Крафт

– У вас, новых богачей, так принято, – Кирилл начал закипать. – Иметь все деньги мира, но не выделяться. Свитерки, сандалики, дешёвые футболочки – вот мы какие, такие же, как вы, народ. Миллиардера, чьё состояние умножается в несколько раз за минуту, внешне не отличишь от специалиста, получающего сорок тысяч и оплату карты «Подорожник» на метро. Но зачем вам все эти деньги, если вы их не тратите? Вы смеётесь над новыми русскими из девяностых, но эти люди собирали автопарки, коллекционировали оружие, драгоценности, строили сумасшедшие дома, окружали себя уютом, в который возвращались каждый день с войн – они жили. А что делаете вы? Для вас цифры на банковской карте – как очки в компьютерной игре. Для вас всё это спорт, турнирная таблица. Вы кому-то помогаете? Кого-нибудь спонсируете? Хотя бы самих себя? Вам не интересно, как можно тратить, вы только копите, копите, копите. В то время как кому-то не хватает денег, чтобы жить, чтобы спасти любимых, чтобы создать что-то дельное и дать ему жизнь в этом мире. Вы хуже тех, что были в девяностые. Те были транжиры и самодуры, но в этом самодурстве они совершали поступки. А вы накопители: деньги к деньгам ради денег, и всё!

– Такие мы, – кивнул Вадим. – К тебе вопрос один – ты с нами или нет? А то вся эта философия окраин утомляет, понимаешь?

– Ну хорошо, – Кирилл почувствовал, что надо сбавить обороты. – Слушай, это всё ваше дело. Но почему именно я? Почему именно мне ты предлагаешь такую работу? Ведь я не стремлюсь быть как вы. Я не люблю вас.

– Ты можешь думать всё что угодно. Любить я не требую, в обязанности это не входит, – равнодушно отозвался Вадим.

– Слушай! Ну а кому из наших друзей ты бы ещё предложил? Помнишь Женьку? А Руса? А Макса помнишь? Мы ведь были твои друзья. Мы тебя выручали, а ты – нас! Мы ездили по этим фестивалям, писали стихи, мы любили, блядь, одних и тех же баб! Почему я? Предложи это им. Ты давно их видел?

– Я не возвращаюсь к прошлому, – медленно сказал Вадим. – Эти засраные квартиры, собаки, разговоры ни о чём: дай в долг, мы же друзья, ну выручи. Слушай! – Вадим вдруг замедлил шаг, приблизился к Кириллу. – Ну не притворяйся! Ты сам брезгуешь и тоже понимаешь: это всё не жизнь – то, как они существуют. Ну придёшь ты к ним, и что дальше? О чём говорить, что делать? Ведь жизнь так развела, что уже не сведёшь, да и зачем? Хоть одна причина?

– Это так, – подтвердил Кирилл. – Мне не нравится это в себе. Когда я заходил к ним несколько лет назад, то словно попал во временную петлю и чувствовал, что не должен быть там. Почему так? Я ведь их никогда не презирал, не издевался, любил их – не знаю, почему, но так сложилось. Они замкнулись, не шутили. Я не знаю, что в их головах, но понял в какой-то определенный момент: им больше незачем говорить со мной. Не мне, а им. Они молчали, а я не знал, как их расшевелить.

– Так и в жопу их, – фыркнул Вадим.

– В жопу. Ты всегда так и думал: в жопу. Человек исчерпал свою функцию, всё, вышедший из строя механизм. Мы могли помочь им: дать работу, как ты мне сейчас, посоветовать что-то, одолжить денег, когда им было очень надо.

– Им всегда надо, – усмехнулся Вадим.

