Сердце ворона

– Конни, может, тебе все же помириться с мамой-Юлей?

Он резко, будто его укололи, дернулся:

– Никакая она не мама! Ни тебе, ни мне, никому! Поверить не могу, что ты все еще так ее называешь!

– Не сердись. – Лара присела к нему на краешек софы. – Все же она воспитала меня с младенчества, заботилась… я и впрямь считаю ее матушкой, если хочешь знать! Другой у меня нет.

Кон продолжал смотреть на нее хмуро и внимательно:

– Ну, тебя она, по крайней мере, не обижает. Не обижает ведь?

– Нет, Конни, что ты! – искренне заверила Лара. – Ругает, конечно, временами – но ведь все за дело. Да и привыкла я давно.

– И то хорошо. – И внезапно, к полной Лариной неожиданности, признался. – Знаешь, по правде сказать, я и приехал как раз, чтобы с нею помириться. Да-да.

– Правда? Ты не шутишь? – не поверила Лара.

Кон с самого детства, сколько Лара его помнила, не любил маму-Юлю. А та отвечала ему взаимностью, убеждая всех, что он лживый и испорченный мальчишка. Однако Лара считала его не лживым, а просто с богатым воображением. И не таким уж испорченным. Ну да, пару раз он валил на Лару вину за свои проделки, и ох, как ей досталось однажды за ужасно дорогую вазу, разбитую вовсе не ею… Но Кона можно понять. Мама-Юля никогда не давала ему спуску и, единственная из всего персонала, заставая хозяйского сына за очередной проказой, позволяла себе схватить его за ухо и отвести на ковер к отцу. Уже тогда, в детстве, Кон ненавидел ее, о чем легко признавался вслух. Что говорить о поздних временах, когда его отец женился на Лариной матушке, заблаговременно отослав Кона учиться в Петербург…

В тех редких письмах, что писал Ларе, Кон раз за разом повторял, что отец его предал, что он этого не простит и домой более не вернется.

А потом еще завещание…

– Вы правда помиритесь? – не могла нынче поверить Лара.

– Если тебя это порадует, то да. – Кон нехорошо усмехнулся. – Твоя мама-Юля сочтет, наверное, что я, наконец, поумнел. Но я просто подумал: что толку дуться, сидя в холодном Петербурге, когда я вполне могу провести лето здесь? Сто лет не плавал в море!

«Всего лишь шесть, – поправила в мыслях Лара. – Всего шесть бесконечных лет».

А Кон продолжал ерничать:

– Хотя бы комнату, надеюсь, Юлия Николаевна выделит любимому сыну?

– Разумеется, Конни, самую лучшую! Твою детскую, правда, она обустроила в буфет… но обещаю, самый лучший номер из оставшихся, будет твоим! Как-никак это и твой дом!

– И мой дом? – горько усмехнулся Кон. – Боюсь, твоя матушка подобных мыслей не придерживается.

– Совершенно напрасно ты так считаешь! – не задумываясь, выпалила Лара. – Мама-Юля управляет пансионатом лишь до той поры, покуда тебе ни исполнится тридцать один, или ты ни женишься. А покамест она исправно выплачивает тебе содержание. Но хозяин здесь ты! В завещании Алексея Иванович так и было написано черным по белому!

Но Конни покачал головой:

– Может и так, да только твоя мама-Юля считает себя здесь единственною хозяйкой. Да я и не собираюсь это оспаривать – пускай считает, коли ее это тешит. И содержание мне ее не нужно – ежели совесть она имеет, то хоть тебя на эти деньги лишний раз порадует.

– Ты к ней несправедлив, – стояла на своем Лара, – мама-Юля не станет оспаривать твои права и будет тебе рада, вот увидишь. Немедля приведу тебя к ней!

И, скорее ухватив его за ладонь, потащила к дверям, покуда не передумал мириться с маменькой. Только Кон не торопился. Будучи теперь куда сильнее, притянул за руку так, что они снова оказалась лицом к лицу. Близко-близко. Заглянул в Ларины глаза.

– Какая все же красивая ты стала, Лара, – сказал, будто бы про себя, и заправил за ухо ее выбившуюся из косы кудряшку.

Этот новый Кон был совершенно не похож на прежнего. Однако Лара, которой вовсе не впервой было слышать комплименты от парней, отчего-то смешалась и почувствовала, как горячо стало ее щекам.

