– Позвони, старик.
– Я позвоню около полудня.
Мы медленно спустились по ступенькам.
– Полагаю, Дэйзи тоже позвонит. – Он посмотрел на меня беспокойно, будто надеясь, что я сейчас приведу какое-то подтверждение этому его предположению.
– Я тоже так думаю.
– Что ж, прощай, старик.
Мы пожали друг другу руки и я направился к калитке. Не дойдя немного до калитки, я вдруг вспомнил кое-что и обернулся.
– Все они – нравственно разложившиеся трупы, – закричал я через газон. – Ты один чище всей этой грязной своры, вместе взятой.
Я ни разу не пожалел о том, что сказал тогда это. Это был единственный комплимент, который я когда-либо сделал ему, так как я предосудительно относился к нему от начала до конца. Сперва он вежливо кивнул мне, а потом на лице его изобразилась такая лучезарная и понимающая улыбка, будто мы всегда были в радостном согласии с ним по этому поводу. Его великолепный розовый костюм ярким пятном выделялся на фоне белых ступенек, и я вспомнил тот вечер, когда я впервые подошел к его родовому поместью три месяца назад. Газон и аллея были заполнены лицами тех, кто догадывался о его нечистых путях, а он стоял тогда на этих самых ступеньках, скрывая от них свою чистую мечту, и махал им рукой на прощанье.
Я поблагодарил его за гостеприимство. Мы всегда благодарили его за это, – я и все остальные.
– До свидания, – крикнул я. – Мне понравился завтрак, Гэтсби.
Я в городе. Какое-то время я пытался составить список котировок акций с твердым сроком погашения, но потом уснул в своем кресле-качалке. Перед самым полуднем меня разбудил телефон; выбраться из кресла мне стоило таких усилий, что на лбу у меня проступил пот. Звонила Джордан Бейкер; она часто звонила мне в это время, так как постоянно курсировала между отелями, клубами и частными домами, и найти ее любым другим способом было очень трудно. Обычно ее голос лился из трубки бодро и спокойно, будто в окно влетал кусок дерна, только что вырванный с зеленой площадки ударом ее клюшки по мячу, однако этим утром он казался резким и сухим.
– Я съехала из дома Дэйзи, – сказал я. – Я сейчас в Хемпстеде, и сегодня вечером еду в Саутгемптон.
Наверно, съехать из дома Дэйзи было проявлением такта, однако это меня покоробило, а ее следующая фраза и вовсе ожесточила меня.
– Ты был не очень вежлив со мной тогда вечером.
– Какое это могло иметь значение тогда?
Молчание в трубке. Затем:
– Ладно… я хочу видеть тебя.
– Я тоже хочу видеть тебя.
– А что, если я не поеду в Саутгемптон, а вместо этого приеду в город сегодня вечером?
– Нет… только не сегодня вечером.
– Ну, хорошо.
– Сегодня вечером у меня никак не получается. Различные…
В таком духе мы продолжали разговор еще некоторое время, а потом вдруг наш разговор прервался. Я не знаю, кто из нас первым бросил трубку с резким щелчком, но я знаю, что это мне было все равно. Я не смог бы выдержать разговора с ней за чаем в тот день, даже под угрозой того, что мне никогда больше не доведется с ней разговаривать после этого.
Через несколько минут я позвонил в дом Гэтсби, но линия оказалась занятой. Я пытался дозвониться четыре раза; наконец, сердитый голос коммутатора сообщил мне, что линия удерживается в разъединении на далеком расстоянии от Детройта. Вынув расписание поездов, я обвел маленьким кружком поезд в три пятьдесят. Затем я откинулся на спинку кресла и попытался собраться с мыслями. Был еще только полдень.
Когда я проезжал в поезде мимо зольных куч тем утром, я намеренно пересел на другую сторону вагона. Я знал, что там весь день будут толпиться любопытствующие, мальчишки будут искать в пыли темные капли крови, а какой-нибудь словоохотливый мужичок будет рассказывать снова и снова о том, как все произошло, и чем чаще будет рассказывать, тем меньше будет верить сам в реальность этой истории, пока, наконец, не сможет больше о ней говорить, и эта история о трагическом конце Миртл Уилсон канет в лету. Теперь я хочу вернуться немного назад и рассказать, что произошло в этом гараже после того, как мы уехали оттуда позапрошлой ночью.
