– Почивайте сладко, вашество, – на полном серьезе произнес он. – И одарить нас не забудьте. Чем захотите, только чтобы обязательно!
– Чем захотите? – переспросил иллюстратор. – Ты ж вроде говорил про семь лет счастья.
– Ну не могу ж я с нее напрямую требовать! – простодушно ответил Эвервин. – Да и люди говорят, что мышиная королева сама знает, кому что больше нужно. В душе человека читает и решает, кому чего. Счастье, наверно, просто всем нужно. Но даже если не счастье – без дара точно не останешься!
– Помолился бы лучше, – не сдержался, отворачиваясь, иллюстратор. – Господа поблагодарил за тот дар, которым Он уже тебя наградил. А то при храме Господнем, можно сказать, живешь, манускрипт о христианском вероучении иллюминируешь, а чуть что – мышам вон всяким полудохлым незнамо ради чего кланяешься.
Ученик, однако же, эту идею воспринял по-своему.
– И правда, помолиться нужно, – согласился он. – Чтобы выжила королева. Только она и так выживет. Она ж волшебная, просто так не пропадет.
Хильдеберт мысленно застонал.
– Ложись отдыхать, – нетерпеливо приказал он, с раздражением глядя, как тень ученика на стене истово осеняет себя размашистыми крестными знамениями. – Сам же говоришь, что просто так она не подохнет.
Сожаление в его голосе было, видимо, слишком очевидно, потому что Эвервин, послушно устраиваясь на соломенном тюфяке, с легким упреком произнес:
– Вот зря вы так, господин Хильдеберт. Право слово, зря. Что вам с нее? Ничего она не погрызла, нигде не нагадила. Лежит себе тихонько. Что плохого-то? Еще и счастьем на семь лет одарит. Или еще чем хорошим…
Иллюминатор помолчал какое-то время: слова мальчишки, кроме последнего замечания о счастье, почему-то задели за живое, заставив почувствовать себя виноватым. Перед полудохлой мерзкой крысой виноватым, тьфу!
– Можно подумать, ты мышей никогда не убивал! – несколько резче, чем следовало, произнес он.
– Убивал, как же не убивал. Было дело. И жрал по малолетству.
– Ты ребенком ел мышей?! Господь Всемогущий, зачем?!
– Да… Как зачем. Голод в деревне был. Неурожай. Тогда все всё жрали, вы не подумайте, что я один. И мышей, и крыс, и похлебку из коры… Вокруг только и разговоров было: чего б пожрать и когда мы все помрем. А я, как живот уж совсем подводило, хлеб рисовал. Как живой получался, верите? Даже запах шел. Ей-ей не вру! Отец раз увидел – всыпал мне крепко. Чтобы, мол, душу не травил. Но я на папашу не в обиде, он тоже ведь жрать хотел… А потом один мужик из наших пошел в лес, к Деду.
– К кому?
– Да к Лесному деду. Нешто не знаете? В лесу живет. За дичь отвечает, за грибы, ягоды – все, чем лес кормит. Я уж не знаю, как тот наш мужик с ним договорился – но птицы к нам прилетать стали. В деревню. Так-то не было уже никого: зима, а у нас объедков-то не оставалось, все подчистую подъедали. Так и птиц не было. Нечем им поживиться было. А потом прилетели. Ну, мы, понятное дело, их из пращей да в похлебку. Так и перебились, пока свежая трава не пошла.
Иллюминатор лишь молча кивнул, показывая, что услышал и принял к сведению этот рассказ.
Все же какая пропасть разделяет его, выросшего в городе, освоившего достойное, даже почетное, ремесло от ученика! Не зря парень такой дремучий! Вырос-то, считай, посреди леса!.. Голод, болезни… Тут и в лесного деда поверишь, и в, прости Господи, мышиную королеву.
Не то, чтобы в Оломоуце люди не болели. Всякое случалось. Но чтобы с голода крыс есть… Такого Хильдеберт не припомнил ни по своей жизни, ни по рассказам отца и деда. И то сказать: река под боком. Что у самих не уродится, то по матушке-Мораве торговцы подвезут…
А раз так, раз ему, мастеру-иллюминатору Хильдеберту, больше дано, значит, и спрос с него больше. Не зря же темный, но такой невероятно одаренный мальчишка встретился ему на пути. Стало быть, наипервейший долг его – ученика направлять, наставлять и всячески стараться этот мрак в его голове развеять. Не позволить, чтобы невежество поглотило дар, которым так щедро одарил Эвервина Создатель.
Хильдеберт кивнул самому себе, подтверждая эти мысли. Никакой больше мышиной бесовщины он в своей мастерской не допустит! Ночь ночью, но едва только рассветет, он уж найдет способы: или убедит или заставит ученика выкинуть эту гадость из дому. И следом за ней уйти ему не позволит!
Он резким выдохом загасил стоявший на столике посреди комнаты огарок свечи и принялся ощупью пробираться к своему ложу. В темноте не видно было ни зги, да благо и путь короток: шаг-другой, и…
Босая нога, осторожно поставленная на пол, наступила на что-то холодное и скользкое и резко поехала вперед. Вторая, уже полусогнутая для следующего шага, не удержала вес – и Хильдеберт с проклятиями рухнул на дощатый настил. В падении крепко приложился хребтом о край стола, зашипел от боли. Стол, что закономерно, резко отъехал в сторону, и не успел иллюстратор испугаться за сохранность стоявшего на нем кувшина с вином, как сей сосуд свалился прямо ему на голову, щедро разливая по одежде свое содержимое.
