Настя оказалась небольшой, сухонькой старушкой, приятной и улыбчивой. Андреич привез её в мотоциклетной коляске, из которой она живенько вылезла, оправляя на себе старенькую, плюшевую душегрейку. С собой баба Настя, не мог же я её называть Настей, привезла книжку и баночку с водой. Приветливо улыбнувшись, она внимательно оглядела мою персону сверху донизу, и печально покачала головой. Я этому жесту не придал никакого значения.
– Ну, показывайте виновницу переполоху… – Баба Настя поправила на голове беленький платочек – Будем лечить.
Она спокойно зашла в загородку и безбоязненно похлопала коровку по лоснящемуся боку. Последняя не пошевелилась. Баба Настя поставила баночку на стул, сняла крышку и достала из кармана помазок для бритья. Обмакнув его в баночку с водой, побрызгала ею на корову. Тихим голосом, мне едва было слышно, она читала какую-то молитву, обходя коровку по кругу и окропляя её водой. Я с интересом наблюдал за впервые виденным мною действием, даже не строя никаких версий относительно его результативности. Сколько оно продолжалось? Может статься, что минут десять. А может, более. Только махнув напоследок кисточкой, баба Настя подозвала мою матушку:
– Ну, все, милая… Можешь доить.
К огромному моему изумлению, матушка села на табуреточку, зажала между колен подойник и потянула из коровьих сосков белые струйки, звонко запевшие в блестящем ведре. Коровка стояла, не шелохнувшись, задумчиво втягивая в себя пучок свежей травы.
Ни-и фига себе! И как это понимать?
Словно кто-то толкнул меня под руку, и голос, не тот, к которому я уже привык, а другой, приказал повелительно:
– Спроси…
Я не стал уточнять, что мне следует спросить. Я знал…
– Баба Настя… Это что же? Если вот так могут навести порчу на животное, то и на человека ведь тоже? Можно?
– А я знала, что ты спросишь… Могут и на человека сделать наговор.
– И что? Что при этом происходит с человеком?
– А смотря что сделать. Допустим, приворот на жениха. Чтобы, значит, на кого глаз положила, уже никуда не делся. Маята начинается… Ведь, почти всегда, человек что-то свое в жизни предполагает. А тут все наперекос начинает идти. Не каждый устоять может. Вот Юрку знаешь?
Баба Настя назвала мне фамилию моего старого знакомого, покончившего свою жизнь повешением.
– Не успела я с него наговор снять-то. Поздно узнала. Жалко… Виню себя.
– Юрка? – Я растерянно смотрел на бабу Настю. Ведь мы голову сломали над причиной, потрясшей нас смерти. – Но у него же взаимная любовь была? Не безответная…
– Ну… Это так с виду было. А на самом деле, вон куда все привело. А кто у тебя жена?
Я назвал фамилию. Она нахмурилась и покачала головой:
– Знаю я их… Хорошо знаю. Старшая из сестер этим делом грешит. Твоя теща до двадцати восьми лет в соплях ходила. А когда Ваську отхватила, все поразились. Хороший мужик был. Не пара ей. Он же невесту имел и уже день свадьбы был назначен. Бросил без причины и на твоей теще женился. Сильно он переживал, душа рвалась.
– Уйти, что… Нет возможности?
– Нет… Только на тот свет. Или ей принадлежать будешь, или никому. Когда человек начинает сопротивляться, на него все напасти сыплятся. Вот и Васька… Ноги начали отниматься. Сперва одну отрезали, потом другую и умер.
– Теща его день рождения по сей день отмечает…
– Значит грех свой чувствует. На детях все это выходит.
– А на детях как?
– А они с ущербой рождаются. Наказывают их так. У всех сестер мужья приделанные. А дети все с недостатками. Кто с волчьей пастью, кто с каким другим дефектом.
– Баба Настя… А я?
– В тебе он…
– И моя дочка? В наказание?
– И она, бедная…
– А что мне делать, баб Насть? Мне?
– Приходи сегодня вечером ко мне домой. Возьми полотенце чистое и две, трехлитровые банки.
– Мне самому приходить?
