Изображая невинность
Макияж растекся по лицу, тщательно уложенные утром волосы сами собой распустились из аккуратной прически и упали на спину и плечи. Шмыгая носом, я плелась домой, смирившись со своей незавидной долей.
Все последние дни, с самых похорон сестры, я держалась из последних сил, запрещая себе плакать. А сейчас сдалась. Дождь отлично прятал слезы на моих щеках, и я не стеснялась их и, кажется, даже не замечала.
Испуганная Горилка крутилась у моих ног. Погладив добрую собаку, я бросила одежду в стиральную машину и отправилась в душ. Мама сегодня подменяла коллегу, а значит, придет только вечером. Что ж, есть время и пожалеть себя, и привести в порядок.
Закутавшись в теплый махровый халат, я забралась в кровать. Горилка тут же легла рядом и притихла. Вдоволь наревевшись, я умылась холодной водой и заставила себя выпить чашку горячего чая с лимоном.
Смотреть на себя в зеркало я старательно избегала, точно зная, что ничего хорошего не увижу. Чувство было такое, словно все мои силы смыло сегодняшним дождем. Их хватало лишь на то, чтобы бездумно переключать телевизионные каналы.
Особым разнообразием они похвастаться не могли. Но по одному из них шел «Гарри Поттер». Знакомый с детства фильм увлек нездешними приключениями и мечтами, а ожидание неизбежного хэппи-энда приятно грело душу.
Обняв Горилку, я с интересом следила за приключениями храброго мальчика и его верных друзей и потихоньку приходила в себя.
Телефонный звонок неприятной трелью раздался где-то в глубине квартиры. Это был домашний телефон. Он стоял в коридоре. Казалось, что расстояние до него попросту непреодолимо. Я малодушно надеялась, что звонивший передумает и повесит трубку. Но телефон все звонил и звонил.
Вздохнув, я выбралась из-под одеяла и поплелась к аппарату. Наверняка кто-нибудь из маминых пациентов не смог дозвониться ей по мобильному и пытался испытать удачу по домашнему.
Не узнав своего голоса, я произнесла:
– Алло.
– Добрый день! – услышала я приятный, но совершенно незнакомый мужской голос. – Могу я услышать Громову Софью Дмитриевну?
Испугавшись очередной напасти, я вжала голову в плечи и нерешительно замолчала. Кто это? Что ему могло понадобиться от меня? Еще одна пакость от Стаса?
– Это я, – пискнула я и даже зажмурилась.
– Очень приятно, – заверил мужчина и, кажется, даже улыбнулся. – Меня зовут Сергей Анатольевич Коновалов. Я нотариус…
Далее Сергей Анатольевич говорил много разных слов, и все они были очень умными. Но в моем нынешнем состоянии не слишком понятными. Одно я осознала точно – моя сестра оставила завещание, и он намерен огласить его содержание.
То, что Маринка составила завещание стало неожиданностью. Она была старше меня всего на пять лет, а в нашем возрасте о последней воле обычно не думают. Впрочем, непредсказуемость всегда была ее характерной чертой, и удивляться особо не стоило.
Но вдруг иная мысль посетила мою переутомленную голову, и страх ледяной волной прошелся по позвоночнику. Что, если они заберут ее у меня?
Маринка оставила Горилку на мое попечение за несколько дней до смерти и взяла слово беречь как зеница око. И я обещала. По сути, добрая и смышленая дворняжка, переживавшая утрату хозяйки больше, чем большинство ее друзей – все, что мне осталось от сестры.
«Никому ее не отдам! Хоть на куски режьте – не отдам!» – зло подумала я, а вслух сказала:
– В завещании сестры есть что-нибудь про Горилку?
– Простите? – не понял нотариус.
Появление собаки, как и практически все в жизни сестры, было спонтанно, неожиданно и импульсивно. Она и думать не думала, что решится на столь ответственный шаг – завести живое существо. Но возвращаясь с корпоратива домой, услышала жалобный писк из кустов. Не сдержав любопытства, мимо не прошла. Раздвинув занесенные первым снегом ветки, обнаружила крохотного, озябшего до крайности, щеночка. Нисколько не раздумывая, она подхватила щенка (в то время Горилка была юна и умещалась на руке) и поспешно закутала в шарф.
