Не предать время своё
Хоть бы не ошибиться! Это последний шанс. Собрав остатки сил и сосредоточившись, Нэс Петрович швырнул камень… Раздался звон разбитой бутылки. Водка вылилась на табурет.
– Уф! – со спины его тут же свалился тяжёлый груз.
Дождавшись автобуса, он поехал в город. Так, сначала сходит в баню. Потом отправится на работу, дабы разведать ситуацию, и лишь затем – домой…
Проехав пять-шесть остановок, Нэс приблизился к городу и вдруг на остановке увидел Тараса, своего студенческого товарища, с которым судьба развела лет двадцать назад.
В кожаной шляпе, с портфелем на коленях, тот сидел на скамейке в ожидании автобуса. И сейчас же на плечи Чахова опять стал давить прямо-таки непосильный груз…
– О горе мне! Как же так?! Выходит, каждое моё телодвижение чревато грехом! Так и жизни человеческой не будет… – разозлился Нэс.
Он попытался вспомнить вину перед Тарасом…
И вспомнил. На пятом курсе, в конце апреля было дело. Они не стерпели азарта и по последнему рыхлому льду перешли Лену, чтобы поохотиться на первых уток. А был как раз разгар зачётов. Увлечённые охотой, они опоздали и не смогли вовремя переправиться на тот берег. Начался ледоход.
Это был конец. Их ожидало отчисление.
Дело приняло нешуточный оборот. Тараса выгнали, а Нэс остался. У него был дядя, высокопоставленный чиновник. Он вызвал его и жёстко сказал: «Пойдёшь со мной. Мать твоя покою не даёт…»
Держа подстреленного селезня за голову, он понуро стоял перед деканом.
Увидев приношение, декан страшно разгневался. Но у него была красавица-жена лет на двадцать моложе его. Выплыв из комнаты, она нежным голосом воскликнула: «О, уточка! Как я хочу утиного супа», – и суровый муж сразу обмяк. Встреча завершилась мирным договором и рукопожатием, после чего радостно выпили по рюмке коньяка.
…Чахов еле-еле выполз из автобуса, бочком подобрался к скамье и сел рядом с Тарасом.
– Друг, не узнал, что ли? Я же Нэс, мы вместе учились.
Тарас весь просиял от радости и раскинул руки для объятий.
– Погоди, Тарас… Я очень виноват перед тобой. И мне нужно покаяться…
– О чём ты, друг?
– Помнишь, как мы на пятом курсе отправились на утиную охоту?
– Ха-ха, отличная была охота… Если бы мы тогда не опоздали… – Тарас ударил кулаком по ладони.
– Слушай, а ведь я тогда не был отчислен… – Чахов потупился.
– Как?.. Ты окончил учёбу?
– Да… и теперь прошу у тебя прощения за это…
– О, ну ты даёшь! – захохотал Тарас. – Я про это позабыл давным-давно… Ну что ты за человек!
– Так ты прощаешь меня?..
– Конечно! Как мне не простить товарища, с которым провёл лучшие студенческие годы?..
И как только он это сказал, с плеч Нэса рухнула тяжесть весом с гору. Ему сразу стало легко.
Они ударились в воспоминания о молодости, рассказали друг другу о житье-бытье. Не заметили, как мимо них проехало три-четыре автобуса.
Вот как бывает! Жизнь ведь прекрасна. Жизнь – удивительная вещь. И всякое случается на её протяжении.
Я потом несколько раз видел Чахова по телевизору. Он выглядел совсем другим человеком. Помолодел. Постройнел. Слыхал, что он стал видным активистом по экологическим вопросам и ярым защитником природы. Как-то даже слышал его выступление на митинге.
«У человека есть неоплатный долг перед матерью-природой и отечеством. Потому он обязан жить по совести, быть щедрым и справедливым, как всё живое вокруг…» – произнёс тогда Нэс Петрович.
И я подумал, что у каждого из нас есть своя невидимая ноша. Глаза, следящие изнутри.
И это никогда не покидает человека.
Клуб «Надежда»
На общем собрании меня точно обухом по голове двинули.
Профсоюзный босс, громко захлопнув чёрную папку, отрезал:
– Черосов, в очереди на жильё вы шестьдесят пятый. То есть квартиру можете получить только через пятнадцать лет.
Эти слова прозвучали в моих ушах, как лязг запираемой железной двери.
Я медленно тащился по улице. Под ногами скрипел снег, мимо шли прохожие, а во мне испарялись последние капли надежды.
