Заусенец
Заусенец вновь прильнул к щели. Женька стояла в неестественной, нелепой позе и намыливала себя мочалкой. Как же это было интересно, почему-то нельзя было оторваться от этой картины – Заусенец готов был стоять там вечно. Хорошо, что у них затеяли ремонт в основной душевой.
Резкий окрик «Ах, вы, засранцы, ну я вам сейчас покажу!» заставил его вздрогнуть. К ним летела воспиталка Ираида Андреевна. Багор отскочил от душевой, нырнул в заросли, но было поздно. Наперерез ему дорогу перекрыл сторож. Он сбил Багра с ног и, заломив ему руки, потащил его к Ираиде.
– Вы что, подсматривали за девочками?
– Ну ничего! Я вам покажу! Я вас так проучу, я раз и навсегда отобью у вас охоту заниматься глупостями. Устроим вам, как Григорьеву! Погодите!
Григорьев был хулиганом, и всё время стрелял иглами, выплёвывая их из трубки. К иглам он приделывал кусок пенопласта и перья. Получался самодельный дротик. Идя в столовую, он, целясь в кого-то из девчонок, промахнулся и выстрелил воспитательнице Марии Ивановне в грудь. Её возмущению не было предела. Его скрутили и утащили в одну из спален. В спальню зашли три воспиталки. Сторож стал снаружи у дверей и отгонял любопытных. Все толпились в коридоре вокруг, стараясь разузнать, что там творится. Дверь была стеклянной и до метра семидесяти покрашенной, чтоб воспитатели могли подходить, следить, все ли улеглись, и контролировать порядок в спальне. Сторож привставал на цыпочках, чтоб лучше видеть, что творится внутри, периодически оборачивался и цыкал на мешающих ему и подпрыгивающих детей.
– Чего лезете? Внутрь хотите?
– А что с ним делают?
Из спальни доносились звуки тяжёлых ударов. Вышла Ираида и попросила сторожа намочить полотенце в мужском туалете. Она снова вернулась. Григорьев истошно орал. Затем наступила зловещая тишина.
– Что там? – толпа снаружи волновалась.
Сторож смотрел и приговаривал:
– Самое интересное началось. Хозяйства лишать будут.
Об этой экзекуции ходили легенды. Говорят, что первым на неё отправили Кольку Иванова, страдающего хроническим энурезом. Он достал воспиталок в летнем лагере. Каждое утро продолжалась одна и та же сцена: Колька вставал весь мокрый, собирал бельё и тащил его через весь лагерь к хозблоку, где была договорённость сдавать грязное бельё в прачечную. Перед тихим часом он получал выстиранное бельё, но история повторялась – его снова ругали. Тогда Кольку решили проучить. Чтобы неповадно было. Решить проблему радикально. Раз и навсегда. Чтоб он не писался, ему объявили, что его лишат хозяйства. Он получил такой шок, что после этого боялся ночью засыпать, а во второй половине дня почти перестал пить. Энурез не прошёл, но «позориться», как говорили воспитатели, он стал реже, потому что долго лежал и до трёх-четырёх утра по нескольку раз бегал в ведро, стоявшее в коридоре; измотанный и опустошённый, он засыпал под утро, а потом ходил весь день как привидение, клюя носом и засыпая на ходу.
Вышла Ираида и сказала сторожу: «Принесите ножницы и спирт. Будем оперировать». Все заволновались. Кто-то, кто не любил Григорьева, стоял, с трудом скрывая тайную радость на лице, другие радовались, что это происходит не с ними, кому-то не терпелось посмотреть – хоть краешком глаза. Кто-то шутил, что хозяйство скормят Трезору, огромному беспородному псу, обитавшему на задах кухни. Сторож вернулся, неся ножницы, вату и медицинский спирт.
– Дезинфекция, – важно сказал он, – всё по науке.
