Пламенеющие храмы

Глава 2

Февраль 1535 г.

г. Париж, Франция

Город, одолеваемый вечерними сумерками, приумолкал. На площадях и улочках вдоль берегов Сены неизменные днем гомон и суета людских толп постепенно затихали. Уличные торговцы сворачивали свои короба с нехитрым товаром и сносили их в лавки. До того праздно шатающиеся зеваки спешили укрыться каждый под своей, Богом ему отведённой, крышей. Придворные вельможи, отцы церкви, чиновники, банкиры в каретах, увенчанных фамильными гербами, возвращались под сень своих дворцов и отелей продолжать свое многотрудное плетение интриг. Чиновники помельче, ремесленники, торговцы, схолары устремлялись в таверны и всевозможные трактирчики, дабы успеть занять тёплые места и честно провести остаток дня за кружкой вина. Нищие и убогие, завершив свой трудовой день на папертях, расползались с центральных площадей по своим щелям на окраинах. В обратном же направлении тихо двигались, сбиваясь в шайки, карманные воры, грабители, шулеры и прочая нечисть, для которых трудовой день наступал с темнотой. Февральская же погода к вечеру не привечала уже никого, кто оставался под открытым небом Парижа. Сумрачное небо своей свинцовой серостью подавляло собой недавние радужные настроения у тех, у кого они были, а промозглый порывистый ветер вперемежку с небесной сыростью пробирали до костей и отнюдь не добавляли желания оставаться вне теплого крова. Как раз в такой зимний, неприветливый вечер по одной из парижских улиц, зябко кутаясь в черную свою мантию, шел человек. На первый взгляд по его одеянию можно было уверенно предположить, что это доктор одного из университетских колежей. Он был высок, несколько сутул. Однако, морщины на его бледном лице и взгляд с отпечатком неимоверной усталости выдавали его возраст, весьма далекий от студенческого. По манере его ходьбы можно было заключить, что он был болен ногами и каждый его шаг давался ему с трудом. Вдобавок его мучили приступы кашля, которые он с трудом подавлял, закрываясь рукавом. Он медленно шёл вдоль очередной тёмной улицы, едва освещаемой светом из окон, неуклюже перешагивая через грязные лужи и кучи нечистот. Вдруг послышалось злобное рычание и невесть откуда на улицу выбежала стая лохматых собак. С заливистым лаем они бросились навстречу незнакомцу. Окружив его со всех сторон, они, щетинясь, оскалили свои клыки и стали всё ближе подступать к намеченной жертве. Они готовились растерзать его, однако выжидали, пытаясь что-то распознать своим звериным чутьём. Незнакомец же сначала опешил, но скоро придя в себя, беспорядочно взмахивая руками, пятясь назад, пытался отогнать от себя этих лохматых чудищ.

– Прочь, бестии! – произнес он негромко, но в его хриплом голосе послышалась какая-то неведомая угроза, которая не давала собакам броситься на него. Они стали вкруг него, оскалившись и выжидая. Он же, прижавшись спиной к стене, сам не решался двинуться с места, опасаясь нападения.

Вдруг раздался пронзительный свист, какой-то гогот и невесть откуда в собак полетели камни. Через пару мгновений из темноты буквально выпрыгнул какой-то человек. С криками «Ах вы, черти лохматые!» он бросился на собак с палкой в руках и со всего маха принялся дубасить их направо и налево. Те пытались было броситься уже на него, но, получив порцию тумаков, отчаянно скуля, разбежались еще быстрее, чем некогда появились.

– Фу! Снова вечерок выдался! Сколько не хожу этой дорогой, всегда нахожу нескучную работёнку. От этих бродячих псов совсем проходу нет. Как вы, мсье? Они вас не зацепили?

– Благодарение Богу! Вы появились как нельзя более кстати. Еще мгновение и это драконово отродье пустило бы в ход свои зубы.

– Значит, я оказался здесь вовремя. А благодарить стоит не Бога, а скорее вот эту штукенцию, – новоявленный герой повертел в руках палку, – без неё нам обоим пришлось бы туго.

– На все воля Божья. Я рад вашему появлению и благодарю вас за ваш отважный поступок. Игнатий Лойола, доктор богословия к вашим услугам! – с легким поклоном представился высокий.

– Мишель Сервэ, пока еще не доктор и уж совсем не богословия, а всего лишь университетский схолар первого года обучения. К вашим услугам! – представился в свою очередь герой.

– Ваш поступок, мсье Сервэ, достоен награды. Возможности мои скромны, но я не люблю оставаться в долгу. Как я могу отблагодарить вас?

