-то сморщенный, измятый лист, несколько похожий на лист лопуха.
– И зачем он тебе это дал? – подивилась Нани вертя листочек довольно ядовитого растения, растущего возле мусорных куч, скотных дворов и по влажным оврагам.
– Понятия не имею, – честно призналась Илька, – а чего это такое?
– Пакость изрядная. Но не так же просто он тебе его дал, что-то имелось в виду. Сразу после упоминания заразы дал? – Девочка кивнула, – неужели от синюхи может помочь? Ох, не верится, от этой болезни даже столичные лекари средств не знают, а тут сорняк какой-то, да еще ядовитый, у него сок по весне очень жгучий, если попадает на кожу, вызывает долго не заживающие язвы.
Месяц прошел почти без происшествий, если не считать падения свекра Калисии, которого понесло чинить крышу, он уже спускался оттуда, когда гнилая ступенька лестницы подломилась под ним. Итог был плачевный, ушиб плеча, бедра и сломанная лодыжка. Сноха ворчала, обзывая его всякими нелестными эпитетами, из которых «козел» и «старый хрыч» были не самыми грубыми. Живот у нее становился уже заметным, ей не с руки было сейчас в таком положении ухаживать за лежачим больным, но делать нечего, не выкинешь же его на улицу.
Нани на рассвете вышла из дома Калисии, навещать ее свекра она могла только ночью, уж очень бдителен был Пендракий, хотя уже не меньше десятка человек кто намеком, а кое-кто и прямо сказали ему о более чем несвоевременном запрете для знахарки. Тот стоял на своем, даже раздувался от гордости, приписывая себе несуществующие доблести стража закона и порядка.
Старик потихоньку поправлялся. Впрочем стариком он еще не был, это сноха его так называла, проявляя напускную строгость, должно быть, чтобы замаскировать любовь, которая так и рвалась, если не с языка, то из глаз ее. Дощечки, фиксирующие кости сломанной ноги Нани пока еще снимать не стала, но через несколько дней пожалуй что можно и снять.