Дверь приоткрылась. Слышно было, как Григорьев, увидев ножницы, заорал так истошно, так надрывно, что казалось: лёгкие и все внутренности вылетят из него наружу. Он рыдал и орал, умолял и просил, задыхался и захлёбывался, но они были непреклонны. Воспиталки знали, что жестокий розыгрыш надо доводить до конца. Они по-настоящему надевали перчатки и обрабатывали корень хозяйства спиртом – провинившийся должен был быть до конца уверен, что всё на самом деле и операция неминуема. И когда воспиталка брала перчатками хозяйство и медленно подносила ножницы, а наказуемый истошно орал и захлёбывался собственными мольбами, пытаясь вырвать руки из верёвок, которыми он был привязан к спинке кровати, только тогда его, обессиленного, униженного и сломленного, чудом спасала какая-то случайность, причём не прощение, не помилование, а именно случайность: кто-то из персонала картинно входил и просил всех срочно прийти к директрисе. И тогда о приговорённом просто как бы забывали, а он продолжал жить в постоянном страхе, понимая, что не оправдан, а лишь чудом спасся…
В этот раз обошлось. Багра избили и оставили связанным лежать без движения на кровати, отвязав на следующий день, а Заусенца лишь попугали и оставили без ужина. Но он не чувствовал голода. Всякий раз, как он закрывал глаза, на него наплывали Женины груди с бордовыми крупными сосками, та её неуклюжая, но такая притягательная поза, смешная, но одновременно неотразимая; он старался всё вспомнить в мельчайших подробностях: золотистые курчавые волосы под мышками и в паху, которые она бесстыдно рассматривала и чесала, её ягодицы и прорези, которые она намыливала и тёрла. Он мог часами теперь сидеть, прикрыв глаза, мечтательно по крупицам воссоздавать ту сцену, чувствуя постепенный прилив возбуждения, оставаясь наедине с этой тайной. А когда он встречал Женьку, то сначала инстинктивно отводил в стыде взгляд, но затем любопытство брало верх, и он сначала украдкой, подворовывая, слизывал краешки Женькиного образа, а потом, осмелев, смотрел на неё открыто и долго, так что она грубо, но всё же приятно для него спрашивала: «Чего не так?»
Так в его жизни появилась первая могущественная страсть, не дававшая ему уснуть, подчинявшая себе все его действия и поступки. И когда после отбоя воспиталки ходили по палате и орали всем: «Руки на одеяло!», – он замечал, что ему всё сложнее и сложнее выполнять эту команду, так как он инстинктивно, ещё не понимая, что с ними делать, прятал руки под одеяло. Самым большим его желанием было наяву зайти в душевую, когда Женька будет мыться, но не со всеми, а одна, и разглядывать её не сквозь щель, а прямо, вблизи.
Заусенец влюбился, но сам он не осознавал своей любви – он лишь бежал туда, куда его тянуло.
Глава 5. Антонио снял очки
Антонио снял очки, достал из внутреннего кармана специальную плюшевую салфетку, поднёс очки ко рту, горячо выдохнул и стал протирать запотевшие стёкла, потом поднял их к свету – понял, что стало хуже.
– Повторяю, это не повод отчаиваться – у меня есть семьи, которые по десять раз пробуют ЭКО и не сдаются. Мы только в начале пути.
– Магда, выпейте воды, – с этими словами он опрокинул графин в стакан – небольшая лужица образовалась на столе.
– Прошу вас.
– Спасибо, знаете, доктор, я всё, конечно, понимаю, но я не могу принять одно. Почему именно я? Я хотела сказать, именно мы так наказаны? За что?
Из её карих расширившихся глаз брызнули слёзы.
– Магда, поймите, все красивые создания размножаются с трудом. Возьмите, к примеру, тигров или породистых собак, а все, кто хорошо размножается, ужасны, зачастую отвратительны.
Доктор Антонио посмотрел в окно: «На что только не приходится идти, лишь бы успокоить эти парочки». Был март, и настоящий летний зной наполнял помещение, задувая со Средиземного моря. Скоро начнётся пляжный сезон, хотелось думать о прелестях жизни, а не об очередной врачебной драме, которую он наблюдал. Но он понимал, что у Магды хронический эндометриоз и он вряд ли чем-то сможет помочь. В последние годы он столкнулся с тем, что все пары, которые обращались к ним в клинику, безуспешно делали ЭКО, до результата доходили лишь единицы. Процедура перестала быть эффективной, либо процессы, сопровождавшие демографическую катастрофу, зашли так далеко, что медицина была уже бессильна. Он устал от накопившегося негатива. В интересах клиники он вынужден был постоянно стимулировать пациентов на прохождение процедуры, но как врач он часто понимал, что они бессмысленно мучают пару, не достигая никакого результата. Антонио почувствовал сначала лёгкий дискомфорт, который стал перерастать в хронический недуг. Сон улетучился, сменившись бессонницей, он стал раздражительным и нервным, чего раньше никогда за собой не замечал. И тогда он понял, что причиной тому не что иное, как постоянная ложь и конфликт интересов, которыми он окружён. Случилось самое страшное: он не мог как врач говорить пациенту правду. И тогда он стал искать для себя выход из ситуации, чтобы найти спасительный компромисс с собственной совестью. Он позвонил своему старшему брату, преуспевающему кардиохирургу, и попросил приехать к нему в кабинет. Фелипе всегда был главным советчиком во всех делах. Так повелось с раннего детства, что Антонио во всём следовал за братом. Даже факультет медицины они выбирали вместе – точнее говоря, выбирал Фелипе.
