…Называется жизнь

ГЛАВА 1

Небо покрылось темными тучами и отражалось в воде леденящей сталью. Волны, начав игриво щекотать борта корабля, очевидно, остались недовольными его неуязвимостью. Потому они с нарастающей агрессивностью беспощадно били судно, заставляя его наклоняться в разные стороны до угрожающего ему и обитателям уровня…

Внезапный шторм сменил у пассажиров одержимость в преодолении страха на апатию. И если в начале пребывания здесь они избегали общаться и смотреть в глаза друг другу, словно стыдясь того, что с ними произошло, то теперь всячески демонстрировали свою общность, взаимопонимание и молчаливое соглашение не впадать в панику. Вопреки угрозам моря, они расположились в большом центральном салоне, обсуждая насущные проблемы России и ее будущего.

Инга Сергеевна стояла одна у окна закрытой палубы. На ней было длинное шерстяное черное с белой отделкой платье, которое подчеркивало стройность и грациозность ее великолепной фигуры. В тон платью были белые шнурованные полусапожки, белая с черной отделкой сумка. Завершала туалет черная, окантованная белой лентой шляпа с большими полями, которые отчетливей вычерчивали ее красивое лицо с мраморной кожей и большими сине-зелеными глазами, окаймленными длинными, черными, как и волосы, ресницами.

Она смотрела на море с ощущением обреченности, в котором уже не было места страху. Выросшая у моря, она с детства знала, что нельзя долго смотреть с корабля на волны во время шторма, чтобы избежать головокружения и тошноты. Но она отрешенно смотрела в окно, демонстрируя морю, что готова отдаться во власть судьбы.

Она не могла не видеть, что пассажиры, с которыми она оказалась на этом корабле, с завидным самообладанием расположились в салоне и ведут беседы. Ее манила эта компания, но она не решалась присоединиться к ним.

Это был цвет российской интеллигенции из разных сфер общественной жизни и знаний, в том числе и ярчайшие представители философской мысли XX века: Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Булгаков… многие, многие другие, и в том числе наиболее знакомый ей своими трудами известный социолог Питирим Сорокин. Инга Сергеевна знала, что они здесь в связи с высылкой из России. Эта высылка – наказание, заменившее расстрел.

Когда-то Инга Сергеевна готовила доклад «Об ответственности общества перед интеллигенцией и ответственности интеллигенции перед обществом» для выступления на философском семинаре по приглашению академика Остангова в институте, который он возглавлял. При подготовке к докладу перечитала массу литературы по теме, в том числе и сюжеты, которые в деталях открыли драматизм тех событий. В статье М. С. Геллера в журнале «Вопросы философии»? 9,1990 г. были такие слова: «Один из высылаемых вспоминал, что при посадке на пароход на лицах провожающих было изумление и тоска: ни один человек, как и мы сами, не мог, по-видимому, понять смысла нашего странного наказания – высылки за границу, – в то время, когда каждый почел бы для себя за спасение уход из советского эдема».

В этом был парадокс их трагедии, вспоминала Инга Сергеевна свои тогдашние записи: «Каждый почел бы за спасение уход из советского эдема», в то время как каждый не хотел уезжать из страны, потому что думал не о своем личном спасении, а о спасении всего Отечества от тех бед «советского эдема», которые им уже виделись тогда, потому что глубокие знания, исследования и понимание того, что происходит, позволяли им быть провидцами. Именно потому эта «высылка-спасение» была наказанием, как с позиции высылающих, так и с позиции высылаемых.

В памяти воскресли те дни, когда социологи, в силу открывшихся в хрущевскую оттепель возможностей, энергично принялись изучать еще недавно недоступные труды многих из присутствовавших на корабле. Однако и тогда, в середине шестидесятых, нереальность достижения подлинной свободы стала проявляться в нападках со стороны блюстителей «принципов» на тех социологов, которые пытались «теорию стратификации» Питирима Сорокина считать более достоверно объясняющей социальную структуру общества, чем марксистская «теория классов». Обращение же к идеям философа по теории конвергенции вообще считалось почти крамолой.

