– Благодарю, madame, – в тон ей невольно расплылась в улыбке Лара, – я завтракала уж. Маменька послали спросить, не нужно ль вам чего?
– Что вы, что вы, Лариса, и так всего вдоволь. Ах, как я сегодня спала хорошо… у вас здесь рано светает: представьте только, милая, я проснулась в пятом часу ночи – а за окном солнце светит будто днем! Такая благодать!
Пели цикады за распахнутым ввиду жары окном, ароматный чай дымился на столике, остывали круассаны – отменные круассаны, надо сказать, Матрена других не печет.
Пока глядела на женщину, Лара все время улыбалась нежнейшей из своих улыбок.
Компаньонку беспокойной госпожи Щукиной звали Анною Григорьевной. Ларе она понравилась сразу и безоговорочно, во всем хотелось угодить столь приветливой даме. Лара даже спину выпрямила, лишь бы чуточку походить на нее. Была Анна Григорьевна уже немолода: светлые тщательно собранные в пучок волосы ее слегка проредила седина, но глаза горели как у юной девушки, стан был гибким, а талия такой тонкой, что вполне могла соперничать с Лариной. Платье она носила светло-серое, простое, а из украшений признавала только круглые золотые часики в виде кулона на цепочке. Наряд ее был до того простым, что у Лары в голове не укладывалось – как можно в нем выглядеть столь благородно и изящно?
И разговаривать с Анной Григорьевной было приятно, будто знакомы они тысячу лет. Лара, все так же улыбаясь, без умолку рассказывала, что после завтрака, покуда не слишком жарко, им следует обязательно пойти на пляж – только зонтики непременно нужно захватить. А к полудню, когда солнце станет совсем уж немилосердным, надо бы воротиться в пансионат и провести несколько часов персиковом саду, его окружающем. В саду у них имела беседка, увитая плетистыми розами и так ловко устроенная, что даже в самые губительные часы в ней свежо и прохладно, а Стася… да что там Стася – она сама принесет им с госпожой Щукиной спелой черешни и абрикосов. А на обед…
Лара как раз собралась спросить, что предпочла бы Анна Григорьевна на обед, когда – в столовую вошел новый их постоялец.
Признаться, Лару вот уже десять лет как страшно манила к себе личность последнего хозяина Ордынцевской усадьбы. Каких только баек не травили про него на Болоте, и настоящей мукой было выудить из тех баек толику правды. Однако Лара в этом преуспела.
Она разыскала даже его портрет – старую газету с фотокарточкой, если точнее. Спасла ее от участи быть пущенной на растопку и с тех пор хранила у себя.
Граф Николай Ордынцев был весьма выдающейся внешности мужчина. В профиле его, гордом и благородном, будто срисованном со старинных монет, и впрямь было что-то от благородного Ворона. Такое лицо, увидав один раз, не забудешь никогда.
Еще и потому Лара не признала в господине Харди потомка Ордынцева – они были совершенно не похожи. Господин Харди, вне сомнений, хорош собою, его яркие синие глаза и ямочка на подбородке уж точно не оставляют девушек равнодушными. Но он более походил на парней с Болота, чем на потомка благородного Ворона.
Совершенно иное дело мужчина, только что вошедший в двери буфета.
Ему нынче было, наверное, не меньше пятидесяти; волосы серебряные от седины, узкие плечи и крайне невысокий рост. Однако этот точеный профиль именно их – Ордынцевский. Ошибиться невозможно.
Еще до того, как пожилой мужчина представился, Лара почтительно опустилась перед ним в реверансе. Назвалась.
– Мое почтение, Лариса Николаевна, – поклонился Ордынцев в ответ, и после поклонился и Анне Григорьевне – с большим, нужно сказать, вниманием.
И обе они ахнули с восхищением, когда Ордынцев показал из-за спины букетик полевых цветов – маргариток и алых душистых маков, который разделил надвое и подарил обеим дамам.