Раздалась мягкая, переливчатая мелодия домофона. Антонио нажал на клавиши, не спрашивая, кто, и открыл дверь. «Primum non nocere»11, – вертелось у него в голове…
– Привет, Антонио.
– Привет, Фелипе.
Они обнялись. Антонио почувствовал крепкий запах табака.
– Как ты? Как Паула, как дети? Всё в порядке?
– Да, они поехали к тёще в Вальядолид.
– Точно всё в порядке? У тебя беспокойный вид.
– Да… То есть нет. Ничего не случилось, просто я устал от работы. То есть не от работы, потому что её не так уж и много. Скажи, Фелипе, а тебе часто приходится врать на работе?
– Что ты имеешь в виду? Я тебя не вполне понимаю. О чём ты?
Антонио взглянул на часы.
– Это долгий разговор, я что-то проголодался. Пойдём в бар.
Они спустились вниз на улицу и, пройдя полквартала, зашли в бар. Антонио привычно поздоровался с барменом. Сегодня он уже дважды побывал здесь: в восемь утра выпил кофе с молоком, а затем в час пополудни съел тортилью12, запив пивом. Он любил этот бар и иногда заходил сюда несколько раз в день.
– Принеси мне два пива, хамона13 и сыра. И порцию оливок.
Фелипе отпил пива и сказал:
– Ты знаешь, в современном мире все врут. Всегда и везде. Что тут необычного? А что случилось?
– Я, наверное, просто устал. Много пациентов, но ничего не выходит. И я практически уверен, что не выйдет. Потому что уже после первой-второй попытки я знаю, что, скорее всего, ничего не получится. Но клинике нужны пациенты, и я вынужден подогревать их надежды и стимулировать на новые и новые ЭКО. А толку никакого. Женщины получают новые стрессы и новое опустошение. Мне тяжело смотреть им в глаза. Я знаю: то, что я делаю, – это нехорошо. Но ничего не могу поделать, так как боюсь, что меня уволят, если я не буду гнать план. Вот такой заколдованный круг.
Фелипе поднял бокал и бросил: «Salud!»14
Антонио кивнул. Они сделали несколько глотков. Фелипе закусил маслянистым тёмным ломтём хамона.
– Объясни, брат, я не понимаю, а в чём состоит вред, отчего ты мучаешься? Оттого, что они платят лишние деньги, или что?
– Нет, не от этого. Просто, когда им уже окончательно ясно, что с ЭКО тоже ничего не получится, они начинают процесс усыновления, на который тоже уходит до трёх лет. Иногда они так долго занимаются этими процедурами, что попросту теряют время. Этого я боюсь больше всего. Что они, слушая меня, мысленно откладывают усыновление и теряют драгоценное время. Вот что страшно.
– Послушай, Антонио. У нас в кардиологии возникают ситуации гораздо серьёзнее. Моральная ответственность и напряжение, которые испытываю я, не сравнить с твоими. Тебе сложно выйти и объявить паре, что у них будут проблемы с оплодотворением, а возможно, у них никогда не получится забеременеть? Но ведь у них всё равно есть выход. Да, они не смогут иметь своих детей, но смогут усыновить, и у них будут дети, они всё равно станут родителями и будут счастливыми. Ты только представь, что испытываю я. Мне приходится выйти и сказать пациенту, что мы будем делать ему крайне опасную, рискованную и порой авантюрную операцию, в результате которой с вероятностью в пятьдесят процентов он умрёт прямо в операционной. Как тебе – выйти и сказать такое? Знаешь, я хоть и привык, а всё равно, смотря в глаза пациентов или их родственников, я не могу озвучить им правду, такую правду. Да и зачем это нужно? А у тебя ситуация намного проще. Ты можешь дать им надежду. «Ребята, не известно, сколько времени мы будем проводить новые попытки ЭКО. На это могут уйти годы. Давайте подадим заявление на усыновление. А потом, может быть, и забеременеете». Вот тебе и компромисс!