И вот она здесь, вместе с ними, с этими знаменитостями, с которыми можно непосредственно пообщаться. Она и сама много усердия отдала гуманитарной науке, будучи юристом, социологом, доктором философии… У нее есть о чем поговорить с ними… Но все дело в том, что она знала их, а они ее – нет. И ее останавливала неуверенность в том, захотят ли они с ней общаться. Пути, приведшие их на этот корабль, были разные: они – высланы, высланы государством в лице высших представителей власти, по спискам, контролируемым самим Лениным, а она здесь – добровольно, по собственному решению. И ей казалось, что узнай это, они ни за что не захотят общаться с ней.

Инга Сергеевна уже не понимала, от чего плохо себя почувствовала – то ли от качки, то ли от глубокого душевного дискомфорта и отчаянного одиночества. Головокружение, тошнота вынудили ее все же покинуть палубу и расположиться на диванчике другого маленького салона, где она снова оказалась одна. Она облокотилась на мягкую спинку, закрыла глаза. Через какое-то время вздрогнула, сообразив, что качка погрузила ее в дремоту, которая только усилила плохое самочувствие.

Никого не было вокруг, чтобы попросить хотя бы стакан холодной воды, потому, превозмогая физиологический дискомфорт, она решила снова вернуться на ту же закрытую, но прохладную палубу. Идти было трудно, и от падения ее спасла большая бочка, за которую она ухватилась. Остановившись, она с опаской глянула в окно. Корабль еще сильно качало, но нельзя было не заметить, что солнце, преодолевая натиск облаков, возвращало морю присущий ему сине-зеленый цвет и умиряло его свирепость. Теперь уже казалось, что игра океана с кораблем была затеяна для того, чтобы взбодрить его томящихся пассажиров. А волны, словно недовольные тем, что использованы впустую, нехотя отступали, отплевываясь все меньшей силы плевками…

Инга Сергеевна стала смотреть по сторонам, чтобы разглядеть поблизости место, где бы можно было присесть, и увидела приближающегося стройного мужчину примерно возраста Иисуса Христа. Он был строен и привлекателен. Тщательно зачесанные наверх волосы красиво обрамляли большой лоб и подчеркивали правильность черт лица. А очки и отогнутые на темный пиджак кончики воротничка белоснежной сорочки придавали всему облику незнакомца строгость и академичность. Вдруг Инга Сергеевна сообразила, что это не кто иной, как Питирим Сорокин. Глубокий взгляд его умных, пытливых глаз, казалось, был устремлен на нее и вызвал чувство страха из-за того, что он потребует объяснения, как она оказалась на этом корабле.

Она мгновенно повернула голову в противоположную сторону, делая вид, что не придала значения появлению на палубе незнакомого ей человека.

Но что-то невероятное произошло в этот момент. Острое чувственное ощущение словно поглотило все ее тело и исстрадавшуюся душу. Она застыла, не желая шевельнуться, дабы не нарушить это волшебство душевного и телесного состояния. Голова продолжала кружиться, но это было иное, чем от качки, головокружение. Это было головокружение от всепоглощающей любви и ощущения себя любимой. Затем она почувствовал, что тихо, осторожно поворачивается в кругу замкнутых сильных рук мужчины, обнимающего ее со спины.

Оказавшись с ним лицом к лицу, она остановилась и хотела ему что-то сказать, но горло не реагировало на ее усилия. Что-то мешало ему издавать звуки. Она смотрела в глаза хорошо знакомого и в то же время неизвестного мужчины и ощущала все большее растворение своего тела в нем. Тут она почувствовала, что может все же заставить горло с нежностью произнести его имя, но оно показалось каким-то неадекватным назначению. Для официального и непривычного – Питирим – она не могла найти ласкательного эквивалента и потому молча уткнула лицо в его плечо и заплакала слезами любви, на которую, считала, уже не была способна.

– Не надо, не надо плакать, – произносил он, прижимая свою щеку к ее щеке и все крепче обнимая ее. – Все будет замечательно. Мы все преодолеем. Ничто не пропадает в этой жизни. Все, что в нас есть, наши знания, наш опыт, трудолюбие – все еще послужит нам и людям, человечеству. Я уверен в этом. – Он остановился. Затем тоном, каким взрослые рассказывают детям сказки и разные истории, продолжил, еще сильнее прижавшись щекой к ее щеке. – Я знаю, почему ты не решалась с нами общаться.

Ты считаешь, что мы попали сюда разными путями. Нас выслали, выставили, а ты – сама, добровольно. Но это неверно. Ты заблуждаешься. Тебя тоже выставили, только в другой форме, не так явно.