– Право же не знаю, мсье. Не думаю, что попытка разогнать дикую свору достойна какой-то награды. Своему брату-студенту я всегда готов прийти на выручку и без всяких церемоний.

– И всё же?

– Пожалуй, погодите! Я кажется знаю выход. Я сейчас направляюсь в одно местечко, что здесь неподалёку. Мы с моим другом уговорились встретиться там сегодня вечером. Если вас не затруднит, составьте нам компанию хоть ненадолго. А отблагодарить сможете, угостив кружкой доброго вина, каковое водится в том заведении.

– Что ж, извольте, – на мгновение задумавшись, согласился высокий, – я с удовольствием приму ваше предложение, тем более мне самому стоит немного отдохнуть и согреться, -он снова закашлялся, прикрываясь рукавом мантии.

И далее уже вдвоём наши новые знакомцы побрели по тёмным улочкам, скудно освещённых светом лампад из окон попутных домов. Неспешно беседуя, они осторожно пробирались, предупреждая друг друга, чтобы не угодить в какую-нибудь очередную яму грязи или споткнуться о груду мусора, каковых на их пути находилось немало. Наконец, попетляв по лабиринтам переулков, преодолев при этом все мыслимые препятствия, они добрались до дверей, над которыми красовалась вывеска «Желтый фонарь». Очевидно, что это была небольшая таверна. Двери её нещадно скрипели, радушно принимая посетителей, самого же фонаря в потемках было не разглядеть, да и зачем?

– Прошу вас, мсье Лойола! – бодро произнес Сервэ, открывая двери. По всему, он был частым гостем в этом месте, -Здесь мы сможем и отдохнуть, и согреться.

Знакомцы, пройдя внутрь заведения, устроились за столом поближе к очагу.

– Хозяин, мы голодны! – весело и нарочито громко пробасил Сервэ.

– Не забывайте, мсье, угощаю я, – заметил Лойола.

– Не имею ни сил, ни желания отказаться! Когда ещё мне окажет такую честь сам доктор богословия!

Подбежал трактирщик.

– Это ты, Сервэ? Давненько тебя не было видно! Уж не в тюрьме ли отсиживался?

– Если бы! Безвылазно проторчал в колеже всю неделю, штудировал атлас анатомии.

– Ха! Сказки про свою анатомию рассказывай девицам с площади. Тебе как всегда луковый суп, лепешку и кружку прованского?

– Только не сегодня. Подай-ка мне гратен с бараниной да бутылку бургундского. И не смотри так. Не каждый день меня угощает доктор парижского университета мсье Лойола.

– В самом деле, не каждый день, – в свою очередь произнес доктор, – мне, пожалуй, того же самого. За всё плачу я.

Ничуть не удивившись такому заявлению, трактирщик поспешил на кухню. Знакомцы же, отогревшись теплом камина, повальяжнее расположились за своим столом. Теперь они, наконец, смогли получше рассмотреть друг друга. Доктор Лойола оказался мужчиной действительно уже немолодым, остроносым и лысоватым. Гладкое лицо его с редкими, но глубокими морщинами имело достаточно тонкие и приятные черты. Однако, не это подкупало в этом несомненно умном и мужественном человеке. Его взгляд острый и серьёзный, а вернее тот огонь, яростный и неукротимый, отблесками мерцавший в его черных от природы глазах, притягивал и завораживал собеседника. Казалось, такой взгляд проникает в самую душу и, воспламеняя её, высвечивает всю суть. Такой взгляд мог быть присущ скорее бесстрашному рыцарю во время неравного боя, либо капитану жаков5, но отнюдь не университетскому доктору. Схолар Мишель Сервэ же выглядел чуть ли не вдвое моложе своего спутника, вид имел самый обычный, жизнерадостный и легкомысленный, как, впрочем, и все схолары, каждый год приезжающие в Париж со всех окраин мира. Однако, чтобы чем-то отличиться от других, а скорее для важности, Мишель пожелал отпустить бородку и усы, которые лихо подправлял при каждом удобном случае. Взгляд его чёрных, как угольки, глаз был задиристым, даже каким-то царапающим, а на губах поигрывала неизменная усмешка.

– Послушайте, Мишель, – обратился к нему доктор, -не сочтите мой вопрос бестактным, но не было ли среди ваших предков выходцев из Кастилии или Арагона? Ваш говор и черты лица живо напоминают мне жителей тех краёв.