– Эвервин!
– Господи Боже, мастер Хильдеберт!..
Послышался топот босых ног, какое-то шуршание: ученик, видимо, пытался найти свечу и зажечь ее. Наконец ему это удалось. Трепещущий огонек осветил мастерскую, позволив оценить размах происшествия.
– Вы как, господин иллюстратор? Не расшиблись? Голова-то цела?… – парень споро подобрал валявшиеся вокруг наставника глиняные осколки.
– Да цела, – раздраженно проворчал Хильдеберт. – Спина только ноет. Помоги мне встать.
Сидеть перед учеником в луже из вина и грязи было непереносимо унизительно. Впрочем, к чести мальчишки будь сказано, насмехаться, даже в мыслях, тому, кажется, и в голову не пришло: на физиономии был написан лишь испуг и готовность помочь.
Ухватившись за молодую, неожиданно сильную для такого юнца руку, Хильдеберт поднялся на ноги, не сдержав болезненного вздоха: спина саднила порядочно.
– О-ох!.. – ученик обошел его кругом, осветил место ушиба. – Эко вас!.. Хорошо хоть хребет не повредили!.. – он помолчал, затем испуганно зашептал: – Я ж говорил вам, мастер: вы поосторожнее со словами. Видите, как оно? Только про нее сказали, мол, о край стола приложить – как сами и приложились. Это еще считайте легко отделались…
Хильдеберт, как раз начавший избавляться от насквозь промоченной вином одежды, только раздраженно зарычал, выпутываясь из широкой рубахи.
– Чтоб я этого больше не слышал! – рыкнул он. – На полу, как ты, наверное, успел заметить, полно воды. Поскользнуться немудрено. С твоими богопротивными верованиями я еще разберусь позже. А пока запомни: ко мне, крещеному христианину, все эти бредни про мышиные проклятия не относятся! Господь – щит мой и спасение мое, понял? Заруби это себе на носу.
Он быстро переоделся и устроился на своей лежанке, предоставив ученику возможность задуть свечу самому. И, быстро провалившись в сон, уже не слышал, как Эвервин, склонившись над соломенным гнездом, тихо, но горячо попросил за него прощения у мышиной королевы.
* * *
Утро началось для мастера-иллюминатора со странных ритмичных булькающих звуков, доносящихся от очага. Затем зашуршал тюфяк Эвервина, послышались торопливые шаги, шорох соломы в мышином гнезде.
– Господин Хильдеберт! Ох, господин Хильдеберт! Королева кончается!
В вопле ученика звучало такое искреннее отчаяние, что иллюстратор сдержал готовый сорваться с языка возглас облегчения и, быстро молча поднявшись, присоединился к парню.
Твари и правда было откровенно плохо. Бусины глаз, вчера просто прикрытые, сегодня затянулись какой-то полупрозрачной пленкой, из пасти обрывком тряпки вывалился язык, длинное тельце почему-то то тряслось, то начинало ритмично судорожно вздрагивать, издавая те самые булькающие звуки.
– Что же это?!. Как же?… – Эвервин аккуратно положил мышь на ладонь, едва ли не со слезами на глазах погладил по тощей спине, посреди которой под шкуркой явно угадывались очертания тоненького хребта. – Что ж теперь делать, господин Хильдеберт?…
Что делать, что делать… То, что он предлагал еще вчера. Теперь это не только желательно, но даже необходимо: продлевать мучения издыхающей твари не хотелось.
– Дай сюда, – твердо произнес иллюстратор. – Я разберусь.
Ученик поднял на него глаза и, без труда разгадав его намерения, быстро отошел на пару шагов, отводя ладонь с мышью подальше.
– Нельзя так, мастер Хильдеберт, – тихо, но упрямо прошептал он. – Нельзя ее убивать. Счастья не будет. Она ж… Волшебная…
– Ей плохо, – поборов желание наорать на бестолкового парня, серьезно ответил иллюминатор. – И мы ей уже ничем не поможем. Быстрая легкая смерть будет для нее…
– Убить мышиную королеву – проклятье на себя навлечь, господин Хильдеберт, – покачал головой Эвервин. – Может, ее лучше покормить чем-нибудь?
Мастер представил, как сейчас они с учеником будут пытаться впихнуть что-нибудь съедобное в подыхающую животину, и даже не смог сказать, кого в этой ситуации ему наиболее жалко: тварь, себя или Эвервина, дремучесть которого не позволяла решить все дело одним махом. Одним взмахом клятой мышью.
Оставался единственный путь: попытаться убедить ученика, исходя из его же богопротивных верований.
– Слушай, – как можно убедительнее заговорил Хильдеберт, стараясь не обращать внимания на конвульсии твари. – Мы честно попытались эту мышиную королеву спасти. Ты ее принес, мы ее обогрели и обсушили. За мои слова насчет «приложить об стол» она меня уже наказала. Ей не в чем нас упрекнуть и не за что насылать на нас проклятие. Может, она даже наградит нас с того света за то, что мы не дали ей мучиться…