Едва вернувшись домой, сестра вызывала ветеринара и меня. Первый осмотрел собаку и заключил, что ей месяц отроду и она вполне здорова. Мне же надлежало помочь в выборе клички. Ломая голову до глубокой ночи, мы совершенно выбились из сил, но ничего подходящего не нашли.
Маринка задумчиво погладила крепко спящего на диванной подушке щенка и приняла самое простое из всех возможных решений.
Посмотрев на бутылку горилки, выигранную ей в одном из конкурсов на корпоративе, она довольно улыбнулась и заявила: «Звать ее Горилка».
Как ни странно, утром сестра не передумала, а лишь укрепилась в выборе имени для питомца. Впрочем, время показало, что лучшего и придумать было невозможно. Собака оказалась столь же зажигательна, активна и добра, как сестра под действием одноименного напитка.
– Горилка – это собака моей сестры, – кашлянув, пояснила я. – Я хотела бы оставить ее у себя. Марина…
– С этим не будет никаких проблем, – не став слушать, заверил нотариус.
– Отлично! Я должна где-то за нее расписаться?
– Софья Дмитриевна, – с укором начал он и сказал, видимо то, что говорил и ранее (возможно даже не один раз), но я не услышала. – Согласно воле вашей сестры – вы единственная наследница. Никто иной в завещании упомянут не был.
Я присела в кресло и прикрыла ладонью глаза. Горилка молчаливо легла у моих ног.
С того самого момента, когда полицейский сообщил о смерти Марины, я старательно подавляла любые мысли о случившемся. Я не могла смириться с ее гибелью и продолжала жить прошлым. Я часто ловила себя на желании позвонить ей или пригласить куда-нибудь. Выбирая блузку в магазине или смотря очередной фильм, я пыталась предугадать понравится ли это ей или нет, одобрит ли она мой выбор.
Я пыталась совершить невозможное – остановить время. Но лишь малодушно и упрямо пряталась от настоящего.
Оттого звонок нотариуса стал сродни дамоклову мечу, неизбежно опустившемуся на шею приговоренному.
– Софья Дмитриевна, – вновь позвал нотариус. Он расценил мое молчание правильно, мне ничего не нужно было объяснять. – Я понимаю вашу утрату. Поверьте. Но все же вынужден попросить вас приехать в нашу нотариальную контору для надлежащего оформления всех бумаг и…
– Когда? – не стала дальше слушать я.
– Завтра, – неизвестно чему обрадовался он. – К двенадцати вам будет удобно?
– Вполне, – заверила я и записала адрес. На том и простились.
Мне хотелось выть в голос от боли, безысходности и собственного бессилия. Но в этом не было никакого смысла. А пугать и без того несчастную Горилку не хотелось.
Я взяла ее на руки и потрепала по умной голове. Сдерживая дурацкие слезы, как могла бодро заявила:
– Ничего пес, прорвемся. Маринку не подведем.
Умная Горилка тявкнула в знак согласия. А я все же не выдержала и отчаянно заревела.
До визита к нотариусу я успела накормить бензином свой «Мини Купер» и на встречу отправилась на верном коне.
Нотариальная контора располагалась в соседнем районе, если быть точной, на соседнем острове, и находилась в самом сердце города. При выборе нотариуса сестрица особо не мудрствовала и обратилась в ближайшую контору через две улицы от ее дома.
Как и большинство нотариальных контор, нужная мне располагалась на первом этаже дома в помещении, что некогда было жилой квартирой. Теперь оно состояло из небольшого холла со столом для двух помощников, кабинета нотариуса, переговорной без окон и коморки-кухни для персонала. Собственно, весь персонал состоял из трех человек, что тоже вполне типично.
Нотариус принимал строго по записи, оттого никакой очереди не наблюдалось. А помощник могла легко угадать кто и по какой надобности переступил порог святая святых.
Колокольчик над дверью звонко возвестил всех о моем появлении. Навстречу тут же бросилась помощница Коновалова. Юная девушка была по-петербургски бледна, на ее плече лежала тяжелая темно-русая коса, а смущенная улыбка не сходила с губ.
– Здравствуйте, – произнесла она красивым голосом и тут же залилась ярким румянцем. – Софья Дмитриевна?
– Верно.
– Пойдемте со мной, – чему-то обрадовалась она. – Я вас провожу.