– Ваша правда, мсье доктор. Родился я в Уэске, что в Арагоне. На родном языке мое имя звучит как Мигель. Детские свои годы провел в обозе при свите Карлоса, короля арагонского и всей Испании.

– Вот как? Вы служили при дворе Карлоса? Когда же?

– Служил при дворе? О, нет, это слишком. Я всего лишь прислуживал капеллану королевской гвардии. Сталось, что с ним был дружен мой отец, идальго и городской нотариус. Мне едва исполнилось пять лет от роду, как отец пристроил меня к падре Хуану в услужение. Так я покинул родной дом и вернулся в него уж нескоро. В обозе, неустанно следующем за королем, будь то увеселительная прогулка или военная экспедиция, я объездил чуть ли не весь свет. Едва не все провинции Арагона, Кастилии, Леона, германские земли, Брабант, Бургундию, Болеары и обе Сицилии6. Ох, где я только не побывал, чего не перевидал во всех этих походах во славу испанской короны. Какому мальчишке доводилось попасть в такой водоворот, столько увидеть и узнать? Могу сказать уверенно, во всей Испании только мне одному. Походы и скитания меня ничуть не утомляли, в них я многое впитал и многому научился. Усилиями моего наставника падре Хуана, помимо придворного этикета и зубрения молитв и псалмов, я стал читать и писать на латыни и греческом. К тому же у меня обнаружились способности к языкам. Глядя и слушая, как общаются между собой разные иноземцы, каковых в обоз попадало немало, я начинал понимать их речь и сам мог говорить с ними на их языке. Пленные мавры, торговцы-евреи, прислуга брабантских и германских вельмож, посланники чуть ли не всех испанских кортесов, да много ещё кто, кого мне приходилось наблюдать. Я был охоч до всего нового и все мне было интересно. Хотя почему был? Я и сейчас таков. Тем не менее однажды моя придворная жизнь все-таки закончилась.

– Извольте, мсье, ваше бургундское, – подбежавший трактирщик выставил на стол перед знакомцами пару бутылок и кружки, – гратен готовится и обещает скоро быть.

Проговорив все это, трактирщик заспешил к другим столам. Народу прибывало, приходилось пошевеливаться. Откупорив бутылку, доктор налил обоим вина.

– Что ж, мсье Сервэ, с удовольствием поднимаю за вас этот бокал. Еще раз благодарю вас за ваш храбрый поступок. Да благословит вас Бог!

– Благодарю и я вас, мсье доктор!

После первой кружки в груди потеплело.

– Так что же, дорогой Мишель, случилось с вами далее? Почему ваша жизнь при дворе закончилась?

– Из-за одного нелепого недоразумения и моей охоты к книгам. Однажды ко двору Карлоса прибыл посланник венгерского короля. Долго он у нас гостил. Так долго, что я успел сдружиться с его слугами. Однажды они перекладывали вещи в его сундуках и я, среди прочего, увидал книги и несколько свитков пергамента со странными и непонятными знаками и картинами. Ничего подобного я раньше не видывал. Я спросил, что это за свитки. Слуги ответили, что сами не знают, но эти свитки их господин привез из османских земель. Я просил слуг дать мне их рассмотреть получше, но те лишь посмеялись и уложили свитки подальше в сундук. Но я об этих рисунках никак не мог забыть, они не выходили у меня из головы. Эти свитки настолько захватили меня, что однажды я, улучив момент, пробрался в покои посланника и открыл заветный сундук. Не утерпев, я тут же развернул пергаменты и принялся исследовать их, пытаясь понять, что же это такое. За этим занятием сам посланник меня и застал.

– Но ведь вас же могли принять за шпиона или вора и предать казни!

– Очень даже могло так статься, но это я уразумел много позже. Тогда же разъярённый посланник едва не зарубил меня своим мечом. Меня спасли его слуги, насилу объяснив ему, кто я такой. Прибежал падре Хуан, белый как смерть. Щедро отвешивая мне подзатыльники и осыпая ругательствами, он как мог втолковал посланнику, что сей олух, то есть я, если и добрался до пергаментов, то никак не по злому умыслу или чьему-то наущению, а только из собственного любопытства и охоты к наукам. Благодаря увещеваниям падре и своих слуг, а может бестолковости моего вида, посланник смилостивился и не поднял шума. После он сам показал мне свои пергаменты, испещренные стрелками и витиеватыми символами. То оказались сирийские портоланы. Да, не сносить бы мне головы, узнай Карлос об этом случае. Тем более, что тогда он был уже не только король испанский Карлос I, но и римский император Карл V. Так или иначе, а через пару дней мой уважаемый наставник падре Хуан сунул в руки мне рекомендательное письмо, кошель серебра и с первой оказией отправил меня восвояси подальше от королевского двора. Так, после нескольких лет разлуки я вернулся родной дом. Однако не прошло и года, как отец отправил меня учиться в Сарагоссу. Случилось это в самом начале итальянской войны.