Эмиграция в большинстве случаев – это высылка, потому что она является следствием причин, которые тебя выталкивают, если не силой, как нас, оказавшихся на этом корабле, то общим потоком неудовлетворенных жизнью, не видящих перспектив, запуганных разного рода войнами, конфликтами. Но какими бы путями ни оказались эмигранты на чужой земле (высланными, бежавшими или уехавшими добровольно), эмиграция – это всегда риск, всегда преодоление, требующее огромных усилий, смелости и дерзости. Это всегда ломка привычных стандартов жизни, к которым привык, адаптация к новому образу жизни, культуре, языку общения.

Сколько страданий претерпели представители высшего российского общества, его цвет, вытолкнутые большевистским переворотом? А сколько пришлось преодолеть первым американским поселенцам, так называемым пилигримам, которые бежали в Америку от религиозных преследований последователей протестантской религии в Англии, чтобы жить свободно! Около половины из них умерло в первую тяжелую зиму на новой Земле, где они закладывали основы демократического устройства общества.

– Он остановился, повернул голову к морю, которое все более умиротворялось, и, устремив взгляд куда-то вдаль, продолжал тоном философа-мудреца, к которому устремлены взгляды огромной воображаемой толпы слушателей. – Эмиграция – это часто поиск спасения, пути выживания не только в физическом смысле этого слова, но и дерзновенный поиск нравственно-духовного выживания, которое дает свобода… «И… что бы ни случилось в будущем, я знаю теперь три вещи, которые сохраню в голове и сердце навсегда: Жизнь, даже самая тяжелая, – это лучшее сокровище в мире. Следование долгу – другое сокровище, делающее жизнь счастливой и дающее душе силы не изменить своим идеалам. Третья вещь, которую я познал, заключается в том, что жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении…»

Для Инги Сергеевны было очень важно то, что говорит авторитетнейший философ. Он словно отвечал на мучившие ее вопросы. Но сейчас… сейчас она не хотела отвлекать свои эмоции от ощущения блаженства в его объятиях. Сейчас он был для нее только мужчиной, которого она желала как женщина. Она слегка отстранилась, высвободила руку, прижатую к его груди и, выражая взглядом всю жажду любви, нежно прислонила ладонь к его губам. И он, поняв ее… замолк, еще сильнее прижавшись к ее телу, покрывая поцелуями губы, шею, каждую частичку ее лица. Когда его губы коснулись ее глаз, они показались столь горячими, что она сильно зажмурилась…

ИНГА сильно зажмурила глаза, затем открыла и снова закрыла, чтобы не притупить всю остроту счастья от близости с мужчиной, который, казалось, явился к ней для того, чтобы вознаградить тем, для чего только она, быть может, была создана, но чего недополучила в жизни, – подлинной любовью.

Она протянула руки к его лицу, которое хотела приблизить к своему, но с ужасом ощутила пустоту. Руки ее поднимались и падали, не найдя того, к чему были устремлены. Она испуганно открыла глаза, снова зажмурила их и вдруг поняла, что жар глазам сообщали не губы влюбленного в нее и любимого ею мужчины, а назойливый луч солнца. Она уткнулась лицом в подушку, которую отчаянно начала избивать кулаками, и, устав, заплакала.

Она заплакала жалобно, как ребенок, у которого внезапно из ручки вырвался любимый воздушный шарик. Явь неотступно заявляла о себе, но ни тело, ни душа не хотели расставаться с волшебным сном и были охвачены сексуальным возбуждением.

Инга с ненавистью глянула на окно, пропустившее этот неуместный, нахальный луч-разлучник и пожалела, что не зашторила на ночь окна. Она обычно не затемняла их (обрамленные с обеих сторон тяжелым гобеленом) с ранних весенних дней, так как бодрость, прилив энергии придавало пробуждение от естественного света, особенно, когда оно озарено лучами солнца.

Уже семь лет она не должна была отправляться рано утром на работу или по общественным делам, но с привычной всю жизнь обязанностью вставать рано так и не рассталась. В отличие от предыдущей активной научной и общественной жизни в России, здесь, в Америке, Инга могла себе позволить не подстраховываться «беспардонным» будильником, а для пробуждения надеяться только на утренний свет, появляющийся в окне в соответствии с вечными законами природы.