Господин сей представился Александром Наумовичем, и он и впрямь намерен был надолго задержаться на побережье. Юность и молодость провел он во Франции, отдалившись от родственников, там и женился, родилась дочь – единственная, увы, потому как жена вскорости умерла.
Оказалось, что Ордынцев проснулся еще на рассвете, успел познакомиться с Анною Григорьевной и, подобно Ларе, был очарован благородной красотой этой женщины. А может даже и поболе Лары…
Девушка не знала уж, куда деть свои глаза – настолько лишней она себя здесь чувствовала. И, в то же время, была счастлива, что знакома теперь с этими людьми и даже может с ними разговаривать.
Отца своего Лара никогда не знала, но всем сердцем, каждой клеточкой существа, надеялась нынче, что он хоть чуточку похож на Ордынцева. Хоть самую малость… Впрочем, конечно же, мечты были наивными: ежели бы Ларин отец имел хоть что-то общее с Ордынцевым, разве ж он бросил бы ее?
У Лары, правда, был Алексей Иванович, но он – папенька Кона, и Лара сроду не думала о нем, как об отце. Да он бы и не позволил. Алексей Иванович хорошо к ней относился, дарил игрушки, красивые платья и нанимал учителей. А синьору Марроне, бедному художнику из Венеции, невесть как попавшему в их края, даже все лето позволил жить у них без платы, лишь бы он ее, Лару, выучил обращаться с красками. Однако отцом он ей стать не пожелал даже когда женился на маме-Юле.
От мыслей Лару отвлекла вновь отворившаяся дверь – на сей раз без стука. Дверь распахнулась, и, наконец, миру явилась Даночка – единственная дочь Ордынцева и единственная же его наследница.
«Ах, и повезло же родиться такой красавицей!» – вздохнула Лара, едва ее увидела.
Даночка – по рождению Богдана Александровна – барышня несколькими годами старше Лары. Или же так чудилось оттого, что была она выше и имела куда более женственные формы. Наряженная в утреннее шифоновое платье, она казалась настолько модной, что здесь, в их глуши, многие сочли бы ее экстравагантной. Ажурный лиф с розовым атласным пояском плотно охватывали стан; юбка, расшитая бисером, свободно струилась по бедрам, заметно повторяя их очертание, а позади волочился шлейф, украшенный розами из того же атласа, что и поясок. Рукав, такой же свободный, выше локтя оголял алебастровую кожу рук. Для Лары величайшей загадкою было, как сохраняет она эту волшебную белизну – ведь не первый день она в их краях! Должна она была как-то сюда добраться?
Впрочем, Лара не удивилась бы, узнав, что сошла эта красавица не с пыльной почтовой кареты, а прямо с обложки «Paris modes», который выписывала мама-Юля, и который Лара иногда листала.
Войдя же – точнее грациозно вплыв – Даночка усталым, равнодушным взглядом обвела столовую залу и томно, с французским прононсом, пропела:
– Papa, не видали ли вы Жако?
Догадавшись, что Жако это ее домашний питомец, Лара даже обрадовалась, ведь у нее с этой неземной Даночкой есть хоть что-то общее! Лара сама держала собачку – Бэтси.
– Не видал, Даночка, – расстроившись, покачал головой Ордынцев. – Должно быть, гуляет… позавтракай со мною, девочка моя: Лариса, дочь Юлии Николаевны, говорит, что круассаны просто изумительны – с клубникой и сливками, как ты любишь.
– Я не голодна, papa, – равнодушно ответила Даночка и на стол даже не взглянула.
– Как пожелаешь, солнышко, – Ордынцев нежно поцеловал дочку в щеку и, задорно блестя глазами, вынул из-за спины новый дар: бережно завернутый в платок огромный абрикос. – Скушай, доченька, – попросил он. – Только что сорвал в саду – сок аж по рукам течет!.. Вы не против, Лариса, что я тут похозяйничал?
– Что вы, что вы! – горячо поддержала Лара, глядя все с той же умиленной улыбкой. – На здоровье, Богдана Александровна!