Доктор, до того расслабленный и умиротворенный теплом очага и бургундским, вдруг как-то сгорбился и неуловимо переменился в лице. Эта перемена не смогла укрыться от Мишеля. Очевидно, что-то задело доктора в его в рассказе.

– Что с вами, доктор? Вам плохо? Эй, хозяин, что за отраву ты нам подсунул?

– Нет, мсье Сервэ, не стоит корить хозяина, бургундское превосходно. Просто вы упомянули начало итальянской войны, а с ней у меня связаны горькие воспоминания.

– Как? Неужели вы тоже в ней поучаствовали? Наверняка, состояли капелланом при войске французского короля?

– О, нет, дорогой Мишель. Тогда я был вовсе не капелланом и служил не французам, а испанской короне.

– Вот как?

– Я был младшим офицером в одной из пехотных терций, стоявших в Наварре. Моя рота квартировала в Памплоне. Там для меня и началась эта кампания. Впрочем, там же она для меня и закончилась.

– Памплона? Как же, слыхал. К нам в Сарагоссу вести доносились быстрее ветра. Как я помню, в Памплоне тогда случилась какая-то нелепая мешанина. Едва завидев французов, половина гарнизона и чуть не все жители перебежали к ним, оставив ворота города открытыми нараспашку. Только горстка солдат, оставшиеся верными Карлу вместе с каким-то офицером заперлись в форте и задали французам жару. Погодите, того офицера звали … Ох, не вспомню уже. Но герой он был, это точно. Говорили, что когда полегли все его солдаты, он в одиночку перебил целый французский отряд, пока самого его не разорвало пушечным ядром.

Доктор, ссутулившись, слегка склонил голову и негромко произнес:

– Тем офицером был лейтенант Иньиго де Лойя, ваш покорный слуга.

– Вы? Де Лойя? Но как?!

– Почти всех моих доблестных солдат, кто не пожелал сдаться, действительно перебили наёмники французкого короля под командой Андрэ де Фуа. И их же проклятое ядро раздробило мне обе ноги. Обороняться стало некому и Памплона пала. Но Бог пожелал, чтобы я остался жив.

– Мсье доктор, сеньор де Лойя! Я снимаю шляпу перед вашей храбростью и верностью воинскому долгу и испанской короне!

Мишель с живостью наполнил кружки. Выпили. Глаза Мишеля осветились уважением и гордостью за своего нового товарища. Глаза доктора же блеснули влагой, а на лице его ещё резче проявилась печать страданий и усталости.

Кстати появился и трактирщик. Принеся заказанные блюда, ловко и споро расставил всё на столе и поспешил к другим посетителям. Мишель и доктор принялись за угощение. Недавние воспоминания и переживания весьма прибавили им аппетита.

– Я очень горд, дорогой сеньор де Лойя, что судьба соблаговолила свести нас вместе, – провозгласил Мишель, снова наполняя бокалы, – но как же так произошло, что доблестный офицер императора превратился в доктора, да ещё и богословия? Никогда бы не подумал, что может случиться такой казус.

Доктор немного помолчал, собираясь с мыслями. Видно было, что на него нахлынули не самые приятные воспоминания, но он быстро справился с ними. Во взгляде его снова утвердились воля и какая-то несгибаемая одухотворённость.

– На все воля Божья. Меня, израненного, французские наёмники могли прикончить там же, где полегли все мои солдаты. Однако враг оказался честен. Маршал де Фуа приказал оставить мне жизнь и даже оказать помощь. То в бреду, то без сознания я провёл несколько времени в его шатрах под присмотром его медиков. Я уже готовился предстать перед Господом, но превеликой милостью его я остался жить. Позже, когда мне стало лучше, меня отправили в мой родовой замок, что в Стране басков. Ранение моё оказалось настолько серьёзным, что на несколько недель я оставался прикованным к постели в горячке и бессилии, ежеминутно раздираемый нечеловеческой болью. Моментами я ощущал неизбежность смерти и уже смирился с этим. В те дни шансов умереть у меня было более, чем у кого-либо. Но однажды, очнувшись после очередного приступа горячки, я почти не почувствовал прежней боли. Напротив, всё мое тело пропитала какая-то легкость, а мир вокруг наполнился свежестью и сиянием. Всё вокруг стало видеться мне светлее и красочнее, звуки вокруг стали непривычно звонкими и мелодичными. Я с новой остротой стал чувствовать запахи и вкус еды. Находясь в постели в комнате своего замка, я погрузился в какой-то новый, непостижимый мир, который раньше не мог и представить. К удивлению лекарей, я стал поправляться. Однако, французское ядро хорошо сделало свое дело и встать на ноги я пока не мог. Впрочем, я уже не мог и просто недвижно лежать в постели. Новые ощущения влекли меня дальше, я чувствовал, что хочу и могу в своей жизни нечто большее. Я потребовал для себя книги, ибо, как я когда-то узнал в юности, они так же способны подарить новизну ощущений, взволновать и направить дух. И вот мне принесли единственную книгу, которую смогли отыскать во всем замке …