– Черосов! Эй, Черосов!
Я оглянулся и узрел раздавшуюся вширь фигуру Петрова, моего однокашника по техникуму связи. Пуховик на нём был нараспашку, ондатровая шапка сидела набекрень, кривоватые ноги в унтах из сохатиных камусов[18] крепко упирались в тротуар.
– Черосов, не замечаешь, что ли? Чуть не растоптал меня по́ходя. Кое-как увернулся. Шибко разбогател, да?
– Нет, друган, вряд ли буду богат, – понуро вымолвил я. И чтобы облегчить душу, выложил ему всё накипевшее. Что с женой, тремя детьми и отцом, ветераном тыла, живу в маленькой комнате общежития, что у меня нет никакой возможности обрести собственную крышу над головой и что от этого рушится вся моя личная жизнь.
Товарищ выслушал меня и изрёк:
– Слышь, паря… тебе надо срочно вступить в клуб «Надежда».
– А что это такое?.. Там разве квартиры дают?
– Жильё, конечно, не дадут, но надежду на получение своей хаты ты получишь. Черосов, ты хоть знаешь, что такое надежда?! Человек жив, пока надеется. Он верит в счастливое будущее. Борется за него. Если у тебя будет надежда, на мир будешь смотреть совсем по-другому. Радостно, с оптимизмом!
Договорились с Петровым завтра же пойти в клуб. Как хороший знакомый Филиппа Егоровича, председателя «Надежды», однокашник обещал записать меня по блату.
Очередина в клубе была, что называется, от порога.
Там были дряхлые старики, пышущие силой парни и накрашенные женщины. Одеты кто во что горазд: от телогреек до соболиных шуб. Расталкивая их, мы начали пробираться вперёд.
Толпа гневно забухтела:
– Бессовестные! Опять без очереди. Нахалов не пускать!
Петров усердно работал локтями и восклицал:
– Мы к Филиппу Егоровичу!
Кое-как нам удалось добраться до двери.
Здесь оказалась ещё одна очередь. Как на избирательном участке, кругом были расставлены столы. Над каждым – табличка. Разновидностей надежды обнаружилось тьма. Люди хотели «иметь денежную работу», «родить ребёнка», «получить кредит», «выйти замуж». «Надежда выздороветь» имела множество секций по видам заболеваний.
За столами сидели операторы. В основном это были нарядные красотки. Перед ними строем теснились нуждающиеся. У таблички «Надежда получить кредит» толкались напористые молодые бизнесмены. За мечтой выйти замуж, само собой, пришли старые девы до сорока лет.
Мы еле нашли свой отдел. Многозначительно сказав: «Мы от Филиппа Егоровича», – кореш отпихнул какую-то старушенцию и усадил меня на стул.
– Товарищ, уплатите сперва взнос. С вас пять тысяч, – металлическим голосом отчеканила очкастая дама.
Я молча отсчитал купюры. Получив требуемое, дама достала бланк с печатью и записала мои анкетные данные. Мы приступили к делу.
– Сколько комнат должно быть в вашей квартире?
– Четыре.
– В деревянном или каменном варианте?
– В каменном доме улучшенной планировки, на третьем этаже.
– Где?
– На улице Короленко. Близко от работы и школы, где учатся мои дети.
– Хорошо, товарищ Черосов. Поздравляю. Через два месяца вы получите четырёхкомнатную квартиру в новостройке на улице Короленко. Подпишите, вот постановление.
– Неужели правда?!
– Правда-правда, Черосов.
Я от радости даже подскочил. Потискал руки очкастой. Обернувшись, пожал руку другу.
Домой примчался как на крыльях и с порога обрушил на семью приятную новость. Началось общее ликование.
Вечером мы пригласили в гости близких родственников и обмыли это дело.
Через два месяца я пришёл в клуб «Надежда» и с удовольствием продлил веру в желаемое ещё на три месяца. Всё это время я жил в отличном настроении, работа горела в руках, а в отношениях с женой царила гармония.
Весной опять отправился туда, чтобы пролонгировать договор.
Уже со двора понял, что случилось нехорошее. На крыльце, понурив голову, сидел безногий старик. По его морщинистым щекам текли крупные слёзы. Рядом какая-то тётка средних лет молча утирала заплаканные глаза. Поодаль злой верзила в кожаной куртке кулаком тузил иномарку. А подле них в расстроенных чувствах прохаживался мой товарищ.
