Но эти люди были не только изгнаны, каждый из них оставил в своем «деле» обязательство никогда не возвращаться на территорию РСФСР, в противном случае их ожидал расстрел без суда.
Громов знал о том, что Ленин производил отбор в тот момент, когда Крупская занималась с ним простейшими задачами для семилетнего ребёнка, которые вождь, судя по сохранившимся тетрадкам, не мог решить сам: умножение двузначных чисел на однозначные.
И ничего кроме боли и стыда за свою страну не испытывал.
Конечно, изгнанники не собирались сидеть, сложа руки, и создавали русские культурные научные общества, в том числе «Русские академические группы».
В двадцатых годах возникло несколько русских высших учебных заведений, и в том числе Богословский институт в Париже и Политехнический в Харбине.
Русские гимназии были в Китае, Латвии, Чехословакии, Югославии.
Важную роль играла Церковь.
Храм служил не только домом молитвы, но и опорой общественной жизни.
Некоторые белые офицеры приняли священство, в церковную жизнь уходили подчас и бывшие революционеры.
Но политический спектр эмиграции был так широк, от меньшевиков до черносотенцев, что далеко не все признавали эти «центры эмиграции».
Очень скоро черносотенцы сошлись с близкими им деятелями в Германии, искавшими «специалистов по еврейскому вопросу».
Левые круги эмиграции полагали, что конец советской власти придет в результате ее «эволюции».
Правые продолжали надеяться на «весенний поход», то есть на иностранную интервенцию.
И теперь, когда этот «весенний поход» был не за горами, наиболее реакционно настроенные эмигранты мечтали о скорой победе над большевиками и создании новой, а вернее, о восстановлении с помощью немцев монархической России.
И, конечно, они, как на Западе, так и на Востоке, готовились не только словом, но и делом помогать немцам.
В отличие от благодушно настроенного Голикова и его хозяина на Западе прекрасно понимали, что война предрешена, и готовились к ней.
В меру своих возможностей готовились к ней и Москвин с Громовым.
Беда была только в том, что эти самые возможности у них были весьма ограниченными.
Они не могли заявить о том, что не верят ни в какие договоры с Германией, а потому работали с оглядкой на официальную линию.
И это было не так сложно, поскольку санкционировавший их работу Голиков практически ничего в ней не понимал.
– И что ты скажешь по этому поводу? – нарушил, наконец, затянувшееся молчание генерал.
– Только то, – ответил Громов, – что нам надо работать и думать…
Москвин поморщился.
Он ожидал от старого приятеля совсем другого ответа.
– Да подожди ты хмуриться! – рассмеялся Громов. – Конечно, нам надо выполнять приказ, но я предлагаю работать и думать точно так же, как мы работали и думали до этого дня…
Москвин облегченно вздохнул. Вот теперь он услышал то, что и хотел услышать.
Конечно, это было рискованно. Но вся их работа была чаще всего сплошным риском.
Да и что значила их личная неудача по сравнению с той страшной и огромной бедой, которая уже очень скоро должна была обрушиться на их страну?
Об успехе задуманной ими грандиозной игры говорить было рано, да и бессмысленно, поскольку она зависела от стечения или нестечения огромного количества самых разообразных обстоятельств, от которых всегда зависит любая, даже самая незначительная, на первый взгляд, операция.
Но играть, несмотря ни на что, было надо.
Пусть даже на свой страх и риск.
Москвин остановился и протянул приятелю руку:
– Спасибо, Сергей… Завтра же запускай колесо… Тебя подвезти?
– Нет, спасибо, – махнул рукой Громов, – я хочу прогуляться!
– Тогда до завтра! – еще раз пожал приятелю руку Москвин и уселся в подъехавшую машину.
Машина медленно тронулась и вскоре исчезла за поворотом.
Громов долго смотрел ей след.
Да что там говорить, ему повезло с начальником.
И дело было даже не в том, что Москвин был один из самых выдающихся разведчиков, не раз смотревший смерти в лицо, а настоящий мужик.
Куда важнее было то, что он был одним из тех, которые не только не ломались, но и не гнутлись.
Все правильно, подумал полковник, вспоминая Льва Толстого: Делай, что должно, и будь, что будет…
Ровно в одиннадцать часов утра следующего дня в купе скорого поезда «Москва – Астрахань» вошел скромно одетый даже по тем глухим временам молодой человек с серым парусиновым портфелем в руках.
Если бы кому-нибудь пришло в голову проверить у него документы, такой любопытный узнал бы, что зовут этого человека Сергей Владимирович Никитин, что он является сотрудником Министрества рыбной промышленности и отбывает в службеную командировку.
Но если бы молодого человека обыскали, как следует, то у него нашли бы и удостоверение капитана Разведывательного управления при Генеральном штабе Виктора Семеновича Долгова.
Так неприметно и буднично начиналась одна из самых знаменитых операций советских спецслужб, значение которой трудно переоценить даже сегодня…
Часть I
По тонкому льду
Глава I
Как только изрядно выпивший Николай растянулся на кровати и уснул, Марина уселась за туалетный столик и долго смотрела на свое отражение.
Да, что там говорить, хороша!