А сейчас она ненавидела это установленное ею правило и, вопреки своим материалистическим взглядам, непременно хотела вернуться в сон, так как была еще полностью во власти того, что испытала в нем. Она вскочила с постели и с остервенением задвинула светонепроницаемые шторы, в результате чего спальня погрузилась во мрак. Она тут же улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и замерла с неукоснительной верой, что погрузится в этот же сон. Но, вопреки ее желанию окунуться в мистику, пробуждение все более нагромождало мыслями и проблемами повседневной реальности, и ей стало одиноко, тоскливо и неуютно в затемненной спальне.

Она вяло подошла к окну, раздвинула шторы, и солнечный луч, который ранее всегда радовал ее, теперь вызвал озлобленность и раздраженность. Она направилась в ванную комнату, снабженную большим, просторным гардеробом, чтобы переодеться для бассейна.

Раздался звонок. Инга подняла трубку телефона и услышала голос мужа. Саша, пребывающий на каком-то особенном эмоциональном подъеме, справился о самочувствии жены и в игривой форме пожелал жене справиться с подготовкой к приему гостей у них дома вечером.

Только она положила трубку, раздался новый звонок. Эта была Анюта. Ее голос тоже был преисполнен счастья, и она сообщила, что Игорь уже все подготовил к тому, чтобы оформить документы для поездки в Россию весной следующего года. Пока он планирует их пребывание на год, а там видно будет. Инга давно слышала от зятя о его проектах перевести часть бизнеса в Россию, но не хотела верить, что это всерьез и реально. И вот…

Когда Игорь, глядя на своих быстро богатеющих ровесников, бросил университет, где он работал с момента приезда в США, и занялся собственным бизнесом, Инга с мужем были расстроены. Они хотели видеть в зяте, ставшем в России в 25 лет кандидатом математических наук, известного процветающего ученого с самым надежным в Америке статусом – полного профессора, для чего, по их понятиям, у него были все шансы. Но он изменил все свои планы, занялся бизнесом, который пошел, можно сказать, с самого начала успешно. Не только математический, но и житейский талант помогали Игорю «вычислять» ситуацию на рынке в прошлом, настоящем и будущем, что обеспечивало успех его все расширяющемуся делу.

– Мам, я так счастлива! – говорила Анюта повышенным от восторга голосом. – Я рада, что Катюшка будет учиться в московской школе.

Мать, с одной стороны, искренне радовалась счастью дочери, ее удовлетворенности жизнью и новым перспективами. С другой – вынуждена была с грустью констатировать, что Анюта, выражая радость от предстоящего отъезда, ничем не проявила тоску о том, что она снова будет разделена с родителями океаном, через который они семь лет назад перелетели ради нее, с самой вершины своих карьер в новосибирском Академгородке, которому отдали лучшие годы жизни.

В Америке им не довелось устроиться в одном городе. Но все же расстояние их разделяло небольшое – около часа перелета или около шести часов на машине, что позволяло им часто видеться и бывать вместе на семейных торжествах, праздниках, а Катюшке – проводить у бабушки с дедушкой летние, зимние, осенние и весенние каникулы.

По календарю осень уже перевалила за вторую половину, но в этом штате жара не перестала быть основной характеристикой погоды. Инга вышла за порог спальни и бросила в витиеватой формы водоем надувной матрас. Лучи солнца усиливали сверкание воды при малейшем ее колебании, что придавало бассейну вид подлинного, но сказочных размеров изумруда.

Инга стремительно погрузилась в воду, чтобы мгновенно преодолеть разность температур между водой и телом, но плавать, вопреки ежеутреннему правилу, не стала, а улеглась на матрас, отдавшись вместе с ним во власть движения воды. Легкое покачивание опять воспроизвело ощущения прошедшей ночи, и щемящая тоска по необратимой утрате в своей жизни чего-то существенного, важного повергла в уныние.

«Впадать в уныние – большой грех», – вспомнила она предостережения многовековой мудрости и стремительно спрыгнула в воду. Освежившись, она, легла в тенистое место на покрытый красочной махровой простыней шезлонг.

Комфорт и красота окружали ее и поднимали настроение.

– Что дурью маяться, – сказала она себе строго, словно смахивая с души и тела эти неуместные, почти крамольные ощущения, спровоцированные сном. – Живу как в раю, муж на постоянной позиции полного профессора в университете, где пользуется почетом и уважением.