– Я с себя не снимаю вины. Когда-то я поступал плохо: убегал, когда на нас нападали гопники, смеялся, когда наши жестокие приятели придумывали гадости про тех, кто был со мною с детства, потому что правда было смешно. Я не давал в долг, когда мог их реально выручить – только потому, что планировал выпить вечером. Я пользовался ими, и признаю это. И когда я пошёл вверх – не так, как ты, конечно, но по-своему, то ничем не помог им, не позвал их за собой, не стал работать с ними. А ты почему не помог им, что тебе стоило? Ты ведь единственный, кто выбился в люди из нас?

Вадим затянулся сигарой, поднял голову.

– Вся жизнь так устроена. Видишь, я смотрю в небо. А знаешь, кто никогда не увидит неба, потому что не может?

Кирилл понял, к чему он клонит, но промолчал.

– Свиньи. Свиньи не видят неба. Кто-то всегда идёт вперёд. Нельзя оскорблять жизнь вниманием к тем, кто почему-то задержался – пусть догоняют сами.

– Вот, – загорелся Кирилл, – вот что я хотел бы менять в жизни! Чтобы каждый не мог упасть и не было вот этого «оскорблять вниманием», чтобы государство не давало человеку падать или заставляло это делать вас, бизнес. Человеку нужна защищённость, уверенность. Вот на это я бы работал, на такую идею. И клянусь, с огромным энтузиазмом.

– Так что мешает? – прищурился Вадим. – Не предлагает никто? Нет спроса?

– Я уезжаю, – сказал Кирилл. – Я продал квартиру здесь и купил в Голландии.

– Где? – Вадим усмехнулся.

– Я знаю, тебя это насмешит, но это район Севастополя. Он так называется. Я родился там и теперь перееду на родину. Вот и всё.

– Ну и что там? – вяло спросил Вадим.

– Там бухта, ночные огни из окна, тишина, радость. Я никогда не испытывал столько радости здесь! И у меня ещё остались деньги – не столько, сколько у тебя, но мне хватит. Мне только переучиться, получить образование, другую профессию, – Кирилл уставился в одну точку, словно погружался в транс. – Я дал себе обещание: не заниматься ничем чужим, не обслуживать чужие мечты. Не заниматься говном, которое не приносит пользы. Я знаю, что твоё предложение замечательно, но мне очень сложно принять его, извини. Я выгорел, полностью выгорел в этом, или это выгорело во мне. Не знаю.

– Квартиру можно и снимать, – спокойно ответил Вадим. – Это не проблема.

– Это всё, что ты услышал?

– Честно говоря, много лишней информации. Тебе надо знать одно: от моих предложений отказывались редко, но, если такое случалось – ничем хорошим это не заканчивалось. Жизнь у этих людей складывалась так себе.

– У меня всё будет отлично.

Вадим опять поджёг сигару, и Кирилл описал движение в воздухе, словно заслоняясь от дыма.

– Я не так представлял эту встречу. Думал, ты увлечёшься. Ты же профессионал. Разве я предлагаю тебе заниматься говном? Напротив, я предлагаю тебе перестать заниматься говном. Ты узнаешь другой мир, сам другим станешь! Ну чем тебе ещё заниматься? И зачем, главное? Твоя Голландия – это оторванное от жизни место, дно, это же вонючая дыра, понимаешь? Если мы будем сотрудничать, ты о ней навсегда забудешь.

– Я уже много лет хочу в дыру. Я буду счастлив. Ты вообще не слышишь меня, – сокрушённо ответил Кирилл.

– Ничего. Главное, чтобы ты меня слышал. Подумай до вечера и напиши. А сейчас – извини, дела.

Вечером Кирилл напился виски.

Вечеринки, тусовки, селебрити – где в этом я? Нет, это здорово, но. Мне сорок лет. Что от меня осталось? Что-то моё настоящее? Я раздал себя всем, растворился в них, отказывался от себя с каждой новой работой, с каждым новым проектом, с каждым новым годом жизни. И вот куда я пришёл теперь. Я даже не знаю, а был ли когда-то такой я, который не состоял из чужих желаний, чужих задач, из всего чужого? Я же пронизан чужим, каждая моя клетка стала чужой. Я хочу ощутить себя, понять, кто я. Я хочу хоть немного пожить собой. Нет, сейчас точно не время окунаться в другую жизнь, какой бы красивой она ни казалась. Я боюсь забыть. Знаешь, я боюсь забыть, что я вообще могу быть, я боюсь забыть об этом навсегда. Я боюсь этого больше, чем совершить неправильный выбор.