С большим трудом им удалось отыскать ее сестру Кэтрин. В ту ночь она, видимо, нарушила свой зарок не пить, потому что когда она приехала, она была накачана алкоголем настолько, что ничего уже не соображала, и ей никак не могли втолковать, что скорая уже повезла во Флашинг труп ее сестры. Когда до нее дошло это, она тотчас упала в обморок, как будто именно этот факт был самым несносным во всем этом деле. Кто-то по доброте душевной или из любопытства взял ее в свою машину и повез вслед за скорой.
Далеко за полночь люди, постоянно меняясь, толпились у гаража, а Джордж Уилсон качался, сидя на диване внутри. Какое-то время дверь в контору оставалась открытой, и всякий, кто заходил в гараж, волей-неволей заглядывал туда. Наконец, кто-то сказал, что это позор, и закрыл дверь. Михаэлис и несколько других мужчин находились рядом с ним: сначала их было четыре или пять, потом осталось двое или трое. Еще через какое-то время Михаэлис сказал последнему вошедшему задержаться на пятнадцать минут, пока он пойдет в свою контору и сварит себе кофе. После этого он просидел там наедине с Уилсоном до рассвета.
Около трех часов ночи бессвязные бормотания Уилсона перешли в другое качество; он немного успокоился и начал говорить о желтом автомобиле. Он заявил, что знает, как вычислить, кому принадлежит этот желтый автомобиль, и потом проговорился о том, что пару месяцев назад его жена вернулась из города с синяками на лице и опухшим носом.
Но когда он понял, что проговорился, он вздрогнул и снова начал причитать «О, Боже мой!» своим страдальческим голосом. Михаэлис сделал неуклюжую попытку отвлечь его.
– Как долго вы прожили в браке, Джордж? Успокойся, посиди минутку тихо и ответь мне на мой вопрос. Как долго вы прожили в браке?
– Двенадцать лет.
– Дети у вас были? Сиди спокойно, Джордж; ответь мне – я задал тебе вопрос. Дети у вас были когда-нибудь?
Большие коричневые жуки настойчиво бились о тусклую лампочку, и каждый раз, когда какой-нибудь автомобиль проезжал по дороге за окном, ему он казался тем самым автомобилем, который несколько часов назад проехал и не остановился. Ему не хотелось заходить в гараж, потому что верстак, на котором лежало тело, был в пятнах крови, поэтому перемещался он только по конторе (и к утру уже изучил каждый предмет в ней), время от времени подсаживаясь к Уилсону и пытаясь его как-то успокоить.
– У тебя есть церковь, в которую ты иногда ходишь, Джордж? Может, ты там уже давно не был? Может, я мог бы позвонить в эту церковь и попросить священника придти сюда, чтобы он поговорил с тобой, а?
– Я не состою ни в какой общине.
– У тебя должна быть какая-то церковь, Джордж, для таких случаев, как этот. Ты не мог ни разу не быть в церкви. Разве ты не венчался в церкви? Послушай, Джордж, ответь мне: ты не венчался в церкви?
– Это было очень давно.
Усилие, которое он сделал, чтобы ответить, нарушило ритм его качаний, и на какое-то мгновение он затих. Потом снова то же наполовину осознанное, наполовину растерянное выражение вернулось в его потухшие глаза.
– Открой вон тот ящик, – сказал он, указывая на письменный стол.
– Какой?
– Вон тот… да.
Михаэлис открыл ящик, ближайший к его руке. Там не было ничего, кроме маленького, дорогого собачьего поводка, сделанного из кожи с серебряной оплеткой. Он выглядел, как новый.
– Это? – спросил он, вынув его.
Уилсон присмотрелся и кивнул.
– Я нашел его вчера вечером. Она пыталась объяснять мне что-то, но я сразу понял, что тут что-то нечисто.
– Ты хочешь сказать, что твоя жена его купила?
– Она держала его в шелковой бумаге на своем бюро.
Михаэлис не увидел в этом ничего странного и привел Уилсону десяток причин, по которым его жена могла купить себе собачий поводок. Но, по-видимому, Уилсон уже слышал некоторые из этих объяснений раньше от Миртл, так как снова начал причитать «О, Боже мой!», только уже шепотом, из-за чего несколько версий его утешителя не были услышаны.
– Тогда выходит, это он убил ее, – сказал Уилсон. Его рот внезапно открылся.