Путь наш занял целых три шага до кабинета нотариуса. Коновалов, без сомнения слышавший как я вошла, встретил меня со всем радушием и усадил в кресло.
–Ярослава, принеси кофе – строго велел он и, уже елейно, обращаясь ко мне, уточнил. – Или может быть чаю?
– Спасибо, ничего не нужно, – немного удивленно заверила я.
Удивление мое относилось к учтивости нотариуса и его помощника – ранее мне с подобным сталкиваться не приходилось. Все представители данной профессии, встречавшиеся мне в жизни, особой приветливостью не отличались.
– Тогда к делу, – сразу стал строгим Коновалов и сел за стол. – Согласно последней воле вашей сестры, Громовой Марины Александровны…
Произнеся отчество Маринки, он замялся. Я охотно пояснила:
– Мы двоюродные сестры. Родные – наши мамы. Дедушка просил обеих дочерей не менять фамилию при замужестве и передать детям, так мы с Маринкой Громовыми и остались.
Коновалов кивнул и продолжил зачитывать документ. Я слушала его, не перебивая и следя взглядом за минутной стрелкой на циферблате часов, что висели на стене напротив.
Идея составить завещание казалась мне довольно странной, и что навело сестру на подобную мысль, я даже не пыталась понять. Напомнила себе, что странные и спонтанные идеи всегда были абсолютной нормой для нее, и эта далеко не самая удивительная, и успокоилась.
Мама Маринки, моя тетя, умерла несколько лет назад. Без боли и мук, в свой постели, во сне. С мужем (первым и вторым) сестрица развелась и того раньше. Постоянного парня у нее не было, ибо она, по собственным уверениям, достойного кандидата не нашла. Все ее мысли были заняты карьерой. Она вечно пропадала в командировках и на переговорах. И, к гордости своей признаю, что успехи сестры были очевидны.
Но работа –это одно, а семья – совсем другое. Никаких других родственников, кроме меня и мамы, у нее не осталось. Подруги ближе, чем я и не было никогда. Как и у меня.
Видимо, поэтому, повинуясь очередной своей прихоти, сестра и указала в завещании только меня.
Выслушав до последнего все указания нотариуса, я подписала какие-то бумаги. Мне хотелось только одного – убраться отсюда как можно дальше и вновь постараться не думать о случившемся.
– Оформление всех формальностей займет еще некоторое время, – поправив очки на носу, сообщил нотариус. – Но распоряжаться имуществом вы можете уже сейчас. К сожалению, ключей от квартиры в моем распоряжении нет…
– Они есть у меня, – поднимаясь, сказала я.
– Софья Дмитриевна, – всполошился он. – Если у вас остались какие-то вопросы…
Вопросов у меня не было. Ни одного. Я хотела бежать отсюда что есть силы. Казалось, каждое слово юриста, отнимает год моей жизни.
– Вам плохо? – вдруг спросил он.
– Все нормально, – не слушающимися губами, произнесла я. – Мне нужно на воздух. Если будут вопросы – я позвоню. Мои контакты у вас также есть.
Он кивнул и больше не пытался меня задержать. А я поспешно, забыв попрощаться, покинула контору.
Последующие несколько часов я бездумно бродила по улицам в попытке успокоиться. Стал накрапывать дождь. Но я не замечала его. Ничего вокруг не замечала.
В себя меня привел заботливый голос незнакомой женщины. Положив руку мне на плечо, она спросила:
– Вам нехорошо? Может быть вызвать врача?
Я не сразу смогла ей ответить. Губы отказывались слушаться. Все же, скомкано поблагодарив, я заверила, что со мной полный порядок и помощь без надобности. Она не поверила, но настаивать не стала. Ушла дальше по аллее, несколько раз тревожно оглянувшись.
С удивлением я обнаружила себя сидящей на скамейке в Таврическом саду. Прямиком напротив окон Маринкиной квартиры. Похоже, все это время я нарезала круги около ее дома.
Ключи лежали у меня в сумочке, но сил подняться я в себе не нашла. Дождь накрапывал все сильнее, пора было уходить.
Пошатываясь, я отправилась к выходу из парка. О том, чтобы сесть за руль и речи быть не могло. Одно хорошо- совсем рядом была остановка, а от нее до моего дома шел автобус.
Но на этом испытания на сегодня не кончились. Погруженная в собственные мысли, я успешно проворонила опасность, поджидавшую меня в собственном дворе.
