Предводитель племени шан, Тан, восстал против тирана, сверг его и объединил Поднебесную под своей властью.
Так появилось первое китайское государство Шан-Инь.
Верховное божество получило название Шан-ди и отождествлялось с умершими предками правителей.
Император обладал властью-собственностью и был сакральной фигурой. Он играл роль первосвященника и, исполняя торжественные ритуалы в честь покойных предков Ди, являлся посредником между миром живых и умершими предками. Его стали называть Сыном Неба «отцом и матерью» своих подданных.
Однако эпоха Шан-Инь была сравнительно недолгой.
Последний правитель Шан-Инь в исторических источниках предстает как тиран, который «распутствовал и безобразничал, не зная удержу».
В результате племенное объединение Чжоу завоевало Шан-Инь и положило начало одноименной эпохи.
Расселив иньцев на новых землях, великий правитель древности Чжоу-гун легитимизировал свою власть.
Для этого он выработал концепцию этически детерминированного права на власть – учение о Мандате Неба.
Согласно этому самому мандату, Небо вручало мандат на управление Поднебесной добродетельному правителю, лишая власти недобродетельного.
Так потеряла свое законное право власть сначала династия Ся, а затем и Шан-Инь, парвители которых утратили добродетель.
В результате великий Мандат Неба оказался в руках правителя чжоусцев Вэнь-вана.
«И тогда, – говорилось в однои из чжоуских исторических канонов, – Небо стало искать нового правителя для людей и милостиво ниспослало свой Сиятельный Мандат на Тана-победителя, покарав и уничтожив правителя Ся.
Тан основал династию Шан. Он и все его преемники, кроме последнего правителя, отличались добродетелью. Однако последний правитель Шан предался праздности, забросил дела управления и не совершал должных жертвоприношений.
И тогда Небо уничтожило его. Пять лет Небо ожидало в надежде, что его сыновья и внуки смогут стать правителями людей, но никто из них не был настолько мудр.
Тогда Небо искало в ваших многочисленных землях, насылало на вас бедствия, желая побудить тех, кто почтителен, но во всех ваших землях не нашлось никого, кто откликнулся бы.
Наш же чжоуский царь ван хорошо относился к людям, следовал добродетели и исполнял долг перед божествами и Небом. Небо наставило нас, оказало нам милость, избрало нас и наделило нас Мандатом Инь, чтобы править в ваших бесчисленных землях».
Таким образом, право чжоусцев на власть оказалось неоспоримым потому, что было санкционировано самим Небом, ставшим верховным божеством в Китае.
Наблюдайте за поведением человека, вникайте в причины его поступков, приглядывайтесь к нему в часы досуга. Останется ли он тогда для вас загадкой?
Перед человеком к разуму три пути: путь размышления – это самый благородный; путь подражания – это самый легкий; путь личного опыта – самый тяжелый путь
Совершенный человек все ищет в себе, ничтожный – в других
Небо же санкционировало эту власть не потому, что чжоусцы оказались сильнее других, а вследствие того, что на их стороне были мудрость и добродетель.
И надо ли говорить, с каким интересом Конфуций изучал по первоисточникам жизни великих правителей древности, когда государство и народ процветали.
Среди них было много достойнейших людей, и все же любимым героем Конфуция стал именно Чжоу-гун, брат основоположника Чжоуской династии и возможный автор основных частей «Стихов» и «Писаний».
Именно в его уста автор «Книги Документов» вложил рассуждения о том, что великие предки и Небо тяжко карают распутных правителей и вручают державную власть достойным ее мужам.
В довершение ко всему, Чжоу-гун был первым правителем удела Лу, где ему воздавали особое уважение.
Конфуций был подданным Чжоу и уроженцем Лу, а потому считал, что само Небо распорядилось так, чтобы он учился у того, кто олицетворял собою мудрость Чжоу и традицию правителей Лу.
И, как знать, не видел ли он себя в своих мечтах новым Чжоу-гуном – скромным и мудрым советником правителя, который возродит древнее благочестие и вернет людям потерянное счастье.
Чжоу-гун настолько завладел воображением юноши, что часами беседовал с ним на интересовавшие его темы. В конце концов, он стал постоянно являться ему во сне.
В конце концов, дело дошло до того, что тот стал являться к нему во сне, юноша целыми часами беседовал с ним.
Все это наводило будущего философа на мысль о том, что его кумир отвечал ему взаимностью и выбрал из всех окружавших его людей именно его.
Ближе к концу своей жизни, оплакивая утрату пылкости своей юношеской эмоциональной привязанности к Чжоу-гуну, Конфуций скажет:
– Поистине, я опустился, поскольку давно я не видел во сне Чжоу-гуна.
И, конечно, он очень интересовался ритуалом, первоначальные знания о котором он получал от уездных старшин.
Вне всякого сомнения, он много общался и с Храмовым наставником, отвечавшим за празднества в честь предков и знавшего правила проведения культовых церемоний, сведения о которых хранились в луских канцеляриях и аристократических семьях.
О некоторых ритуалах Конфуций мог узнать от чиновников, осуществлявших контроль над различными церемониями.
Когда Конфуций стал принимать участие в службах в храме предков – основателей государства, он постоянно задавал вопросы помощникам Храмового наставника о каждой подробности ритуала.
Интерес Конфуция к древности был настолько велик, что он говорил о «Стихах» и «Писании», которые впоследствии стали каноническими конфуцианскими книгами, не на диалекте своего родного Лу, а на официальном языке Чжоу.
Тот же язык он использовал и при проведении любых церемоний.
Большую роль в становлении молодого Конфуция сыграло знакомство с «Шицзин» – «Книгой песен».
Именно в ней Кун Цю открыл для себя жизнь человеческой души, эмоциональное воплощение нравственных идеалов своей традиции – преданности старшим, верности другу, любви к родине, заботы о чести.
Во-вторых, стихи «Шицзина» можно было петь, узнавая на собственном опыте, что такое слияние чувства и добродетели.
Знание песен воспитывало вкус – вещь далеко не последняя в обществе, где превыше всего ценилась честь.
Но самым важным было то, что над этими песнями можно было размышлять. Именно поэтому для Конфуция, готовившего себя к карьере государственного мужа, «Книга Песен» была в первую очередь книгой государственной мудрости.
Забегая вперед, скажем, что с легкой руки Учителя Куна этот поэтический канон, подобно библейским рассказам в европейской традиции, прослыл в Китае вместилищем всей мудрости мира, выраженной иносказательным языком.
В книгах Конфуций читал о том, что в древности все были довольны своей жизнью: и правители, и простой народ.
Государство жило одной семьей, и ее правитель был не столько господином, сколько отцом каждого китайца.
Да, император, который одновременно был и сыном Неба, был строг к своим детям, но справедлив.
В результате государство процветало и крепло.
Все это вело к тому, что Конфуций раз и навсегда уверовал в традиционный древнекитайский идеал «управления посредством добродетели».