– Филипп похитил деньги клуба и улетел за бугор, – ответил Петров на мой вопрос, что случилось.
Я вернулся домой ни с чем.
Тем временем в ожидании новой надежды жена испекла пышный торт. А мой отец ради такого случая надел нарядную сорочку.
– Крах! Хозяин с деньгами скрылся за границу, – произнёс я уныло.
В доме нависла тишина.
Всю ночь я мучился от бессонницы. А под утро пришло озарение.
Я должен продать японский телевизор и снять новый офис под клуб!
Никто не смеет отнимать у людей мечту. У человека должна быть хотя бы «Надежда»!
Репортаж с комсомольского собрания
Учебный класс разделён на две половины покрытым красной материей столом, похожим на свадебный. Сидящие на правой стороне имеют серьёзный, неподкупный вид, на лицах обозначена глубокая озабоченность важностью решаемого, имеющего очень большого значения дела.
А на другой стороне, перед доской, стоят провинившиеся – три девочки-старшеклассницы.
Первая из них, маленькая и худенькая, так склонила голову, что лица не видно. Со стороны кажется, будто она отвешивает сидящим перед ней низкий поклон.
Зато вторая из обвиняемых – краснощёкая, круглолицая девушка с узкими глазами, высоко подняла голову и дерзко выставила грудь, словно говоря: «Посмотрим ещё, чья возьмёт!»
Третья – настоящая якутская красавица. Стройна как тростинка, светла как зарница, длинные волосы заплетены в толстую косу и красиво лежат на груди, глаза сверкают словно две звёздочки. Никто бы не подумал, что это провинившаяся, – так похожа девушка на человека, который случайно забрёл сюда на пути в народный театр, где должен исполнять роль Туйаарымы Куо… И стоит она с таким видом, будто не имеет никакого отношения к происходящему.
– Ну что, Петрова, начинаем собрание. Огласи заявление… – хриплым голосом пробасил сидящий за самой серединой красного стола длинношеий парень с гладкими, зачёсанными набок волосами.
Девушка в очках взяла со стола бумажку и звонко, словно декламировала на уроке выученное наизусть стихотворение, начала читать.
– Хм-хм… «В прошлую субботу воспитанники интерната Гаврильева Кюннэй, Егорова Дуня и Боппоёхова Анжелика выпили вина. Хм-хм… Опьянев, отправились в клуб на дискотеку для взрослых… Во время танцев Егорова Дуня ходила с дымящей сигаретой во рту. Молодая учительница Саргылана Степановна, увидев это, попросила идти домой, на что они огрызались словами: “А ты не каркай, чёрная ворона!” – и ругались неприличными словами. Ночью, вернувшись в интернат, пробрались на кухню и без спроса съели восемь пирожков. Зайдя в свою комнату, нарушали сон других ребят и шумели допоздна…»
– Тут ещё заявление Саргыланы Степановны. Читать? – спросила девушка у длинношеего парня. Тот молча кивнул.
– Заявление. Хм-м… «Шестого ноября я отдыхала на дискотеке для взрослых. Около десяти часов вечера я увидела учениц девятого класса Гаврильеву Кюннэй, Егорову Дуню и Боппоёхову Анжелику, которые танцевали в нетрезвом виде. Увидев это, я попросила их идти домой, они не послушались и обозвали меня именем какой-то птички. Я категорически отказываюсь дальше учить этих девочек и прошу исключить их из школы. Учитель иностранного языка Сергеева С. С.»
Произнесённые металлическим тоном последние слова, кажется, упали на девчат тяжёлой кувалдой. Поклон первой порицаемой стал ещё глубже, постепенно её тонкие торчащие плечи начали дрожать, потом пошли ходуном вверх и вниз, из-под них послышались глухие непонятные звуки: «ынх… ынх… ынх…»
Для второй девушки эти слова, наоборот, донеслись как призыв к жестокой схватке, голова её поднялась ещё выше, грудь выставилась вперёд ещё сильнее.
Третья всё так же стояла без эмоций, невинно хлопая красивыми ресницами.
В классе наступила тишина, были слышны только всхлипывания.
Длинношеий парень встал, с шумом отодвинув стул, открыл было рот, словно хотел что-то произнести, но замялся, не зная, что дальше делать и говорить. Вопросительно посмотрел на пышноволосую, хорошо одетую строгую женщину в очках, с ярко накрашенными губами. Выпрямив спину, она сидела за левым краем стола перед стопкой тетрадей, проверяя их одну за другой.