– Нет… С матерью. Помощь тебе может понадобиться. Сопротивляться он будет. Вишь… Притих при мне.
Я не стал спрашивать, кто этот «он». Как-то не хотелось услышать объяснение. И без того жути хватало…
Всё услышанное от бабы Насти я пересказал матушке. Она помолчала, печально глядя в сторону, и вздохнула:
– Сказывали мне бабы про родню нашу… Я потихоньку все разузнала. Много чего наслушалась. Вот про Настю не подумала, каюсь. Да и узнала то её совсем недавно… Раз она такое говорит, значит, пойдем.
И через полчаса, по темноте, мы вышли… Не знаю, что это было… Может быть, просто самовнушение. А может быть, и нет. Только ноги мои идти не хотели. Словно какая-то сила подкидывала их от земли, и я терял ощущение реальности. Мое тело покрывалось горячей испариной, и я переставал соображать, куда мы идем и зачем. То, вдруг, наваливался на меня кто-то огромный, невидимый в темноте и я пугался каждой тени. Мерещились мне какие-то невиданные животные, а дворовые собаки кидались на нас с таким остервенением, что мороз продирал до самых пяток. Я насилу одолел пару километров до домика бабы Насти. Впрочем, не сказав матушке, о своих ощущениях, ни слова. В маленькой комнатке было душно, но баба Настя плотно закрыла окна и двери. Моя матушка села на кровать, а я на табурет, перед окном. На подоконник хозяйка поставила тарелочку со свечой, на колени постелила, принесенное мной, полотенце и чиркнула спичкой. Запалив фитилек свечи, баба Настя потушила свет в комнате, взяла в руки книжку и начала читать молитву, изредка окропляя мою голову уже знакомым мне помазком. Я сидел и смотрел на свое отражение в оконном стекле и думал о чем-то постороннем, не относящемся к происходящему. Краем глаза я видел, что моя матушка начинает дремать под бабы Настину молитву, и усмехнулся. Было спокойно. Огонек свечи горел ровно и беззвучно. Баба Настя монотонно-убаюкивающе бормотала непонятные слова, заставляя меня вздрагивать от холодных капелек воды, щедро стряхиваемых на мою макушку. И мне начало казаться, что мое отражение в окне живет своей жизнью. Я делал небольшое движение в одну сторону, и мое отражение повторяло его. Только с запозданием. Я строил ему гримасу, и отражение отвечало мне тем же самым. Но с другим выражением. Это было забавно. Меня начало клонить в сон. Сколько прошло времени? Я с трудом удерживал себя в вертикальном положении. Ещё немного, и я свалюсь на пол и усну. Усну…
Усну…
Внезапно огонек свечи колыхнулся и затрещал. Баба Настя ускорила темп молитвы. Огонек затрепетал и погас. Я встрепенулся. Баба Настя снова зажгла свечу и начала читать громче и отчетливее. Огонек начало трепать так, как будто в комнате зарождался ураган. Я смотрел на него с недоуменным интересом. В комнате не было и сквознячка.
И тут…
Во мне…
Кто-то привстал.
Нет… Я не оговорился.
Именно, привстал.
Откуда-то возникло чувство ужаса и полностью меня захлестнуло. Баба Настя читала уже в голос, непрерывно брызгая во все стороны водой, свеча горела с таким треском, будто это и не свеча вовсе, а вязанка дров, брошенных в костер. Тот, кто во мне привстал, помедлил некоторое время и принялся выбираться наружу, через мою макушку. Я следовал его движению, и баба Настя одной рукой меня придержала. От страха у меня помутился разум. Я видел в окне свои стоящие дыбом волоса и не мог пикнуть ни слова. Рядом подремывала моя матушка, колебались по стенам тени от мечущегося огня свечи, читала молитву баба Настя, и не было ничего такого, чего я должен был бы бояться. А я испытывал такой страх, что сравнить это чувство было абсолютно не с чем.
А тот, который выбирался, делал это, не спеша.
Видимо надеясь, что вот сейчас баба Настя собьется, сорвет голос, уронит книгу и можно будет вернуться.
Ведь ему было так удобно.
Ведь он столько лет провел со мной.
Он привык ко мне…