– Соня, – услышала я за своей спиной и машинально обернулась.
Привалившись к капоту машины, Стас насмешливо улыбался. Увидев его, я поморщилась в досаде. От него, конечно, это не скрылось. В глазах появился знакомый злой огонек.
– Что, тяжела оказалась жизнь феминистки? – глумился он. – Экономии ради перешла на общественный транспорт? На еду пока хватает или уже лапшу из пакетиков лопаешь?
Отвечать на подобное я сочла ниже своего достоинства. Молча развернулась и поспешила к парадной. Он настиг меня в два счета. С силой схватил за руку и развернул к себе:
– Гордая, да? – охрипшим от злости голосом говорил он. – Думаешь, бегать за тобой буду? Нет! Сама приползешь, умолять будешь, а я подумаю принимать твои извинения или нет, ясно?
– Ясно.
– Что тебя ясно? – окончательно рассвирепел он. – Ты достала меня уже! У всех бабы как бабы, одному мне сука досталась…
Желая оправдать почетное звание, присвоенное мне нелюбимым, я резко ударила его в колено. Он охнул скорее от неожиданности, чем от боли, но хватку ослабил. А мне только это и надо было.
В два прыжка я запрыгнула на крыльцо и, молниеносно открыв дверь, скрылась в подъезде. Он не успел меня остановить. А ключей от дома мамы у Стаса попросту не было. Я поднималась на свой этаж пешком, слыша, как он молотит дверь и материт меня на чем свет стоит. Соседям явно будет что обсудить.
К счастью, вскоре это ему надоело. Он убрался восвояси. Но радовалась я рано – начались бесконечные звонки. То на домашний, то на мобильный. К вечеру только на последнем набралось сорок восемь пропущенных.
Накладывая мне салат, мама с неодобрением покосилась на мой телефон.
– Выключи ты его, надоел, ей богу.
– А смысл? Отключу телефон – лично явится.
– Сдам ментам, – уверенно сказала мама.
– Ага, – усмехнулась я. – Агапов-старший вытащит его раньше, чем мы чай заварим. И все по новой.
Мама в досаде отставила тарелку. Желание свернуть шею Стасу явственно читалось на ее лице.
Я положила руку на ее теплую ладонь. Как могла оптимистично сказала:
– Ничего, мам. Это все ерунда, просто нужно пережить.
– Ты ходила к нотариусу? – помолчав, спросила она. Говорить о том, что изменить невозможно было труднее всего. Я молча кивнула.
– Рано или поздно тебе придется принять случившееся, смириться…
Из уст мамы это звучало особенно больно. Я прикрыла рукой лицо, боясь вновь разреветься. Она поспешно подошла ко мне, обняла со спины.
– Хочешь, поедем вместе? Сорок дней на прошлой неделе прошло. Мы ведь даже не прибрались там. Нужно все привести в порядок.
– Не нужно, – справившись с собой, глухо сказала я. – Съезжу завтра сама. Пыль вытереть особого ума не надо.
Мама поцеловала меня в макушку и сильнее прижала к себе.
Квартира Маринки располагалась на Таврической улице, в доме с видом на Таврический сад. И сад, и улица носили славное имя любимца Екатерины Великой, графа Потемкина-Таврического.
Однако дом, в сравнении с соседними особняками и доходными домами, был достаточно молод – построен в первые годы двадцатого столетия. В царское время в его стенах располагался банк, после революции он претерпел значительные изменения и превратился в жилой дом для рабочих и крестьян. Но надолго они в его стенах не задержались – слишком лакомым было расположение, как-никак сердце города. Пришли новые жильцы с обширными возможностями, связями и кровью на руках. Сменяя друг друга, они терялись в чехарде постреволюционных лет, НЭПа и сталинских репрессий. Во время войны фасад дома был значительно поврежден, но умело восстановлен после ее окончания. В последние годы за ним принялись усиленно следить, и дом постепенно обрел, если и не первозданный шик, то вполне различимое величие.
Однако не судьба дома и не красота района привлекли Маринку. Решив купить квартиру, она не выбирала из множества вариантов, не изучала рынок. Она точно знала, что ей нужно и потратила почти полгода на уговоры хозяев заветной квартиры под номером тридцать пять.
А объяснялось все очень просто – судьба дома была тесно сплетена с судьбой нашей семьи.
