– Имя, фамилия, пароли-явки? Что за хмырь? – она назвала, я хмыкнула. – Не доводилось такого снимать, но, если вдруг придется, буду знать, а ты не реви, таких мудаков, как грязи. Будь уверена, если он тебя упрекает в незнании, значит, сам знает еще меньше. Знать всего нельзя! Даже опытному журналисту!
– А реагировать как? – всхлипнула Наташа.
Но ответила ей Маруська:
– А ты так вот снисходительно улыбнись невеже и кивни, мол, обязательно, прям уже бегу-спотыкаясь учить-изучать, не подскажете, где именно вы-то сами знания черпали?
– Все равно обидно, – резюмировала плакса. Что ж, до профоптимизма ей еще работать и работать. А без него тяжко.
– Ну, за такое оскорбление ему можно и пинка отвесить, словесного, – добавила я, – Глаза свои пошире делаешь и сексуальным полушепотом с придыханием: «О! Впервые вижу мужчину, который все знает!» – да так, чтоб у него встал, а потом – бах! – кувалдой по стояку: – «А сколько световых лет до центра галактики, не подскажите?»
Мы расхохотались. А что? Себя надо уметь защищать. Нынче все повадились умников из себя корчить. И забывают главное: признаться в незнании не должно быть стыдно, потому что незнание – это стимул к действию, к познанию, к саморазвитию.
Когда день «некамельфатый»!
О двух вечерних обучающих семинарах для корров, которые проведет тот самый новоявленный и показушно деятельный господин режиссер, напоминали каждый день всю неделю с назойливой настойчивостью и преувеличенной важностью. Коррам этот обременительный напряг уже был поперек горла, но всех обязали быть под подписку, вернее под роспись.
– Привет, – встретила меня у входа Маруська. – Остаешься сегодня?
– Хотела слинять под предлогом съемки.
– Самая умная, да? Не прокатит. Всех проверяют, у кого что по графику. Даже монтаж заставляют переносить.
– Да, ладно? – не верилось в такое.
– Ага. Придется топать на это дерьмо, – фыркнула подружка.
– А о чем вещать-то будет?
– Прикинь, надумал за два занятия научить основам монтажа, чтоб, значит, мы монтажерам указывали, как им работать.
– Он че, войну с ними хочет развязать нашими руками! – испугалась я такой недальновидности начальства.
– Во-во! – поддакнула подружка. – И это не все! У вас в редакции молодняка сколько?
– Ну, большинство. С профильным только я и еще одна «старушка».
– У нас та же картина. А теперь самое интересное: этот кретин собирается учить монтажным склейкам на примере – та-дам! – рекламных роликов!
– Да ну?!
Похохотали. В конце коридора нарисовалась Элька. Маруська усмехнулась:
– Вон репродуктор выполз, ща оповещать начнет в который раз. Меня нет!
И она юркнула в свою редакцию. Мне повезло меньше. Элька меня заметила и заорала на весь коридор.
– Ты помнишь, что сегодня всем обязательно быть?
– Помню! – буркнула я и припустила к себе.
Забежала и дверь прикрыла. Вообще-то, двери в редакторские у нас не закрывались, кроме тех случаев, когда требовалось обсудить сугубо «интимные» вопросы. Словом, закрытая дверь означала серьезный разговор за нею.
В редакции у нас никого не было, а двери я закрыла, на случай, если Элька надумает зайти. Есть у нее дурная привычка – разговаривать по телефону именно у нас. Каково? Ты текст пишешь или расшифровки делаешь, а тут заходит фря потрещать о личном по телефону, потому что, видите ли, в нашей редакции лучше всего связь ловит. Садится она всегда по-хозяйски в редакторское кресло у окна и, не стесняясь, обсуждает такое, что не слушать невозможно. К тому же, краткость не сестра нашей Эльки, и по телефону она говорит громко, долго и противно. Однажды я с этим столкнулась – хватило за глаза. В тот раз Элечка наставляла знакомую, где лучше всего искать мужиков, мало-мальски стоящих.
– Ты че, подруга, надо идти на бои. Да! А я тебе о чем? Бокс, бои без правил и тому подобное, не важно! Там столько мужиков, тебе и не снилось, бери не хочу.
Ну? Как под такое текст писать?