Антонио отхлебнул ещё пива и прищурился. «До чего же хорош мой брат», – подумал он. Сразу всё разложил по полочкам и нашёл выход. Он будет рекомендовать пациентам сразу же идти на усыновление. Параллельно. Не дожидаясь результатов ЭКО. И тогда они смогут расслабиться, снять напряжение. Возможно, это поможет, и женщины смогут легче забеременеть…
– Фелипе, спасибо тебе.
– Не за что. Ты, если хочешь потренировать нервную систему, ко мне в операционную приходи. Я уже ничему не удивляюсь…
Глава 6. Следователь Грегорио
Следователь Грегорио в своём кабинете последние лет пятнадцать маялся от скуки: настоящих дел в его распоряжении почти не было, начальство заваливало его рутинной и скучной мелочёвкой. Когда-то, поступив на юридический факультет, он зачитывался Сименоном и Кристи, представляя, как будет распутывать бесконечные клубки криминальных интриг, но реальность оказалось обыденнее и грустнее. Мелкое и бессмысленное в своих жалких масштабах бытовое воровство, незатейливое мошенничество, хулиганство составляли большую часть его дел. Сидя в своём кабинете, он любовно поглаживал старую печатную машинку, на которой набирал первые дела, пока они не были выброшены на свалку времени. В барабан так и был заправлен пожелтевший бланк, на котором застыла дата. Те времена были окутаны романтическим флёром. Современность, казалось, застыла в гладких буднях, лишённых всяческого сюжета и смысла. Он выбрал эту профессию, чтобы было нескучно и интересно жить, но реальность превратила его в бюрократа, оформляющего пустые дела вроде воровства пачки риса и йогуртов из «Меркадоны»15 или поимки наивного мошенника, представлявшегося сотрудником «Иберии», преуспевшего в наборе групп на курсы стюардов и выдаче студентам фальшивых дипломов. Грегорио арестовал его, когда он принимал очередной экзамен.
Эти дела поражали своей рутиной, в них не было доказательной базы (впрочем, она и не требовалась), они не пробуждали в нем никакой мысли. Он откровенно скучал. Он взял в руки набор дисков о приключениях Торренте16 с забавной мордой Сантьяго Сегура17, расплывшейся в лоснящейся улыбке. Надо будет взглянуть вечером.
Зазвонил телефон.
– Грегорио! – голос его начальника отдавал лёгким каталонским выговором.
– Слушаю!
– Зайди ко мне, для тебя есть одно любопытное дело.
Любопытное! Что это ещё может быть? Он вспомнил, как неделю назад ему поручили расследовать дело о вымогательстве, когда клиент отказался оплачивать счёт за две бутылки шампанского, попав на консумацию в стриптиз-клубе. Когда восточноевропейская красавица положила ему руку на плечо и томно попросила угостить её, он, нисколько не сомневаясь, щегольски приказал официантам принести выпить, даже не удосужившись заглянуть в меню. Затем, когда он распил с зеленоглазой Златой две бутылки просекко18, ему невзначай принесли счёт, в котором фигурировала астрономическая сумма… Он отказался платить, и тогда на барную стойку положили несколько фото с ним в объятьях всё той же Златы и пригрозили, что отправят это его жене. Клиент продолжил скандалить, и дело докатилось до полиции и до суда. Дохлая проза жизни. Ровным счётом ничего интересного.
– Привет! – начальник департамента, старый полковник Моралес, поздоровался, по привычке не поднимая головы – так что Грегорио всегда приветствовал его лысину. Перед ним на столе было разложено дело, которое полковник внимательно перечитывал.
Лысина продолжала:
– Проходи, садись!
Грегорио выдвинул из-за т-образного стола стул и сел у ножки буквы.
Полковник распрямился и стал тереть лицо, собирая в конце движения рот в ладонь. Взял папку за уголок и бросил Грегорио, словно она должна была вспорхнуть и лететь сама. Она плюхнулась на стол ровно на полпути.
– Вот, ты всё жалуешься, что нет ничего интересного, держи!
Убийство! И не просто убийство, а неслыханное преступление! Ребёнок, усыновлённый из России, убил мать и едва не прикончил отца! Отец с трудом выжил, находится в провинциальном госпитале. Такого ещё не было в истории Испании. Первый раз!