Солидная университетская зарплата и консультантская деятельность в фирмах обеспечили материальный достаток такого уровня, на который они даже не рассчитывали, когда приняли решение поехать в США на работу в драматические дни августа 1991 года.

Дорого обставленный трехэтажный дом с пятью спальными комнатами, большим садом и бассейном; путешествия по миру, одежда из дорогих магазинов. В их, соответственно дому, большом гараже умещались три дорогие машины – мужа, ее и третья – микро автобусик на случай путешествий с семьей дочери или с гостями, которых у них бывало немало из разных стран, в том числе и из России. Можно сказать, беззаботная, благополучная жизнь в свое удовольствие в стране изобилия, где мало кому понятно, что такое дефицит, стояние в очередях или толкотня в невыносимо холодном или, наоборот, жарком автобусе, трамвае.

Даже этот теплый климат, когда в октябре еще можно купаться в бассейне и загорать – не есть ли компенсация за долгие годы в холодной Сибири?!

Со школьных лет Инга всегда страдала от нехватки времени из-за перегруженности учебой, общественной работой, научной, организационной работой; из-за вечного «писания» чего-нибудь (докладов, диссертаций, книг, статей, отчетов), вечного неизбежного расходования времени на быт. И вот: нет работы, нет необходимости корпеть над статьями, книгами, нет необходимости тратить время на быт, заботы о котором здесь у них распределены между еженедельно приходящей уборщицей-мексиканкой и моющими, стирающими, чистящими, перемалывающими, выжимающими, взбивающими машинами. Лежи себе и кайфуй у бассейна, радуйся жизни, читай сколько хочешь и чего хочешь, или разъезжай на машине…

А сегодняшний день обещает быть одним из тех, которые были особо милы ее сердцу, так как вечером к ним домой на прием вместе с американскими коллегами Саши по кафедре прибудут гости из России. Это – незнакомые ей ранее коллеги мужа, которые прилетели несколько дней назад.

«Только бы Саша не пригласил этого Анатолия Болтунского», – подумала Инга, досадуя на себя за то, что не попросила об этом мужа заранее.

Муж всегда приглашал Болтунского на русско-американские вечеринки у них дома, хотя знал, что жена недолюбливает его. Инга не скрывала своих антипатий к этому человеку с первых встреч с ним в их ранней академгородковской молодости.

Анатолий работал в одном из институтов, с которым как математик сотрудничал Саша. На поприще этого сотрудничества, которое по традициям жизни Академгородка всегда сопровождалось вечеринками, посиделками у костра, Инга и имела неудовольствие встречаться с Болтунским.

Он был антиподом ее представления об интеллигенте, личностные характеристики которого должны соответствовать двум основным критериям: высокой нравственности и культуре. Болтунский не отличался ни первым, ни вторым. За ним вечно плелся хвост интриг, сплетен на почве зависти ко всем, кто преуспевал больше его в науке.

Он, безусловно, был человеком способным и образованным, но мешала ему, по мнению многих, неаккуратность. Неаккуратность во внешнем облике, в отношении к людям, к работе, над чем он никогда, возможно, не задумывался. В принципе, его можно было не без серьезных оснований отнести к неудачникам. Природа не наделила его привлекательными внешними данными, потому он любил в шутливой форме (за которой скрывал вполне серьезную самооценку) повторять известное изречение:

«Всякий мужчина привлекателен, если он чуть красивей обезьяны».

Он был действительно чуть красивей обезьяны, но его концепция на сей счет позволяла ему небезуспешно претендовать на красивых женщин, каковыми были его первые две жены. Но ни первый, ни второй брак ему ни счастья, ни детей не принесли. Очевидно, внутреннюю красоту и належності, котаря, по утверджений Анатолія, скривалась за его неброской, мягко говоря, внешностью, красавицы не обнаруживали и разочарованно его покидали, к счастью, необремененными потомством.

Когда же он понял, что жены-красавицы ему не под силу, а причины отсутствия детей кроются в нем, он после последнего развода долго опасался вступать в брак, ведя при этом отнюдь не отшельнический образ жизни. В этот период он любил часто повторять: «Раньше у меня были жены красавицы, но дуры, теперь я найду себе дурнушку, но умницу». Однако его замыслу не дано было осуществиться, и в канун отъезда в Америку он женился на женщине уже далеко не юного возраста, не красавице и не дурнушке, не умнице и не дуре, очень средней, серой особе, к тому же такой же бездетной, как и он сам.