К сожалению, история семьи не была нам известна по десятое колено, и никто не знал, как прадедушка и прабабушка, едва успевшие пожениться в то время, оказались жильцами тридцать пятой квартиры. Оба они погибли во время войны, прадедушка не вернулся с фронта, а прабабушка попала под обстрел и была похоронена в общей могиле на Пискаревском мемориальном кладбище. Их личная история растворилась в судьбе всей страны, оставив нам лишь несколько чудом уцелевших фотографий.
В страшные годы блокады дедушка был десятилетним мальчишкой. После гибели мамы он некоторое время заботился о себе сам (что тоже иначе как чудом не назвать), но был определен в детский дом и по Дороге Жизни вывезен в эвакуацию.
О войне, блокаде дедушка не рассказывал почти никогда. Но день, когда он покидал город в кабине грузовика, врезался в его память на всю жизнь и часто снился в снах, что были столь же страшны, как и явь. Попавшие под обстрел фашистов грузовики уходили под лед один за другим. В них были такие же, как и он сам дети, но они погибали, несмотря на все попытки их спасти. Беспомощный и напуганный до края ребенок смотрел за происходящим не в силах смириться, не в силах помочь.
В родной город он вернулся уже взрослым парнем с очаровательной улыбкой. Отслужившим в армии, стремящимся к знаниям и новой мирной жизни.
Стремления его увенчались успехом, дедушка поступил в Большой Университет, где и повстречал бабушку. Когда же у молодых родилась старшая дочка, им выдали комнату в коммуналке. И не где-нибудь, а в том самом доме, в той самой квартире под номером тридцать пять.
В дедушкином детстве просторная пятикомнатная квартира принадлежала его семье целиком. После войны он ютился в самой маленькой комнате. Но до конца жизни и он, и бабушка вспоминали это время с любовью и благодарностью.
Шли годы. Времена менялись. У дедули и бабули подрастали уже две дочки. Разрастался и город. И семья покинула Таврическую улицу, переехав в просторную квартиру возле станции метро Парк победы. Как тогда, так и сейчас, район радовал глаз широким проспектами и улицами, просторными дворами, засаженными всевозможными цветами и душистыми кустарниками, зелеными аллеями и скверами, в которых прошло вначале детство мамы и тети, а затем и наше с Маринкой.
А в маленькой комнате на Таврической доживала свой век бабушкина дальняя родственница, Евдокия. Очень худая и невероятно сварливая. Она была грозой всех соседей и родственников. Нас же с Маринкой баловала нещадно, и каждый визит к ней был словно праздник. Родители, правда, больше десяти-пятнадцати минут не задерживались, но нас со спокойной совестью могли оставить на весь день. Что и делали частенько. В каникулы же Евдокия занималась нашим просвещением и без устали водила по музеям, театрам, а иногда просто по городу, рассказывая истории знаменитых дворцов и памятников на прилегающих улицах.
Прекрасно знавшая дорогу Горилка, трусила по улице к дому. Смешно закрученный белый хвостик с рыжей кисточкой на конце весело вилял. Открыв тяжелую дверь из резного дуба, я вошла в парадную. На сегодняшний день в доме не осталось ни одной коммуналки, все квартиры были расселены, и наследники рабочих, крестьян и партийных служащих уступили место представителям бизнеса и власти (за солидные, разумеется, деньги).
Последние, не став добиваться от города реставрации парадных и лестничных клеток, скинулись и провели ее за свой счет. А, дабы усилия не обернулись прахом и имущество всегда было под надежной охраной, установили систему видеонаблюдения и наняли консьержей (несколько широких в плечах молодцев работали здесь круглосуточно, сменяя друг друга и следя за порядком).
Поздоровавшись, я забрала скопившуюся со дня гибели Маринки почту и поднялась по мраморной лестнице на третий этаж. Во время ремонта облик парадной воссоздали настолько, насколько это было возможно. И, конечно, она стоила отдельного описания. Одни только витражи заслуживали целой книги. Но сейчас мои мысли были заняты другим и окружающих красот я не замечала.
Горилка спешила вверх, натянув поводок так сильно, что начала задыхаться. А я мрачнела с каждым шагом, с каждой пройденной ступенькой. Прижимая корреспонденцию к груди, я торопилась за собакой. Но, в отличие от нее, точно знала, что Марина никогда больше не откроет нам дверь.