– Скажешь тоже… – пробормотала она неловко. – И через силу посмотрела Кону в глаза. – Я рада, что ты дома.

– И я рад, – улыбнулся он, и складка меж бровей немного, но расслабилась.

* * *

Тайком, той же извилистой тропкой мимо с кладбища, Лара провела Кона в дом и, как обещала, отдала в его распоряжение четвертый номер, лучший из оставшихся. Единственное окно здесь располагалось над парадным крыльцом и выходило на подъездную дорогу с воротами, но, ежели опустить шторы и принести больше свечей, то комната становилась вполне уютной… Галка тотчас прибежала готовить номер, и Лара с чистой совестью распрощалась с Коном.

Его она уверила, что все будет хорошо. Однако за дверьми, в тиши коридора, поняла, что совершенно не знает, что сказать матери…

Лара солгала Кону – она точно знала, что мама-Юля ему не обрадуется. Но не говорить же такого прямо? Это невежливо, в конце концов. Кроме того, что бы там ни думала мама-Юля, Кон и правда хозяин «Ласточки»! Будет… когда ему исполнится тридцать один. И, хотя до того времени еще почти десять лет, что казалось Ларе вечностью, она полагала, что принять его маменька должна по-человечески.

Не давало Ларе покоя и другое. Сам Кон, который проделал такой путь из Петербурга чтобы просто отдохнуть на море. И даже с Юлией (горячо ненавидимой им, между прочим) готов ради этого помириться. Ох, о чем-то он все же умалчивал…

И ведь самым первым делом спросил о медальоне. Не просто случаем упомянул в разговоре! Хоть Конни достаточно спокойно принял весть, что украшения больше нет, Лара не могла отделаться от мысли, что приехал он сюда все-таки за медальоном.

* * *

Вновь и вновь припоминая разговор с Коном, Лара поднялась к себе с четким намерением – спрятать медальон понадежнее. Разумеется, не удержалась, чтобы не развернуть шелковый платок, где он был укрыт, и еще раз полюбоваться, как игра света показывает на гладком золоте сперва устремившуюся ввысь ласточку, а потом строгого ворона…

Обдумывая давешний разговор, Лара нарочито медленно спускалась на первый этаж, к стойке метрдотеля, где, завешанная тяжелой вишневого бархата шторой с золотыми кистями, притаилась дверь маменькиного кабинета. Однако кабинет был заперт, а Стаська, что неслась мимо с грудой постельного белья, пояснила:

– В город Юлия Николаевна поехали, в Тихоморск. Вас искали по всем комнатам, да не нашли – так и уехали. Торопились очень уж.

– А вернется-то когда? Что сказала?

– Не знаю, – отмахнулась от нее Стаська, – ничего не знаю! Бежать мне надо, Лара Николаевна, умотала меня госпожа Щукина, сил нет!

Лара от волнения закусила губу: неужто повезло, и судьба подарила ей нечаянную отсрочку? Однако ж радоваться отсутствию мамы-Юли Лара не спешила, потому как на ближайшие часы (а то и сутки) она одна оставалась в ответе за все мелкие и большие неприятности, что могли произойти в «Ласточке».

И по закону подлости они непременно произойдут…

Первая неприятность как раз спускалась сейчас со второго этажа, подметая лестницу шлейфом великолепного платья: madame Щукина почтила своим присутствием вестибюль пансионата. Под руку ее поддерживал почему-то господин Харди, давешний знакомец.

– Лариса, чудесно, что вы здесь! – обрадовался он ей сию же минуту. – Присоединитесь ли к нам? Я как раз намеревался показать Ираиде Митрофановне прекрасные виды. Вы знакомы?.. – уточнил он, наверное отметив, с какой опаской Лара поглядывает на вышеозначенную Ираиду Митрофановну.

Признаться, Лара, хоть и была наслышана о несносном характере этой дамы, прежде видела ее лишь издали и мельком. Сейчас же с удивлением обнаружила, что Ираида Митрофановна куда более молода, чем казалось ей прежде. Ее даже можно было счесть за девицу, ежели она сама не назвала бы себя «madame».