Кирилл занёс палец над клавиатурой, но осёкся и застыл перед экраном. Снова налил виски. Выпил залпом, скривился. Нет, такое отправлять нельзя. Конечно, ещё чуть-чуть – и было бы неловко, стыдно, противно. Виски разливался по организму, согревая приятным теплом, и стало так хорошо, кристально ослепительно ясно.

Кирилл прильнул к монитору и быстро набрал:

Я принял решение отказаться.

Прошло секунд пять, и на экране появился ответ:

Ок.

Кирилл громко расхохотался:

– Двадцать лет уже, сука, ок. Стараешься быть человеком, сохранить хоть какие-нибудь эмоции, хоть что-то, что отличало бы тебя от робота, а вокруг одно ок. Ок-поколение, ок-эпоха, ок, блять, головного мозга.

Он вспомнил, что никогда не отвечал подчинённым ок. Находил ведь другие слова – и получалось, и это было не сложно. Да и подчинённых считал коллегами – не друзьями, конечно, но личностями. Или людьми с задатками – или остатками – личности. А если хотя бы немного видишь в человеке личность, ему никогда не ответишь ок. Зато собственные боссы и руководители других отделов заваливали этими оками с утра до ночи. И от этих оков так захотелось скорее уехать, что всё тело свело, заныло: интересно, а кто говорит ок в Голландии? Матрос, пришвартовывая катер к берегу? Продавец в магазине возле причала? Сантехник, меняющий трубы? Ласковый кот у подъезда, получая свою сосиску? Кто будет там говорить ок? Никто. Никогда. Не будет.

– Я сделал всё правильно, – с удовлетворением произнёс Кирилл, отправляя чат с Вадимом в чёрный список.

Неделю спустя он вспоминал об этой встрече как о чём-то пустом и незначительном, о чём-то из прошлой жизни, которая его больше не интересовала. Он ехал в старой машине по Северной стороне Севастополя и вполуха слушал местного таксиста. Воздух продувал салон насквозь, врываясь мощными потоками во все открытые окна – Кириллу казалось, что они прочищают мозг, соскабливают изнутри, со стенок черепа, накипи и налёты прошлого. Он ехал в новую квартиру, в новую жизнь, в новую реальность. И был счастлив.

– Район вообще хороший, хоть и отдалённый, – таксист вовсю перекрикивал ветер, и порой это получалось. – Зато спокойный. Красивый. Вы сделали хороший выбор. Вот видите – Свято-Никольская церковь, уникальное сооружение: православный храм в форме египетской пирамиды. Архитектор говорил, что хочет запечатлеть вечность! А, каково? Один крест там шестнадцать тонн весит!

Пассажир кивал и улыбался.

– Сейчас повернём на Голландию. Пивной хороший есть там, что ещё. Да, а вы знаете, что в институте самый настоящий атомный реактор? Ещё при советах поставили, пятьдесят с лишним лет прослужил. На нём обучали студентов. При старой власти вовсю работал, а потом законсервировали. Как в Чернобыле, – водитель хохотнул, и Кирилл, глянув в зеркало, заметил бесовской огонёк в его глазах. – В общем, место уникальное. При Екатерине тут вся знать гуляла, вся богема. И немудрено – такая красота!

Когда такси повернуло вправо, Кирилл вдруг захотел зевнуть. Он прикрыл рот ладонью, таксист продолжал говорить, но его отчего-то вдруг стало плохо слышно. Рот снова открывался сам собой, глаза начали слипаться, и Кирилл попытался взбодрить себя: ещё пять минут – и приедем. Он помотал головой, потянулся – и тотчас провалился в сон.

г. Севастополь, улица Курчатова, 12

Вечер. Квартира на четвёртом этаже.

На столе возле распахнутого окна стояли бокалы, бутылка «Массандры», тарелка с сыром. С моря приятно дул ветер, над бухтой в темнеющем небе висел белый диск луны. Кир любовался девушкой, сидевшей напротив – она смотрела на него взволнованно, с интересом и лёгким восторгом, совсем как в их первую встречу на набережной. Кир прогуливался там каждый вечер, сколько помнил себя.

– Конечно, жаль, что мы даже не можем посидеть в кафе, – сказал он. – С тобой мне очень хотелось бы. Играла бы музыка…

– Знаешь что? – прервала девушка, поднимая бокал. – А пусть это будет тост. Чтоб восстановили ту кафешку на дороге. С парусами. Ты ведь всегда своего добиваешься. Получится и здесь.

– Проще денег накопить и самим её выкупить, и тогда уже сделать всё, что захотим.

– Или так, – согласилась она. – Но даже если там всё будет идеально, то всё равно здесь лучше. Честно. Там не будет такого прекрасного вида. Такого вообще нигде нет, даже на той стороне.

– Теперь это и твой вид, Светлана. Сегодня впервые увидишь отсюда салют.

– Скоро мы будем видеть здесь катера, – улыбнулась девушка. – Они ведь почти решили. Это наше огромное достижение. Твоё.

– Дожмём их, – кивнул Кир. – Но сегодня давай выпьем за другое. За наш праздник! Полгода назад мы встретились, и я до сих пор считаю это лучшим, что случилось в моей жизни.

– Ты так говоришь, как будто мы отмечаем день свадьбы!

– Здесь даже нет загса, – смущённо ответил Кир. – Где мы распишемся?

– Главное то, что мы вместе, что я решила быть с тобой, – девушка взяла его за руку, внимательно посмотрела в глаза. – Я помню, что ты не можешь уехать. Обещаю тебе: это никогда не помешает нам быть вместе.

Кир широко улыбнулся.

– Пьём! – провозгласил он.

Светлана долго смотрела в окно, как окрашивается в чёрный небо, как зажигаются яркие звёзды, складываясь в созвездия. Ночь в Севастополе всегда наступала быстро. Кир заметил, что девушка стала серьёзной, задумчивой.

– Расскажи мне, – сказала она тихо, не поворачивая взгляд. – Я знаю, ты не любишь говорить об этом, отмалчиваешься всегда. Но мне ты можешь верить, я пойму всё, что ты скажешь. И приму это.

Кир разлил вино по бокалам, протянул Светлане.

– Давай, – произнёс он тихо. Девушка отпила глоток и поставила на подоконник, Кир медленно выпил до дна. – Это сложные вещи для наших, – начал он. – Все знают, что есть такой человек, который не может уехать. Невыездной. Живёт на ограниченном пространстве практически всю свою жизнь. Все журналисты – и городские, и столичные – ездили ко мне сюда, ходили со мной по набережной, ахали, охали: как же так? Помню один заголовок: «Гений места». Какой я гений? Разве я сам заключил себя на крохотной части планеты? Никто из них не хотел вникнуть. Или это была отсылка к чему-то, сейчас же для тех, кто пишет – самое главное ссылки, отсылки. А сколько было статей под заголовками в духе «Летучий голландец»? На всю жизнь туалетной бумаги хватило бы. Я вначале охотно рассказывал, но потом, знаешь, надоело. Да и с их стороны интерес потух. Сегодня я часть ландшафта, простой человек с непростой особенностью, но как о сенсации обо мне не скажешь. Всё это утихло – и слава богу. Я рад, что могу жить обычной жизнью.

– А ты помнишь что-то другое?

– Я помню себя с десяти лет. Не точно, не с даты рождения, а примерно. И у меня в паспорте написано, что я родился в Петербурге. Я никогда там не был и только помню пятый класс школы, а что было раньше. Белое пятно.

– А родители?

– У нас были сложные отношения. Когда они узнали о моей особенности, они, как бы это сказать.

– Охренели, – весело предположила Светлана.

– Это тоже, конечно. Но они отстранились. Я никогда их не осуждал: неизвестное, необъяснимое не всегда влечёт человека, иногда оно пугает, особенно если происходит рядом с тобой. Если с этим неизвестным ты вынужден бок о бок жить. А где одно – там и другое: чего, мол, ещё ждать от этого странного мальчика? Ты ведь тоже не верила, а потом испугалась. Так было со всеми, всегда.

– А с ними? Как было с ними?

– С тех самых лет, что помню себя, когда я пытался покинуть пределы Голландии – неважно, каким способом, я постоянно засыпал. Это ощущение с тех пор не изменилось. Если я ехал в автобусе или машине, то мог добраться только до поворота из Голландии – мне ни разу не удалось его преодолеть. Проснувшись, я видел, что еду в обратном направлении, а водитель будил меня на кольце. Я допытывал их: что случилось? Почему они меня не разбудили, прежде чем ехать обратно? Все без исключения всегда отвечали: ты ведь сам сел, в дороге уснул, ну бывает. Я говорил, что этого не может быть, но мне, естественно, никто не верил.

– Я кажется, догадываюсь, – сказала Светлана. – Когда родители поехали с тобой.

– Всё то же самое, – кивнул Кир. – Так было всю жизнь. Мне казалось, что логичнее, если те, кто поедут со мной, тоже заснут на повороте. Но всё оказалось сложнее. Когда кто-то ехал со мной, чтобы не уснуть и посмотреть, что случится, а может, и разбудить, я отрубался, а попутчики ехали дальше. Самое странное, они всегда забывали, что ехали вместе со мной, и когда я напоминал им об этом, неподдельно удивлялись: что ты говоришь такое, мы просто собирались в город по делам.

– Но маму с папой ты убедил?

– Я писал им записки или заставлял самих писать. Они ничего не помнили, но потом, из этих записок, узнавали предысторию, что такого-то числа в такое-то время мы ставим эксперимент. Впоследствии я проделал подобное со многими. Потом стало можно записывать видео, и оно оказывалось единственным доказательством. Я не советовал журналистам проделывать путь вместе со мной или пытаться сделать репортаж. После того, как я засыпал, реальность словно менялась. Они не помнили ни обо мне, ни о том, что мы решили прокатиться вместе, и только потом с удивлением смотрели материал, который отсняли здесь.

– Слушай, – оживилась девушка. – А кто-нибудь хотел с тобой проплыть?

– Родители точно нет. Всё-таки вплавь до города неблизко – неподготовленный человек вряд ли справится, да и судоходство. Им было достаточно транспорта. Я сам нечасто проверяю море. Надежды на то, что особенность вдруг исчезнет, мало. Но когда ты в воде и тебя резко клонит в сон – ощущение не из приятных. Я никогда не засыпал – просто резко разворачивался. Грёб обратно, сколько было сил, только бы не уснуть в море.

– А как же катера?

– С катерами вообще смешно! Я ведь не говорил тебе. Я не могу попасть на катер. Вообще.

– То есть как это? – не поняла Светлана.

– Видимо, особенность, я просто не знаю, как это назвать иначе. В общем, если я нахожусь на причале, катер никогда не подойдёт к нему. Время словно застывает, а люди не идут на причал. А если вижу катер с набережной, он всегда отходит раньше, чем я успеваю добежать.

– А ты пытался ходить туда с кем-то?

Кир усмехнулся.