P.S. Эля – отрава глаз моих…
Вульгарная молодящаяся деваха под сорок. Скандальная матерщинница, с грубым прокуренным голосом, который режет слух так, что с трудом понимаешь слова, а уж смыслу сказанного и вовсе диву даешься! Девчонки даже рифму сложили: не способна Элька к разговору, склонна она только к ору.
При этом ведет себя как королева, до ответа на вопрос снисходит, если сочтет нужным. Когда впервые ее увидела – опешила. Еще одно пустое место, которое преисполнено собственной значимости. И где только они ее набираются? Значимости этой! Узнать бы и набраться!
П иначе, как такой неграмотный, недалекий, ограниченный во всем, кроме собственного представления о себе, человек может быть штатным работником крупного телеканала?
Наивная!
Со временем поняла: «эльки» – уникальный инструмент воздействия на нашу пишущую братию. Не комфортно корру работать? Отлично! На всех же комфорта не предусмотрено. Да и не должно быть корру комфортно, а то ведь распоясается. Вот и призваны такие эльки морально прессовать нас, дабы ускорять текучку: чем она больше, тем расходы меньше, а то и вовсе не нужно платить, пусть корры задарма работают, они ж рабы.
Что значит не платить?
А то! На телек же когда приходишь, тем более на федеральный, никто в штат тебя сразу не берет – ишь чего захотел! Поначалу предлагают гонорарный договор, то есть: сделал сюжет, он в эфир вышел, только после этого денежку получи, если сюжет не вышел или в резерв отправили до лучших времен – не получи. Поработаешь так пару лет, редактор к тебе привыкнет, присмотрится, и, если сочтет достойным, порекомендует шеф-редактору перевести тебя на ставку, что значит: будет у тебя энная сумма ежемесячно и регулярно, но договор будешь подписывать каждый месяц. А уж если протянешь еще несколько лет, то и в штат соизволят взять, но это как карта ляжет.
Однако и от обратного не застрахован: одна девчонка вкалывала уйму лет сначала на гонораре, потом на договоре, справедливо рассчитывала следующим шагом прямиком в штат попасть, а не тут-то было. Придрались к качеству сюжетов и решили перевести ее назад на гонорар. Такого унижения она не стерпела и уволилась. А корр сильный была, знающий, профессиональный. Да только никто этого не ценит! Мы ж, корры, ведь в самом низу пищевой цепи. По сути, все ТВ на себе тянем, но к нам, как к расходному материалу, относятся, как к рабам, одним словом.
И если корры – рабы, то эльки – самые что ни на есть надсмотрщики, потому как административным звеном считаются. Хотя, по факту, обслуга. Ибо все, кто не является творческой составляющей журналистики, а именно: не выезжает на съемки, не пишет тексты, не редактирует их, не расшифровывает интервью, не знает, как это самое интервью брать, как снимать, монтировать и держать в голове цельную картину будущего сюжета – обслуга! И ведь работенка непыльная, особых умений ни физических, ни умственных не требующая. Вот Элька, к примеру, распределяла монтажное время и видеокамеры согласно дате, а в остальном сплетничала и разносила какие-то бумажки по кабинетам.
Да только вот почему-то эта самая обслуга себя таковой не считает, а мнит начальством. А уж Элечка в этом имела огромную фору! Во всех смыслах! Невысокая, грудастая, обыкновенная до пресноты и скучная до тошноты, Элька наслаждалась уверенностью в доверии начальства и самомнением, не подтвержденным ни умом, ни талантом. С другой стороны, куда ж без достоинств! Хитрости, изворотливости, наглости скопилось у Элечки в избытке, плескалось через край так, что рядом с ней лучше не стоять, захлебнешься.
Элька все же постучала в двери.
Зараза!
Открыла и требовательно приказала с порога:
– Через полчаса всех по списку буду проверять. Тебя видела, учти!
Я кивнула. Нет сил с ней разговаривать.
Признаюсь, ненавижу быть в редакции: мучительно и отдает гнильцой. Другое дело – выезд на съемку…
– Не поняла! Ты меня слышишь или нет?! – я вздрогнула: она еще здесь?
– Слышу! – громко в тон ответила я. Элечке не понравилось.
– Не ори! – и она хлопнула дверью.