Это была высокая, статная, с точеной фигурой женщина, одетая куда более броско, чем господин Харди. Ярко-рыжие, будто бы даже выкрашенные химическим раствором волосы, были уложены в пышную замысловатую прическу, которую с правого бока накрывала огромная шляпа с перьями, сухими цветами и кусочками тюля. В общем, шляпа могла служить прекраснейшим гнездом, по мнению Лары. Боа из ярких перьев, выщипанных у какого-то несчастного попугая, нежно окутывало ее плечи и тоже волочилось по полу, споря по длине со шлейфом…

Об руку с господином Харди они смотрелись на удивление ладно – ни дать ни взять, молодые супруги. Ларе даже стало обидно за Дану, невесту господина Харди, им, очевидно, сейчас позабытую. Вероятно, ради Даны Лара и выискивала, над чем бы в образе madame еще посмеяться. Разумеется, посмеяться мысленно – вслух она бы ни за что не решилась.

– Ох, Жако, дружочек, впредь зовите меня просто лишь Ираидой, иначе я на вас обижусь!

Madame надула губки и крайне игриво хлопнула господина Харди по плечу сложенным веером. А после окинула взглядом Лару, тотчас опустившуюся в услужливом книксене. Заметила веско:

– Лариса – неподходящее имя для девицы вашего сословия. Лично я всех своих горничных всегда звала Дуньками. Весьма удобно.

Она тоненько рассмеялась, и, если бы не господин Харди, Лара, наверное, так и не решилась бы поднять глаза от пола.

– Простите, madame, – холодновато заметил он, – мне совершенно точно известно, что Лариса Николаевна не горничная, а дочь хозяйки.

– Да? – изумилась madame как будто в самом деле. Но извиняться не собиралась: – Меня ввело в заблуждение ваше… платье. И цвет лица – ваш загар ужасен, милочка. Вам следует носить шляпки.

И Лара снова присела в книксене, еще и неловко пробормотала слова благодарности за совет, которые madame все равно не услышала – она отвернулась, еще сильнее вцепившись в плечо господина Харди.

Никогда в жизни Лара не решилась бы возразить столь великолепной особе. Да и так ли далека madame Щукина от истины? Она и есть горничная, безродная девка… это madame еще не знает, что она приемыш, а вовсе не законная дочь. И загар ее действительно ужасен – мама-Юля постоянно об этом говорит.

Досадно только было, что слова madame и Ларино жалкое блеянье прозвучали в присутствии господина Харди. Не так давно он пророчил ей стать отличной хозяйкой пансионата – а нынче, должно быть, в ней разочаровался.

Оттого и удивилась она, когда американец решительно вытянул свою руку из цепких коготков madame Щукиной и снова обернулся к Ларе.

– Так я могу рассчитывать, что вы составите нам компанию, Лариса Николаевна?

Нарочно ли он начал обращаться к ней по имени-отчеству? И, главное, откуда узнал отчество – его она совершенно точно не называла в их разговоре. Выходит, расспрашивал о ней…

Лара чувствовала себя одинокой здесь, совсем чужой им, этим красивым, великолепно одетым и образованным господам. Маленькой и ничтожной. И хоть бы эти господа оставили ее в покое – так нет же…

И выдумать причины для отказа она не сумела. Как отказать, видя столь добрую улыбку господина Харди, его милую ямку на подбородке? Лара и сама улыбнулась. Зная, что пожалеет об этом, она все-таки выбралась из-за стойки метрдотеля, чтобы присоединиться к господам. Искоса бросила взгляд на madame – та гордо держала голову и как-то слишком нервно обмахивалась веером. Компания Лары явно была ей не по душе.

– Здесь у нас главный вход, а калиткою вон там пройдете – сад персиковый, – не очень охотно Лара спустилась с крыльца, надеясь, что на этом экскурсия и кончится.

Однако господин Харди, такой чуткий минуту назад, нынче ее настроя видеть не желал.

– Проводите нас, Лариса Николаевна? – он выдвинул локоть, предлагая ей опереться.

А Лара едва ли не кожей почувствовала, как вспыхнула при том madame Щукина. Негоже злить гостей. Лара сделала вид, будто не заметила его руки – послушно повела гостей за собою к калитке.

Сад она любила в любое время года. В апреле над персиковыми деревьями поднимались пышные розовые шапки – всего на несколько дней, однако, стоило целый год ждать, чтобы на те несколько дней калитка в их сад стала бы дверцей в волшебную сказочную страну.

Ежели вдруг начинался ветер, Лара запрокидывала голову и по четверти часа могла смотреть, как танцуют в воздухе розовые лепестки. Они метались суетно и беспокойно, оседали на волосах и платье. А когда ветер стихал, то ковром укрывали черную южную землю – и волшебство уходило. Только Лара все равно помнила – сказка рядом, нужно лишь увидеть.