Очумевшая от счастья собака вбежала в квартиру. С радостным поскуливанием она носилась из комнаты в комнату, где повсюду были вещи хозяйки и витал запах ее духов.
Заперев дверь, я прижалась к ней спиной и зажмурилась. Сбежать хотелось отчаянно. Но я тряхнула головой и заставила себя остаться.
Маринка была человеком невероятно терпеливым к чужим, да и своим собственным, оплошностям и причудам. Она не терпела и не прощала всего три вещи: слабость, глупость и предательство.
Мысли о сестре придали силы. Я скинула обувь и пошла искать притихшую собаку. Горилка нашлась практически сразу – она затаилась под кроватью сестры. Положила голову на ее тапочку и смотрела на меня грустнейшими в мире глазами. Я оставила ее там где она есть, зная, что никакие уговоры сейчас не помогут.
Квартиру давно не проветривал, и от затхлого тяжелого воздуха начинала болеть голова. Я открыла каждое окно в каждой комнате и вышла на балкон. Таврический сад радовал зелеными кронами роскошных деревьев. Доносился прохладный свежий ветерок с Невы.
Предательские слезы обожгли мои щеки. Я жалобно всхлипнула и закусила до крови губу.
Всего четыре года назад, когда Маринка выкупила квартиру нашего прадедушки, мы пили шампанское на этом самом балконе. Любовались парком и смеялись, радовались, мечтали… А теперь?
Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. Призывая к порядку, Горилка грозно тявкнула. Поспешно вытерев слезы, я сказала:
– Ты совершенно права! Мы сюда зачем пришли? Пыль вытирать? Вот этим и займемся!
Вооружившись тряпками и разномастными чистящими средствами, я включила погромче музыку и принялась за дело.
Сказать по правде, особого рвения можно было бы и не проявлять. Работая иногда по двенадцать часов в сутки и спеша из одной командировки в другую, Маринка при всем желании не смогла бы справиться со своими пятикомнатными хоромами. Оттого, будучи женщиной умной и пыль по углам не любившей, сразу наняла себе помощницу. Та работала примерно и, несмотря на минувшее время, особо загрязниться квартира не успела.
Но, не то от переизбытка энтузиазма, не то в дурацкой попытке заглушить собственные чувства, я натирала каждую поверхность до зеркального блеска. Эффект от моего усердия был потрясающий – я так устала, что все мысли куда-то попрятались и душу мою не тревожили.
К концу дня неубранной оставалась только гардеробная. Оставив ее на десерт, я с большим удовольствием выпила душистого чая (чаевничать мы с Маринкой всегда любили и частенько баловали друг друга новенькими вкусненькими чаями). Переведя дух, вновь натянула перчатки и взялась за последний рубеж.
Высота потолка в три-четыре метра – это абсолютная норма для старого фонда петербургских домов, и этим никого не удивишь. У Маринки же они были четыре с половиной метра. А в гардеробной все шкафы, сделанные на заказ, были высотой от пола до потолка. Верхними секциями она пользовалась редко. Там хранились чемоданы, вещи, которые успели надоесть (но не настолько, чтобы от них избавиться) и всякая памятная дребедень.
Притащив из кладовки стремянку, я взгромоздилась на самую верхнюю ступеньку и стала перебирать и протирать каждую вещь. Занятие это было не из легких, ибо даже на стремянке и при росте метр семьдесят пять до самой верхней полки шкафа я достала с трудом. Но упрямство – вещь парадоксальная, а сегодня мне его было не занимать.
Так, потянув за край очередной коробки, я и обрушила на себя целый поток денежных купюр трех разных держав, заботливо рассортированных в пухлые пачки и перетянутых резинками.
Ошалев и, чего греха таить, испугавшись от такой находки, я поспешно зашторила все окна в квартире и для пущей уверенности проверила замки. Клад размером впечатлял – тридцать две пухлые пачки долларов, сорок восемь евро и четыре фунтов стерлингов. Целое состояние в прямом смысле обрушилось мне на наголову.
Поделиться случившимся я могла только с одним человеком – мамой. Ей и позвонила сразу же. Благо, что прием она закончила днем и уже была дома. На маму находка произвела не меньшее впечатление. Но, в отличие от меня, бегать в беспокойстве по квартире она не стала. Покачала головой и с усмешкой сказала: