Да, он хорошо знал о том, что Германия не была готова к войне на все сто процентов, но он не сомневался и в том, что Гитлер не будет дожидаться того дня, когда Красная армия перевооружится и залечит ненесенные ее командованию Сталиным кровавые раны.
Не сомневался он и в том, что кадры для работы за линией фронта и в возможном тылу надо готовить уже сейчас, когда в их распоряжении еще имелось хоть какое-то время.
Но судя по словам Голикова, их этой возможности лишали.
Они посидели еще минут тридцать, пока не допили весь коньяк.
Беседа не клеилась.
Голиков был слишком подавлен тяжелым разговором со Сталиным, а откровенно говорить он боялся.
Да и какой в этом был толк?
Ни Москвин, ни Громов, ни он сам не могли повляить на сложившуюся ситуацию.
– Так что будем делать, Филипп Иванович? – спросил Москвин, когда Голиков разрешил подчиненных быть свободными.
– Работать и думать! – с неожиданной резкостью ответил Голиков.
Понимая, что неофициальная часть кончилась, офицеры щелкнули каблуками и повернулись.
Не успели они дойти до двери, как Голиков, прекрасно понимавший, с какими чувствами покидали его кабинет сотрудники, сказал:
– Я думаю, что товарищ Сталин, как всегда прав…
Офицеры повернулись, и Москвин ответил:
– А мы никогда в этом, Филипп Иванович, и не сомневались!
Голиков кивнул и, оставшись один, снова потянулся к бутылке.
Вполне возможно, что в этот момент он подумал о том, что отныне на доклад к вождю надо ходить только с одной папкой.
Когда офицеры вышли из Управления, Москвин предложил:
– Давай пройдемся!
– С удовольствием, – кивнул Громов.
Москвин приказал шоферу его машины следовать за ними в пяти метрах и закурил.
Метров двадцать они шли молча.
Москвин сосердоточенно курил, а Громов, прекрасно догадываясь, о чем пойдет речь, ждал начало беседы.
Они давно работали вместе и научились понимать друг друга без слов.
Громов отвечал в отделе Москвина за работу с эмиграцией.
И работы у него все эти годы хватало.
Более того, в последние месяцы ее стало намного больше.
Русские эмигранты были рассеяны по всему миру, но сосредоточениия основной их массы было два – Европа и Дальний Восток.
Костяк собственно белой эмиграции в Европе составили участники новороссийской, крымской и дальневосточной эвакуаций, которых насчитывалосьо около полумиллиона человек.
Это были и солдаты белых армий, и беженцы.
Вместе с 700 тысяч русских, которые оказались за рубежами России по тем или иным причинам, и тех, кто бежал и нее уже при советской власти, за границей проживало около полутора миллионов эмигрантов.
Среди них были не только русские, но и армяне, грузины, украинцы, белруссы и представители других национальностей.
Собственно русских эмигрантов в 1922 году насчитывалось 863 тысячи.
Тех, кто бежал уже из СССР, нельзя было назвать белыми, поскольку они мало интересовались политикой и бежали от террора и ужасов советской экономики.
Через польскую границу уходили солдаты Махно и «зеленых» «батьков», украинские националисты.
Главный центр эмигрантской жизни был сначала в Берлине, потом в Париже.
Другими центрами были Белград, Варшава, Прага, Рига, София, Харбин и Шанхай.
В поисках работы и хлеба эмигранты все чаще уезжали за океан в США, Канаду, Парагвай, Бразилию, Аргентину, Австралию.
Те, кто выехал за океан или шел на государственную службу, обычно принимали иностранное подданство.
Зарубежная Русь состояла по большей части из культурных слоев русского общества.
Рождаемость была низкой, старшее поколение быстро освобождало молодежь от забот о себе.
В культурном отношении эмиграция была сказачно богата.
«Философские пароход», на котором по прихоти Ленина был выслан за рубеж цвет россйской культуры и мысли, был способен осчастливить как задыхавшуюся от бездуховности Европу, так и Америку.
Всего было выслано 225 неугодных советской власти интеллектуалов.
Основную массу изгнанников составляли философы, именно поэтому пароход, увозивший их в Европу, получил название «философского».
Хотя на самом деле было два парохода.
Было среди них и немало тех, кто имел мировую известность.
Бердяев, Франк, Ильин, Шестов, Лосский, Набоков, Бунин, Пригожин, Сикорский, Северский, Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Павлова, Баланчин, Вернадский…
Такое созведие могло осчастливить всю Европу.
Вместе с ними отправлялись в изгнание «выброшенные с территории РСФСР», а именно такой была формулировка официального сообщения для печати, крупнейшие экономисты, врачи, агрономы, инженеры, психологи, юристы и писатели России.