– Я пробовал здесь всё. Люди забывают, что были со мной на причале, как только мы уходим с него. У них вдруг появляются внезапные дела – в общем, то же, что и с дорогой. Время, которое я могу провести на причале, на самом деле небольшое, ведь катера приходят ровно по расписанию. И если я приду раньше, то катер просто не подойдёт. Когда время, в течение которого катер должен был развернуться, отойти от берега и скрыться из зоны видимости, заканчивается – всё заканчивается и для меня. Для меня проходит столько же времени, сколько и для остальных людей, только я будто проживаю их в какой-то другой реальности и не могу оставаться в ней дольше, чем положено.

– В чём же тогда смысл? – в голосе девушки послышалось разочарование.

– Для меня он простой. Я прихожу туда развеяться, подумать. Смотрю вдаль, любуюсь, мечтаю, строю планы, заряжаюсь силами. Я знаю, что буду один какое-то время. Это место – оно только моё это какая-то дыра в пространстве, и, может, не будь её – я бы меньше любил людей. Это какая-то иллюзия того, что возможно бессмертие. Пустой причал, о который бьются волны – и пока ты на нём, смерть тебя не достанет.

– Но это ведь не так?

– Конечно, – улыбнулся Кир. – Знаешь, мне очень хочется побывать там вечером. Когда горят все эти огни, когда море чёрное. Вечером думается иначе.

– Подожди, подожди-ка! То есть вся эта движуха с катером, подписи за вечерние рейсы – это всё, чтобы ты мог побыть один? Неужели ты так задумал?

– Это лишь приятный бонус. Здесь живу не только я, эти рейсы действительно нужны городу. И пусть я никогда не прокачусь на катере, это польза для многих людей.

– Выходит, ты добиваешься изменений, которыми никогда не сможешь воспользоваться?

– Ну, почему же, – Кир развёл руками. – По-своему смогу.

Девушка помолчала, загадочно улыбаясь. Кир долил им вина, поставил бутылку на пол.

– Скоро будем смотреть салют, – сказал он довольно.

– А где ты проснёшься, если пойдёшь пешком?

– Тебе всё так интересно, – рассмеялся Кир. – Всё там же. Там, знаешь, ощущение такое странное, что перед тобой просто, ты можешь подумать, что я свихнулся, но это как будто стена сна. Ты идёшь и с каждым шагом всё сильнее хочешь спать. А потом вдруг понимаешь, что ещё движение – и ты уже не сможешь контролировать процесс. Ты словно окунаешься в сон и, если успеешь, выдёргиваешь оттуда голову и идёшь обратно. Ну а если нет. Меня всегда будили прохожие. В том, чтобы спать на дороге, нет ничего хорошего. Кстати, родителей больше всего бесило, когда мы пытались преодолеть мою особенность пешком. Десятки раз они смотрели, как я падаю без сил, а когда сами проходили стену – впрочем, для них-то никакой стены не существовало – то просто забывали обо мне. Меня нельзя было перетащить; что-то случалось, и они всегда оказывались там одни.

– Прости, – тихо произнесла девушка. – Ты так и не рассказал, что с ними.

– Не знаю. Я не общаюсь с ними и даже не в курсе, где они. Тогда, в детстве, они посчитали, что я проклят. Хотя можно ли считать мою особенность проклятьем или, как тоже многие считают, даром? Она просто есть. Родителям было страшно и сложно принять, тогда они оставили меня. Это решение показалось им самым правильным. Потом они уехали из страны и до восемнадцати лет присылали деньги, – а дальше сам. Если они первыми не выйдут на связь, я никогда о них не узнаю.

– Мне очень жаль, – сказала Светлана.

– Брось. Мне теперь сорок лет, и я не люблю вспоминать об этом. Столько времени прошло!

– А ты никогда не хотел знать правду? Вдруг это как-то объясняется? Может, ты не один такой? Ведь это всё невероятно. Это загадка природы, то, что человечество считает невозможным.

– Одно время я думал, что в институте проводились эксперименты и что-то пошло не так.

– Институт ядерной физики?

