Теперь у меня в груди радиационное пятно, которое уничтожит меня вскоре, и не останется даже досок. И на мои похороны явятся только глаза смерти – старик и мальчик – прошлое и будущее, которого не будет.
Глава 10
С верой в сердце
Киев. Декабрь, 1995 г.
Меня высадил из машины один из амбалов, и держал под локоть так, будто собираюсь куда-то бежать. А бежать некуда… Кругом высокие дома, все серое и невзрачное, совершенно несравнимое с аккуратными домиками в нашем селе, где цветочки возле каждой хатки, деревья фруктовые… Все, что успела прочитать на табличке здания, в которое мы входили, что это была детская комната милиции. «За что меня-то? Что за монстра они из меня сделали?» – мой мозг не мог смириться с такой несправедливостью.
Вурдалаковна широкими шагами пересекала коридор с крайне деловым видом.
На протертых откидывающихся стульях, как в сельском клубе, сидели разного вида подростки: бритые наголо, с нагловатыми ухмылками, в протертых куртках и джинсах, причем и мальчишки, и девчонки. Я почему-то с мрачным ужасом подумала о том, что здесь обреют и меня, и мои темные волны посыплются на пол, а потом их сметут веником и сожгут. «Авдотья Петровна этого бы им не простила».
Вурдалаковна открыла дверь в один из кабинетов, я даже не успела прочесть надпись на двери. К счастью, ее кто-то позвал, поэтому она, затолкав меня внутрь, отлучилась по каким-то своим делам.
Я стала посреди кабинета и уставилась на этого «дядьку-следователя». Он был молодой, с короткой стрижкой, в продолговатых очках, которые ему явно мешали, потому что он то их снимал, то надевал обратно. Его лицо не было слишком уж злым, по крайней мере точно не таким, как у амбалов или Вурдалаковны. Но видно было, что ему не особо по душе его работа. Посмотрел на меня и прокашлялся:
– Маслов Сергей Владимирович, – сказал он, а потом буркнул под нос, – остальными регалиями голову можно не забивать. – Итак, имя, фамилия?… Словом, по твоему делу вижу, что ты все процедуры и так знаешь.
– Какие процедуры? Какому делу? – Мои глаза расширились, а шок от услышанного сподвиг меня задать вопросы, молвив их «человеческим голосом», а не молчать, как дундук перед расстрелом.
Он раздраженно снял очки и посмотрел на меня:
– Не включай дурочку, не идет.
И я расплакалась. От себя не ожидала, что так будет, просто что-то не к месту порвался шнурок, стягивающий сосуд со слезами.
Маслов закатил глаза, встал, обошел меня, встал за спиной, взяв за плечи, подвел к стулу и налил стакан воды.
– Слушай, я понимаю, что ты, наверное, родилась с актерскими способностями, но я таких, как ты, здесь столько перевидал. Все равно тебе дорога в колонию, так что, наверное, так и напишу в заключении, а Вурда… Ирина Владленовна заберет тебя и отправит по назначению.
– Да что там написано? – не выдержала я и резко взмахнула руками; вода из стакана в моей правой руке расплескалась на какие-то его документы.
Я зажмурилась, потому что думала, что он будет на меня орать или вовсе ударит.
– Понятно, это надолго, – сказал он; развернул не слишком толстую папку с ленточками, где были написаны мои данные, и начал читать:
Гражданка: Горькая Снежана Дмитриевна.
Дата рождения: 26.04.1986.
На этом моменте он запнулся и посмотрел на меня:
– Надо же, Горькая еще и в такую дату родилась.
– А что? – не поняла я.
– Ничего, – буркнул он. – Раз даже этого не знаешь, то считаю, что запись о твоей полной педагогической запущенности и отсталости верна.
– Что? – опешила.
– Заладила, – не выдержал он, – «что, да что?» А ничего! Знать нужно, что это за дата, и сколько горя она принесла.
Я молчала, а слезы снова наворачивались, поэтому быстро стала пить оставшуюся в стакане воду.
– Итак, новоявленный криминальный элемент, продолжаю:
Отец: неизвестно где.
Мать: проститутка, алкоголичка и шизофреничка.
Дед: мошенник.
Я вскочила на ноги и выдрала из его рук папку:
– Да руки ж не отсохнут такое писать! Да как можно? Я только дедушку похоронила, да как вы можете? – в бессилии опустилась обратно на стул. – За что вы так? Вы разве не люди?
Он посмотрел на меня без былого раздражения, молча забрал папку из моих рук и уже молча прошелся по «моему» делу. Иногда он, скорее себе, вслух зачитывал какие-то моменты «моей» биографии, прохаживаясь по комнате, заливая пакетик чая кипятком, размешивая сахар в чашке. Правдой было, что меня на короткий срок поставили на учет в РУВД, но это ведь было по ошибке. Тут же написано, что я «неоднократно привлекалась», «состояла на учете в этой комнате милиции», «занималась воровством и мошенничеством», «тунеядством» и «попрошайничеством».
– Я не «тунила» никаких ядов, – снова сказала я, не понимая значения слова «тунеядство».
Сергей Владимирович с легкой усмешкой дочитал последнюю страницу опуса и поставил передо мной чай.
– Что тут правда, кроме имени? – спросил он.
Я не могла поверить своим ушам и глазам, которые видели, что он ухмыляется, но как-то злобно, хотя ярости по отношению к себе как раз и не чувствовала.
– Я на учете в РУВД была, меня на месяц поставили…
– О, – он поднял бровь, – так чего ж ты голову морочишь? Значит – наш клиент.
– Это по ошибке было, – запротестовала я.
– По ошибке и авария на ЧАЭС была, а люди гибли, – жестко сказал он.
– Что? – снова не поняла я.
– Ох и запущенная, – поразился он.
– Я не виновата была, – снова начала я, пока он не передумал о моей реабилитации в своих глазах.
Быстро рассказала ему свою версию событий годичной давности. Не скрывая того, что верили в мою историю только мальчишки, ведь были очевидцами, и Маргарита Степановна.
– И ты хочешь, чтобы я, имея опыт общения со множеством лживых и хитрых подростков, тебе поверил? – Он сощурился и отпил из своей чашки чай (к своему пока не притрагивалась). – Но я верю.
Я с надеждой заглянула в его глаза.
– Спасибо… – честно сказала я. – Хоть кто-то мне верит, я не могу уже, столько всего…