– Не хочу! – та брезгливо посмотрела на фрукт. – Papa, уберите, вы мне юбку перепачкаете… у меня совершенно нет аппетита, – призналась она плаксиво. – И спала я дурно… почитай с пяти утра, как рассвело, глаз не могла сомкнуть. Еще и птицы эти кричат.
– Они не кричат, они поют – это соловьи, Богдана Александровна, – заметила Лара немного с негодованием.
– Ох, да все равно! – отмахнулась та.
Лару так и подмывало сказать этой балованной девице что-нибудь дерзкое – она сдерживалась из последних сил. Более всего было обидно за Александра Наумовича: Лара, выросшая на юге, правда и сама к абрикосам была равнодушна, но, ежели бы ей его папенька поднес – сам, да с такими сердечными словами… она бы съела этот абрикос тут же! Вместе с черешком и косточкой!
«Вот же зараза какая неблагодарная!» – неласково думала Лара.
Даночка же, сперва отмахнувшись от Лары, после вдруг посмотрела на нее как будто даже с интересом. А Лара и язык прикусила, испугавшись: не вслух ли она сказала про заразу?
– У меня роза на подоле едва держится, пришить бы надо, – молвила та куда менее томно.
Они вместе с папенькой Ордынцевым долго глядели на Лару: Даночка выжидающе, а ее отец как будто извиняясь:
– Вы не могли бы, Лариса… позвать кого-нибудь – платье починить? – неловко попросил, наконец, он.
– О, конечно, сейчас же пошлю Стасю.
– Зачем же, думаю, вы и сами справитесь, – холодно перебила ее Даночка и, подхватила на руку свой шлейф с несчастной розой. – Пойдемте-ка прямо сейчас. Лариса, да?
И не успела Лара одуматься, как уже шла по коридору: Даночка молча и уверенно плыла впереди и лишь дорогу спрашивала. Вообще-то Лара была не горничной здесь, чтобы платья зашивать – такого бы и мама-Юля не одобрила. Однако отказать столь самоуверенной особе Лара не сумела.
Глава 3. Новая подруга
Комнаты персонала находились в цоколе главного здания, но Ларе мама-Юля отвела лучшую из всех имеющихся в доме спален – на верхнем мансардном этаже, под самой крышей. Здесь не постелили шелковых покрывал и не развесили французских гобеленов на стены, зато комната была просторной, тихой и необыкновенно уютной. Маленькое окно (чтобы не слишком много солнца проникало в и без того раскаленный дом) снаружи сплошь увито виноградными порослями: в сентябре виноград можно рвать прямо сидя на подоконнике! Обыкновенно окно было затянуто сеткой от москитов, но иногда Лара поднимала ее и с высоты птичьего полета – третий этаж, как-никак – глядела на плавящийся в знойном мареве персиковый сад. За садом же растелилось кладбище, которое ничуть не смущало Лару, так как она давно к нему привыкла, и Ордынцевская усадьба с высокой круглой башней. Всякий раз взгляд Лары невольно задерживался на той усадьбе и отдавался глухой тоской, оттого что ей, кажется, так и не суждено хоть раз побывать внутри.
Левее же, если по пояс высунуться из окна, можно было увидеть кусочек шумного Черного моря. Его залив точнее, до пляжа которого от пансионата десять минут ходьбы скорым шагом.
Каждое утро Лара начинала с того, что выглядывала из своего окна на море и гадала, какое нынче настроение у Морского царя. Бушует ли? Или покоен и зовет присоединиться? Сегодняшнее море было заманчиво тихим с редкими всколыхами волн – будто само прислушивалось и не торопилось дать совет. Или ждало чего-то.
– Мило… – оглядевшись в комнате, заметила Даночка.
Ларе показалось, что с усмешкою. Брошенный шлейф платья оборачивался вокруг Даночкиных ног, давно забытый. Потом m-lle Ордынцева без приглашения плюхнулась на мягкую Ларину кровать, любовно заправленную, полезла в свой ридикюльчик и вынула маленький серебряный портсигар.