«Всё когда-то случается впервые», – почему-то подумал Грегорио и вздрогнул. У него с Лаурой был один сын, и уже четыре года как не получался второй ребёнок. Врач говорил Грегорио, что у него нервная работа, которая негативно сказывается на репродуктивной функции. Они ведь тоже планировали усыновление в России. Грегорио не испытывал большого энтузиазма по этому поводу, но Лаура загорелась и каждый день говорила только об этом. Она накупила десятки книг о воспитании приёмных детей. Два раза в неделю они посещали курсы приёмных родителей, где с ними беседовали психологи и социальные работники, задавая им сотни вопросов.
– Благодарю вас, полковник!
Уже у себя в кабинете он раскрыл папку и поморщился. В деле были фотографии с места убийства. Он стал читать описание судмедэксперта. В его голове сразу же возникла картина трагедии.
Это произошло ночью, около трёх часов. Приёмный ребёнок ворвался в спальню родителей и стал наносить беспорядочные удары ножом, а затем убежал. В результате мать погибла практически сразу, а отец, залитый кровью, сумел позвонить 911 и вызвать скорую и полицию. Второй ребёнок в ужасе спрятался в своей комнате и не выходил оттуда. У него нет алиби, но он, скорее всего, невиновен, так как первый весь залит кровью и вместо слов издаёт какое-то нечленораздельное мычание.
«И что же тут интересного?» – с раздражением подумал Грегорио. Здесь опять нечего расследовать. Все заключения уже сделаны. Картина преступления ясна. Отпечатки принадлежат младшему брату. Опять никакой интриги.
В дверь постучали. Зашла секретарша Виктория и спросила: «Отправляем на спецэкспертизу, или как?»
Спецэкспертизу делали в сложных случаях, когда было неясно, кто убийца. Судя по описанию места преступления, в данном случае мог быть один подозреваемый – его и следовало заключить под стражу.
Грегорио взвесил дело на руке и опустил на стол.
– Нет, я думаю, здесь и так всё ясно. Обойдёмся без спецэкспертизы. Ничего нового она нам не даст.
Глава 7. Курсы приёмных родителей
Курсы приёмных родителей, на которые записались Хоакин и Магда, проводились в актовом зале банка «Сантандер», предоставлявший свои площади агентству по усыновлению. Лекции по возрастной психологии, педагогике и другим смежным дисциплинам читала вице-президент Коллегии психологов Сира Мартинес. Её звонкий голос прорезал аудиторию, а взгляд сверлил слушателей насквозь. Вся она была колкой и цепкой, казалось, что её цель – не подготовить приёмных родителей, а, наоборот, выявить у них качества, которые могут помешать усыновлению в принципе. Сире больше нравилось смаковать проблемы, обсуждать ошибки и пути их решения. В ходе обсуждения она моделировала такие ситуации, что Хоакину казалось, что она испытывает их терпение, а её тайная цель – чтоб они вскочили и выбежали из аудитории, хлопнув дверью. Ситуации предполагали, что их спокойная, размеренная средиземноморская жизнь, в которой всё по расписанию – подъёмы, завтраки и обеды, поездки на работу и походы в гости, в одночасье превращается в кромешный ад, где главным становится несовершеннолетний (Сира почему-то всегда употребляла этот термин, старательно избегая слова «ребёнок»). Так вот, этот бездушный несовершеннолетний варвар начинает всё крушить и над всеми издеваться, переворачивая вверх тормашками их жизнь, их традиции, ломая их привычки и семейный уклад. Самое страшное, что с таким ожесточением предсказывала Сира, – неблагодарность, которую проявит этот «несовершеннолетний», бесцеремонно потребляя, требуя и портя всё, даже их с Магдой отношения.
В ходе работы они выполняли различные тесты на совместимость, претендующие на то, чтобы выявить степень их самопожертвования и эмпатии; тесты были несуразными, и обнаруживали их полнейшую несовместимость. Главное во всей этой подготовке состояло в принятии на себя нелепого условия, что именно они должны заботиться о счастье ребёнка, а не он сделает их счастливыми. Всё это подкреплялось многочисленными упражнениями, на которых выяснялись их долготерпение и мягкость. Постепенно Сире удалось втемяшить им в голову, что это будет не увлекательная прогулка, а тяжёлое, неприятное, крайне рискованное предприятие, дорогостоящее и неудобное, на которое они должны решиться.