– Продолжайте собрание, продолжайте… – не отрывая глаз от тетради, сказала строгая женщина. – Пусть виновные по одному дают объяснения.
– Гаврильева!
Сразу стало понятно, что Гаврильева не в состоянии давать объяснения. Поэтому все сидящие в ряд за столом требовательно направили взоры на вторую девчонку:
– Егорова, объясни!
– Что? – дерзко спросила та.
– Своё хулиганство…
– Как?
– Расскажи всё честно…
– Ну вы же сами всё знаете…
То ли оттого, что ей лень было повторять рассказ об уже всем известном деле, то ли она просто не считала это нужным, «осуждаемая» Егорова презрительно скривила губы и, задрав голову, уставилась глазами в потолочную балку. Сидящие за столом проследили за взглядом Егоровой и увидели: на потолке, словно на поле боя, встретились два таракана.
Настоящее сражение. Соперники разбегаются, потом стремительно подбегая друг к другу, скрещиваются рогами. Чуть дальше – кажется, в помощь одному из них – во всю мочь мчится третий. А с другой стороны показался четвёртый. Стало совсем интересно. Намечается групповая драка…
– Что это такое?! Здесь собрание идёт или что?! – громко застучала авторучка по столу.
Строгая женщина грозно оглядывала всех поверх очков. Сидящие за красным столом восемь человек, словно их стукнули по лбу, разом перевели взгляд на обсуждаемую.
– Егорова, ты признаёшь свою вину?
– Ну… ну… ну… наверно…
– Чистосердечно?
– Ну… ну… ну… да, вроде…
– Сожалеешь, что совершила плохой поступок?
– Ну… ну… ну… да, вроде…
– Просишь, чтобы не исключили из школы?
– Ну… ну… ну… да, наверно…
Когда Егорова по-комсомольски признала свою вину, взгляды членов комитета перенеслись к третьей девушке.
– Боппоёхова!
В это время поднялась с места строгая женщина.
– Ребята, у нас есть ещё одно заявление. Петрова, прочитай, пожалуйста.
Петрова начала читать:
– «Уважаемый комитет комсомола! Мы дома серьёзно поговорили с нашей дочерью Боппоёховой Анжеликой. Анжелика честно признала, что совершила большой проступок и очень сожалеет об этом. Уведомляем, что поговорили по телефону с учителем иностранного языка Саргыланой Степановной и попросили прощения. Обращаемся с просьбой не исключать Анжелику из школы. Директор совхоза “Маяк” Назар Егорович Боппоёхов».
– Ну вот, видите?.. Анжелика честно признала свою вину и попросила прощения у учителя. Это поступок настоящей комсомолки, – строгая женщина железным взглядом окинула всех присутствующих в классе. – Ну, а что же вы?
И тут послышался тонкий высокий голосок склонившейся в поклоне девочки.
– Ынх… ынх… Я к Саргылане Степановне… Ынх… ынх… вчера вечером… ынх… ынх… ходила домой, чтобы попросить прощения… Ынх… ынх… но она прогнала меня. Ынх… ынх… ынх…
– Гаврильева! Перестань плакать! Учителя, человека, который учит вас, не считаясь со временем и своим здоровьем, воспитывает, даёт глубокие знания, хочет сделать вас людьми, оскорбила, обозвала какой-то птицей…
– Чёрной вороной… – уточнил парень с длинной шеей.
– Ещё хуже! Обозвала чёрной вороной и ещё хотела получить прощение?.. Таких, как ты, и в самом деле надо гнать из школы…
После этих слов я, утомлённый вчерашней долгой и трудной дорогой, сидя уснул прямо на месте. И, к сожалению, не могу сказать, чем закончилось это комсомольское собрание.
Немая боль
Однажды мы с приятелем задержались на работе и сели в поздний автобус.
На сиденьях напротив расположилась весёлая компания – две девушки и трое парней галдели и смеялись от души. Видимо, ехали с зажигательной вечеринки или после интересного киносеанса.
Сбоку от нас сидел ещё один парень. В такой же модной, красивой одежде. На этом сходство заканчивалось – выражение его лица было суровым, если не сказать жёстким.
На очередной остановке он поднялся с места. Проходя мимо весёлой компании, стянул длинный красный шарф у крепыша в кожаной куртке и пошёл к выходу, волоча шарф по грязному полу.
Компания вскинулась. Парни выскочили на улицу за наглым незнакомцем. Послышалась ругань, началась возня.
Мы с приятелем тоже вышли из салона, чтобы утихомирить молодёжь.
И увидели обескураживающую картину: наглец стоял, засунув руки в карманы куртки, а крепыш в кожанке бил его по лицу кулаками. Бил без жалости, с оттяжкой. А тот только закрывал глаза перед очередным ударом, пошатывался и снова подставлял лицо.
– Да это инвалид! Немой! Прекратите! – раздался женский крик.
Мы подскочили к ребятам и остановили избиение.
Немой парень даже не стал утирать кровь с лица. Повернулся и неспешным шагом ушёл в темноту.
– Что за чудик?! Сам ведь выпросил! – сказал приятель, когда автобус продолжил путь.
И тут меня пронзила догадка…
Я понял всю боль, всю обиду того юноши. На свою горькую судьбу, которая безвинно вырвала из круга беззаботных сверстников и ввергла в серый мир немых.
«Получай за то, что родился немым! Так тебе, неудачник! Ещё! Получай! Ещё!» – будто приговаривал он, когда подставлял лицо под жестокие удары.
Впрочем, суровый удар судьбы, выпавший на его долю, наверное, бил стократ больней этих больших, мясистых кулаков.
Человек, который любил путешествовать
Я знаю одного человека, который любит путешествовать.
Сколько себя помню, он всё время в пути. Только приехал из какой-то страны, ещё не успел отряхнуть пыль со своей одежды, как тут же собирается ехать в другую. «Хорошо ему! – говорят все знакомые. – Не нужны ни дом, ни хозяйство, ни дети, ни родня, – только и знает, что ездить и гулять по свету».
Однажды я решил с ним поговорить.
Он не был молодым, этот человек, который любил путешествовать, – волосы его поседели, усы посеребрились.
– Думаю, люди зря мне завидуют, – сказал он и посмотрел мне прямо в глаза. Глаза у него были на удивление светлые и чистые. – На самом деле я хочу убежать от себя. Знаешь ли ты об этом, дружок?
Человек, который любил путешествовать, пододвинул мне стул. Я слушал его рассказ, боясь упустить хоть одно слово.
– Я совершил в жизни одну ошибку… Обидел человека. Хорошего человека… Он меня не простил, и это навечно повисло грузом в моей душе, словно колодка на ноге у коня. Эта печаль никогда меня не отпускает, целится в меня заряженным ружьём, точит зубной болью, ноет сердечной раной. Думал, дни и годы развеют – не развеялась, думал, что растворю в вине, – не растворилась. Тогда я решил бежать от неё со всех ног. «Если убегу далеко-далеко, то печаль отстанет и не догонит, словно летний гнус, а я заживу как все, ни в чём другим не уступая».
Много мест я объездил. Был на юге, и на севере был. Доходил и до тундры. Жил с оленеводами кочевой жизнью. Не отстала. Бродил до изнеможения по вилюйским марям[19]. Не отступила. Дошёл до гор Тибета. Кое-кто говорит, что там колыбель народа Саха. Прекрасная страна, где солнце восходит быстро и ярко… Не исчезла. Поехал туда, где, как говорят, люди живут беззаботно, – за океан. И это не помогло…
Но я не падаю духом. Думаю, что всё равно найду то место, где отстанет печаль, уйдёт боль и успокоится душа… – Человек, который любил путешествовать, посмотрел мне в глаза. Глаза у него были на удивление чистые и грустные.
Скоро я услышал, что человек, который любит путешествовать, собрался в дорогу.
Но в этот раз у меня совершенно не было зависти.
Экзамен
Я вернулся из армии и даже не успел сполна надышаться вольным воздухом гражданской жизни, как мать с отцом за каждым приёмом пищи начали пилить «тупой пилой» о том, что мне надо учиться.
Чтобы не огорчать их, я соглашался. «Да, вы правы, куда современному человеку без образования, без хорошей профессии? И шагу не пройти…» – и кивал головой.
Однако, как только наступал вечер, я выводил из гаража новенький мотоцикл «Иж-Планета Спорт», надевал на голову красный шлем и сразу оказывался в другой реальности, тут же забывая об учёбе.
Но однажды, прогуляв всю ночь напролёт, по привычке проснулся в 11 утра и, натягивая штаны, вдруг замер, держа их двумя руками и задумавшись. Жить так свободно и беспечно, конечно, неплохо, но долго продолжаться так не может: скоро жизнь ударит по башке и придётся подумать о работе и дальнейшей жизни… Может, действительно стоит поехать в город и попробовать поступить в вуз?
Решив так, я побежал к амбару, нашёл свои старые школьные книги и тетради, отряхнул с них пыль, схватил в охапку, занёс в комнату и выгрузил на кровать…
Скоро с деревенскими гостинцами для родни, у которой придётся временно пожить, – с довольно вместительным рюкзаком, заполненным свежим мясом, сметаной и вареньем, я поехал штурмовать высшее образование.
В городе стояли знойные дни, жарило нещадно. На первых порах я праздно гулял, знакомясь с жизнью столицы республики, выстаивая в длинных очередях, пил газировку и уплетал сладкое холодное мороженое.
Кроме этого любил постоять на какой-нибудь остановке и понаблюдать за толпой. То и дело бесшумно подходят пузатые автобусы, со стуком и скрежетом открываются настежь двери. Удивлялся, что они, словно большие жёлтые крокодилы, не разжёвывая глотают солидных дядек в шляпах, чем-то озабоченных нарядных тёток с накрашенными губами, детей, стариков… и проезжают дальше. Остановка опять заполняется новыми людьми.
Однажды из автобуса вышел парень, очень похожий на знакомого мне человека и, мелькая в толпе, начал удаляться. Я догнал его и хлопнул по плечу:
– Друг, Айал, здравствуй! Это ты?.. Что ты здесь делаешь?
Знакомый обернулся, просветлел лицом, узнавая меня, и протянул руку.
Мы с Айалом служили в одном полку, временами встречались, он человек очень спокойный и рассудительный. На первый взгляд кажется молчаливым и сдержанным, но когда знакомишься с ним ближе, это чувство тут же пропадает.
– Приехал попробовать поступить на учёбу, да подготовился неважно. Ну ничего, в этом году попытаюсь просто, а в следующем возьмусь основательно! – сказал приятель и по привычке погладил свою голову.
Ох уж эта незабвенная чёлка! У каждого из нас в детстве была такая привычка – когда нас ругали или мы чего-то стеснялись, то стояли, опустив глаза и поглаживая на голове чубчик, словно успокаивая себя. Но по мере взросления эта манера постепенно исчезала. А вот у Айала эта детская привычка почему-то осталась. Даже в армии он всё время норовил поправить на стриженой налысо голове несуществующую чёлку.
Узнав о том, что я собираюсь поступить на один с ним факультет, Айал обрадовался ещё больше, сказав, что нас стало трое: есть парень по имени Костя, тоже дембель, живёт в общежитии на Сергеляхе, мне надо с ним обязательно познакомиться.
И смело поволок меня за руку к автобусу.
Доехали до Сергеляха. Зашли в пятиэтажное каменное здание – здесь находилось общежитие для абитуриентов. Айал поискал по номерам, постучал в одну из комнат, и мы завалились туда.
Я с интересом оглядел убранство комнаты. Если повезёт, буду жить здесь, и мне стало удивительно: вроде такая маленькая площадь, но в ней как-то очень удобно разместились четыре кровати, трёхстворчатый платяной шкаф и стол. По всей стене наклеены вырезанные из модных журналов изображения мускулистых спортсменов-суперменов и красивых девиц, на столе среди пустых консервных банок, бутылок от кефира и корочек хлеба лежат раскрытые толстые книги и тетради.
С правой стороны, на старой железной кровати, вытянув длинные ноги, спал человек. Лица не видно, он закрыл его учебником «История СССР».
– Костя, вставай!
Когда Айал сдёрнул книгу, человек с возгласом удивления резко сел на кровати, потёр глаза и начал безостановочно тараторить:
– Айал, я нашёл новый способ подготовки. Не нужно мучиться и зубрить учебник, надо просто накрыть им голову и уснуть, тогда знания сами стекают и впитываются в мозг. Я поражён…
– Но я думаю, они так же быстро уносятся первым же ветром, – Айал быстро нашёл, что ответить, и Костя громко расхохотался.
Я незаметно изучал его внешность: широкие чёрные глаза, курчавые волосы, похож на иностранца. К тому же, когда встал, оказался стройным и высокого роста. За словом в карман не лезет, лёгок на смех и веселье – одним словом, парень, видимо, не промах.
– Вот, ещё одного фронтовика привёл, – Айал познакомил нас.
– Это хорошо! – Костя крепко пожал мою руку. – Будем брать крепость приступом. Три башки – это круто, соединим их вместе и обязательно поступим.