– Ну и где же ваши персики? – вдребезги разбивая остатки сказки, усмехнулся голос madame Щукиной. – Здесь что нет персиков? Ужасно…

– Персики еще не созрели, – извинилась Лара, – они у нас к августу ближе. Поздний сорт.

– Ужасно! – снова упрекнула madame.

Пришлось уговаривать, что у них не так уж плохо:

– …Зато абрикосов и черешни сколь душе угодно – и красная, и желтая, и розовая. А аромат здесь какой – неужто не чувствуете? – madamе повела носом и скривилась, принялась снова обмахиваться веером. – А коли вглубь сада пройти, там беседки с тенью – с книжками посидеть можно…

Она нашла господина Харди, надеясь, что хотя бы он поддержит ее – но тот, козырьком сложив руки, смотрел вовсе не на них, а в даль. На чернеющую в синем небе башню Ордынцевской усадьбы.

– Выходит, это и есть тот самый замок? – спросил он. – Так ведь у вас усадьбу зовут – Ордынцевским замком?

– Верно, – ответила Лара. – А вы что же так и не побывали там?

Усадьба отныне принадлежала отцу его невесты, и Лара отчего-то думала, что новые хозяева первым же делом посетят родовое гнездо.

Господин Харди пожал плечами, Ларе показалось, что он излишне напряжен. Но ответил бодро:

– Нет покамест. И Дана не ездила, лишь Александр Наумович с утра уже совершил путешествие – говорит, дом вполне пригоден для жилья. – А потом он с хитрецою в глазах взглянул на Лару: – А сами вы бывали там, Лариса? Столько лет усадьба без хозяина стояла – наверняка бывали!

– По правде сказать, нет, – призналась Лара. – Мечтала я там побывать еще с детства, но… – она живо вспомнила, как Кона отослали, порушив все их детские, но такие важные планы. – Но не сложилось.

– Из-за Ворона?

Лара вздрогнула – вопрос застал ее врасплох. Должно быть, Галка разболтала уж все на свете! Только Лара не могла понять, всерьез ли интересуется американец или смеется над нею, мнительной провинциалкой.

– Ворона? Какого ворона? – немедленно вмешалась madame Щукина. – Вы что, милочка, боитесь ворон?

– О, это не простой ворон, дорогая Ириаида. Это каменный Ворон, который ночами оборачивается живым и зорко следит, дабы на побережье не вздумал никто сотворить зла. Как у вас говорят, Лариса Николаевна – «горе тому, кого застанет он за лихим делом»?

Но ясные синие глаза господина Харди отнюдь не смеялись – он по-прежнему был насторожен и в самом деле жаждал услышать ее ответ.

– Да… именно так говорят, – пробормотала Лара. – Но это лишь легенда… у нас, право, множество легенд…

Невооруженным взглядом было видно, что Лара недоговаривает, но ответить увереннее она не могла. Никогда не могла проявить решительность, когда то было необходимо. Знала только, что нельзя – ни в коем случае нельзя говорить правды. Ей попросту не поверят! Еще и сочтут дурочкой.

Впрочем, madame Щукина посмеивалась вовсе не таясь и, должно быть, и так уже считала Лару дурочкой. А господин Харди упорно пытался вывести на откровенный разговор:

– А как же те несчастные? Ведь на побережье то том, то здесь находят зверски убитых молодчиков. Да-да, Лариса Николаевна, даже в Петербурге газеты о том пишут. Как вы полагаете – не Ворон ли их наказал за «лихие дела»?

– Я не знаю, право… ничего об этом не слышала, – вконец смешалась Лара. – Простите, господин Харди, madame, мне надобно идти – негоже мне так долго отсутствовать на месте – вдруг придет кто?

Американец хотел, было, остановить ее, говорил что-то, но Лара торопилась уйти. Потешался он над нею или нет, но она более не могла этого слышать: слова, будто Ворон и впрямь совершил эти зверства, казались ей кощунственными.

И, надо сказать, очень вовремя Лара поспешила назад – у самой калитки стоял высокий худощавый господин в клетчатой тройке совсем не дорожного вида и почти не запыленной. На сгиб локтя был наброшен дорожный плащ. Неужто новый постоялец? Господин явно пребывал в замешательстве и высматривал что-то или кого-то в глубине сада. Когда же (далеко не сразу) заприметил ее, то и вдруг отшатнулся, будто призрака увидал:

– Могу я вам помочь? – спросила Лара, уж не зная, стоит ли подходить.