– Ну да, помнишь эту огромную лестницу под охраной – она ведёт в институт. Внушительное здание, красивое, симметричное, его любят снимать с высоты. Вот только местным никак туда не попасть. Там есть реактор, ядерный. Он самый настоящий, и там проводились опыты. Я тоже думал, особенно когда был помоложе: а что, если… чем чёрт не шутит? Но мы ведь живём не в сериале «Секретные материалы».

– Не знаю, – развела руками девушка. – Мне кажется, с тобой возможно всё.

– По-моему, всё проще. Там занимаются наукой, изучают реальность. Паранормальные явления им ни к чему. Там работают профессора, военные, но никак не охотники за привидениями. Да и сам я придерживаюсь научной картины мира. Если бы я представлял какую-то тайну, был бы важен для исследований, науки, – поверь, со мной бы уже что-то сделали, и моё мнение интересовало бы их в последнюю очередь. Но я не нужен никому, за пределами Голландии меня считают или вымыслом, или городской легендой. А наши вроде знают, но ведь никто не видел, как всё происходит. Разве что никогда не встречали меня в городе – ну так может, я сам не хочу уезжать? А легенду придумал, да хоть бы и просто так. Нет, – Кир покачал головой. – Я не хочу выяснять правду, природу. Бог с ней, с этой особенностью – она не главное, что есть в моей жизни.

– Но вдруг, – осторожно начала девушка, – ты бы смог выбраться?

– Нет, – моментально ответил Кир. – Я никогда не скажу про это место «выбраться». Когда-то я переживал, что не смогу найти работу, но мир стал другим. Многое можно делать, не выходя из дома – и учиться, и зарабатывать, и помогать другим. У нас здесь аж двух человек кредиторы прессуют – за просрочки по надуманным процентам. Эти микрофинансы, знаешь? Сейчас налаживаю контакт со спецами, подводим юридическую базу. Со всей страны люди на связи – кстати, тот же Петербург. Я раньше думал: как же хочу побывать там, ведь это моя родина, а я ничего не помню. Хотел бы съездить в центр Севастополя. Я знаю, как он красив. Да что говорить – в минутах двадцати отсюда пляжи Любимовка, Учкуевка, парк, храм в стенах Инкермана, а я их видел только в интернете. Но и здесь есть море. Я был бы несчастен только в одном случае – если бы не мог попасть к морю. Поверь в то, что не могут понять другие: мне отлично здесь, я люблю эту жизнь и место, где живу.

– Я тоже полюбила это место. Не будь его, мы бы не встретились.

– А ещё я полюбил тебя. Я очень рад, что ты сюда приехала. Я счастлив.

– И я, – ответила Светлана. – Представляешь, за всю жизнь я приезжала сюда только один раз – когда появилось жильё в работу.

– Ну да, – кивнул Кир. – Ты же у нас риелтор.

– Да, всю жизнь подбирала квартиры людям и наконец-то нашла себе. Я влюбилась в это место, оно красивое, тихое.

– Оно будто из прошлого, – добавил Кир. – Насколько я могу судить обо всём остальном мире. А ты жила и даже не знала, что оно есть.

– Многие не знают, что в городе есть такой район. Когда я предлагала Голландию, почти всегда сначала спрашивали, где это, и сразу отказывались. А я нашла здесь квартирку, продала свою на Остряках – и вот я здесь. Там район такой – одни панельки, моря нет. Правда, и здесь из окна его не видно: мне не так повезло, как тебе. Но я больше никуда не хочу отсюда.

Кир невольно улыбнулся, увидев счастливое лицо Светланы.

– Теперь и тебе повезло с видом, – сказал он. – Знаешь, я больше всего хочу, чтобы здесь, в этом маленьком мире, всё было хорошо. Иногда я даже рад, что не могу уехать. На весь мир меня не хватило бы, а здесь я знаю буквально всё. Какой кот где живёт и куда гулять ходит – и то знаю. – Девушка рассмеялась. – Подожди, – Кир посмотрел на часы. – Сейчас начнётся салют.