– И, конечно, это оказалась Библия, – с усмешкой вставил Мишель. И эта его усмешка могла показаться собеседнику несколько презрительной.

– О, нет, – не заметив иронии, продолжал доктор, – это был картузианский манускрипт «Жизнь Иисуса Христа». С недоверием, но будто повинуясь чьему-то необъяснимому велению, я принял его в свои руки и стал читать. Строка за строкой, страница за страницей. Я прочёл этот манускрипт от корки до корки. И был покорён. Покорён безграничностью любви Бога к человеку и всему роду человеческому, любви настолько сильной, что во имя духовного спасения человека и искупления грехов его, Отец-вседержитель пожертвовал частицей самого себя, своим Сыном. Иисус же, предвидя свою судьбу и судьбы мира, и учеников своих, и гонителей, не убоялся смерти и до последнего своего земного мига проповедовал любовь Бога-отца ко всем живущим. Конечно же, я знал всю эту историю и ранее. Мне с малых лет вбивали её в голову домашние учителя, а после втолковывали приходские священники на каждой мессе, в каждом храме. Но очевидно все эти рассказы не возымели на меня такого же действия как то, что я почерпнул из одного этого потёртого манускрипта. Единственно он показал мне тщетность моей прошлой жизни и бессмысленность существования без света истины и веры в сердце. Я почувствовал в себе просветлённость и неведомую ранее силу безграничной благодати, дарованной мне Господом. Теперь я уже не мог просто жить и держать её в себе. Господь воодушевил меня нести Слово Своё людям и достучаться до каждого неверующего и дремлющего духом. И вот, едва оправившись от ран своих, в одно прекрасное утро я покинул мой родовой замок. Я отправился в мир, к людям, чтобы донести до них ту благодать, что ниспослал мне Господь. Многие лье прошел я по дорогам Испании. Первые месяцы моих странствий я не столько говорил людям о милости божией, сколько слушал их самих. Слушал святых отцов и настоятелей церкви. Но в первую голову я вслушивался в себя, силясь понять, созвучны ли мои поступки и мысли тому просветлению, что ощутил я, прочитав манускрипт. За подтверждением правильности моих мыслей и поисков я отправился в Святую землю. Там в келье францисканской общины я провёл много дней. В посте, в молитвах, в размышлениях. Я прикасался к тем же каменным плитам, что и Иисус, прошел по его следам до самой Голгофы. Словно перенесшись на многие века назад, я оказался рядом с Ним. Ощутил тот же зной, услышал те же крики, мольбы и стоны, почувствовал последние удары Его сердца. И ни на йоту не усомнился в безграничной любви Господа и истинности веры в Него. Здесь же я окончательно осознал свою миссию. Я вернулся в Испанию и стал проповедовать слово Божие. Нигде подолгу не задерживаясь, я ходил по дорогам из города в город, из одной деревни в другую. Я рассказывал людям то, что познал сам. Что Бог любит их, что человек в силах познать Его любовь. Для этого нужно лишь открыть своё сердце и сделать это можно, предавшись аскезе и упражняя свой дух. К этим сентенциям я пришел сам после долгих духовных поисков. Два раза я попадал в руки братьев Святого трибунала. В последний такой раз в Саламанке председатель трибунала, разобравши мое дело, посмеялся над доносом, по которому меня арестовали, и посоветовал, дабы мне снова не оказаться на скамье позора или того хуже на костре, самому занять должное место в лоне матери-Церкви и стать священником. Вот ради этого семь лет назад я, став Игнатием Лойолой, и пришёл в Париж. Все эти годы я постигал в университете все возможные науки и добился желаемого. Не так давно я стал магистром богословия и наконец-то могу в полном праве проповедовать миру слово Божие.