Ей показалось, что господин, застигнутый врасплох, сейчас сбежит. Но нет.

– Можете… – Он оправил полы и так безупречного сюртука, отчего-то мешкая. Потом все же поклонился ей весьма галантно, сцепил руки за спиною и сказал: – Мне хотелось бы поговорить с хозяином сего заведения.

– Это пансионат, – поправила Лара. – А хозяйствует здесь Ласточкина Юлия Николаевна, моя матушка. Однако нынче она в отъезде, потому за нее – я. Вы номер желаете снять?

Господин снова повел себя странно: бросил взгляд за ее плечо, потом уставился себе под ноги. Будто нарочно избегал смотреть Ларе в глаза. Наконец, мученически потер висок и решился:

– Да, желаю.

Ответил на сей раз твердо. И откинул для Лары створку калитки, через которую они разговаривали, сделал приглашающий жест рукой.

Идти по узкой тропинке вперед него было страсть как неуютно: незнакомец ни слова не сказал более, но смотрел ей в спину – Лара кожей это чувствовала. А потом ее словно холодной водой окатили: ведь она помнила подобный взгляд! Сегодня на море тот человек с утеса смотрел на нее так же тяжело и неприятно!

Уже в дверях Лара оглянулась тайком – господин тотчас пристыжено отвел взгляд. Глаза у него были серые и холодные, лицо бледным, без намека на загар, а губы жесткие, будто никогда не знали улыбки. Неприятный тип.

– Позвольте узнать ваше имя, я должна записать по нашим правилам, – попросила она, с удовольствием спрятавшись за стойку метрдотеля.

– Дмитрий Михайлович.

Фамилии не назвал. Но маменька и не требовала никогда с постояльцев всей подноготной, поучая Лару, что люди, мол, на отдых приехали, так не нужно их мучить расспросами. А Ларе и боязно было обращаться к нему лишний раз.

– Моя фамилия Рахманов, – добавил он, когда Лара этого уже не ждала.

На каждый вопрос новый гость отвечал с заминкой, будто подбирал слова. Лара подумала, что имя он в любом случае назвал бы чужое – их постояльцы часто так делали, а этот… очень уж странный во всем. Даже багажа у него нет, только папка кожаная с бумагами.

– Вы надолго в наши края, Дмитрий Михайлович? По делам?

– Да, – снова с заминкой. Смотреть ей в глаза он по-прежнему избегал. – Я писатель.

– Правда? – оживилась Лара. – У нас частенько бывают писатели! Непременно передам горничным, чтоб вас не беспокоили по пустякам. А про что вы пишите?

– Про разное… про жизнь…

Показалось ли ей, но лицо нового постояльца, кажется, порозовело, будто ему стыдно. Оттого Лара и подумала, что, скорее всего, он врет. Здесь, вдали от привычного круга общения, их гости любили почему-то выдавать себя за тех, кем они не являются.

Лара тихонько вздохнула, раздумывая теперь, в какой бы из оставшихся трех номеров его заселить: мама-Юля по обыкновению с первого взгляда знала, способен ли гость оплатить дорогие апартаменты или станет кричать и жаловаться, что его обирают. Лара тоже иногда угадывала, но в этот раз. У нового постояльца даже багажа не было – как тут угадаешь?

– Мои вещи привезут к вечеру, – сказал вдруг он, будто прочел ее мысли. – Скажите, могу я сам выбрать номер?

– Разумеется! – обрадовалась Лара.

И не успела она предложить свободные, как странный господин распорядился:

– Прошу вас подготовить тот, где окна выходят на башню, увитую плющом. У вас есть такой?

– Да… только из окон вид не очень хорош – ограда кладбища в каких-то десяти шагах. Зато все прочие номера выходят окнами на прекрасный персиковый сад и ворота, быть может…

– Мне хотелось бы получить именно этот номер.

На этот раз он был решителен.

– Как угодно… – вконец смешалась Лара. – Обождите минуту.

С огромной радостью она скрылась от его глаз в коридоре, чтобы позвать Галку.

Странный господин, невыразимо странный. Не считая служебных помещений, вот таких комнат с видом на кладбище да башню Ордынцевской усадьбы, в пансионате имелось лишь две – номер, что он выбрал, и Ларина мансарда, которая, к слову, находится точно над ним.