Временами Хоакин вообще не понимал, зачем он здесь, по какой такой причине в наше время, когда многие живут вообще без детей, он должен так страдать. Ему тут же вспоминалась картина, как они с Магдой ездили к его родителям под Саламанку, где регулярно собиралась вся его семья. Старший брат Висенте приезжал с женой Алисией и тремя дочерьми, младший Артуро – с женой Эстелой и двумя мальчиками. Дети возились в саду, играя с котом. Магда отстранённо и холодно смотрела на играющих племянников, на её лице улыбалось всё, кроме глаз. В саду, в тени олив, накрывали длинный стол. Его мать ставила овощной салат, отец раскладывал деревянные дощечки с хамоном Bellota19 и сыром Manchego20, Pimientos de padrón21 и Papas arrugadas22, из погреба доставали вино. Алисия без задней мысли, естественно и буднично спрашивала Эстелу: «Третьего планируете?» Разлившаяся по столу неловкая пауза, сопровождаемая перекрёстными взглядами, заполнялась отвлечённым вопросом Висенте, искусственно обрывавшего скользкую тему: «Хоакин, расскажите нам, куда вы планируете поехать в этом году – Канкун, Пунта-Кана? Мы в июне едем на Лансароте», – но было поздно —щеки Магды зарделись, и бордовая краска то ли неловкости, то ли стыда уже проявлялась под её кожей. Ночью, когда они оставались наедине в своей комнате, неминуемо следовал нервный срыв. Сухая истерика, как он её называл, была ещё страшнее, чем влажная, когда через слёзы выходит то, что наболело и надорвало душу изнутри, а тут не выходит, слёзы остаются как бы внутри, в душе, и продолжают разъедать её…
Ради избавления от этих душных сцен он и терпел все эти курсы, тесты, все эти нелепые и бредовые задания, которые ему давала на занятиях Сира. Он уже не задавался вопросами, когда надо было рисовать разноцветные кружки и квадраты, ползать по лабиринту, отвечать спонтанно, с закрытыми глазами и вообще проходить всевозможные испытания, одно несуразнее другого. Ему было тридцать пять, Магде тридцать два, они уже привыкли жить вдвоём. Видимо, задачей Сиры было расколоть на части тот футляр эгоизма, в который они себя заключили. И у неё это получалось. Хоакин, как ни восставало от этой мысли всё его естество, всё более и более соглашался с тем, что тот процесс, который они начинали, будет соответствовать исключительно интересам несовершеннолетнего, а их желание стать родителями продиктовано желанием обеспечить усыновлённому ребёнку семью. Он всё больше понимал, что на этом пути их ждут не радости, а напряжённая работа и ответственность. Но что больше всего раздражало его в этом процессе – та безоговорочная отрешённость, с какой все это воспринимала Магда: Сира потребовала у неё на время прохождения тестов и подготовительного процесса отказаться от дальнейших попыток ЭКО. Это было вызвано необходимостью сосредоточиться именно на усыновлении. Якобы ЭКО могло каким-то образом отвлечь от идеи стать усыновителями. Но Магда пошла дальше: отказавшись от попыток оплодотворения, она отстранилась и от сексуальной жизни вообще. Всё это накладывало отпечаток на отношения с Хоакином, в которых образовывался явный перекос. Чем больше они погружались в проект их совместного будущего, тем больший урон наносился их настоящему, их отношениям, их физической близости. Чем больше они говорили об усыновлении как о способе, который заменял естественное деторождение, тем более происходило в их паре отмирание самого процесса, к деторождению приводящего.
Хоакин чувствовал, что он, сам того не желая, должен выбрать героический путь, в котором не останется ни капли эгоизма и индивидуальности; в обмен на своё собственное благополучие он должен будет раствориться в усыновлённом ребёнке, Магде и её непрекращающихся истериках, подчиняя всю свою жизнь такой непонятной и недостижимой цели, как чужое человеческое счастье.
Сира взяла пульт от кондиционера и нажала на несколько кнопок. Кондиционер ответил, махнув подкрылками воздуховода, и погнал ледяной воздух с отчётливым шумом. В аудитории было душно, Сира достала платок и вытерла капли пота со лба. Осторожно извлекла из папки фотографии и положила пачку на стол. Следующее задание: принятие внешности и медицинского диагноза усыновляемого ребёнка. С этими словами она разложила на столе веером фотокарточки детей.