Душе там было скудно.
Здесь – рай.
Ровно год тому назад меня казнили. За что? Это, в принципе, не имеет никакого значения – всякое в жизни случается. У каждого. Формальный повод найти не трудно. Тут важнее – а мне-то что с того?
С одной стороны, не каждому так везёт. С другой – не я первый, не я последний. Казнили, и казнили. День выбрали так себе – уныло-промозглый, хоть самому с тоски в петлю лезь. Планов особых я на этот день не строил. Так что ничего и не потерял.
Так мне казалось накануне казни. Да и первые дни после неё нисколько не омрачили моих светлых надежд. А потом такая дребедень началась – ни в сказке сказать, ни пером описать. Но придётся. Даже у нас тут без отчётности никак не обойтись.
***
Началась новая моя жизнь с того, что про меня забыли, как я думал. За несколько последующих дней – лишь кратковременные явления докторского вида молчаливых типов, то подключавших меня к неким аппаратам, то пичкавших разного рода таблетками и уколами. Издёргался я до нервного тика, ожидая хоть каких-то событий в том санатории одиночного типа, куда меня засунули после экзекуции. Еда, грех жаловаться, была на высшем уровне. Опять же в моих апартаментах был шикарный бассейн и великолепно оборудованный тренажёрный зал. На этом всё. Ни словечком ни с кем не перекинуться, ни элементарную пульку расписать. И вот, наконец, по мою душу явились.
Да не абы кто, а сам Ярослав Залыгин, руководитель Конторы – организации, в которой мне теперь и предстояло трудиться. По совместительству – лучший друг. И я пока не знал, облегчает сей факт мою участь или же совсем наоборот.
– Карлуша, как себя чувствуешь? Кстати, как пережил казнь? Таблеточки по расписанию принимать не забываешь? А то подхватишь на какой-нибудь трухляндии заразу, лечи тебя потом… – Ярик в своем репертуаре: ни «здрасьти», ни «прости» – с места в карьер.
– И тебе привет.
– Давай быстро пробежимся по формалитету, а потом, смакуя долго и подробно, определимся с тем, как тебе жить дальше. Хотя бы ближайших пару-тройку недель – глубже на первый раз заглядывать не будем.
– Нормально пережил… – едва успел вставить я свои три копейки в скороговорку новоприобретённого начальства.
– Что? – Ярослав, совершенно не обращая внимания на мой насупленный вид, основательно устраивался за рабочим столом: одну за другой доставал из портфеля какие-то папки, блокноты и распределял их по поверхности стола. – А! Вот и хорошо. Аппаратура вроде как никаких изъянов в твоём организме не зафиксировала. Общий физический и душевный фон в норме. Но какой-то ты заторможенный, Карлуша…
– Да вы меня тут полторы недели промариновали. А в твой речевой галоп мало кто… – опять я не успел закончить фразы.
– Итак, Константин Арл. Полных лет – 34. Холост… – бормотал Ярослав, уткнувшись в одну из раскрытых папок.
– В порочащих связях не замечен, и так далее и тому подобное. Ты кому сейчас все это рассказываешь, Яр? Мне? Себе? – не выдержав, заорал я. И это, похоже, возымело нужный эффект, поскольку мне удалось вызволить друга из чиновничьей ипостаси.
– Хорошо, – вздохнул Ярик и отпихнул от себя все бумаги. – Так и запишем: перенёс медико-лабораторный период без патологических изменений. По-прежнему не в меру ворчлив, в меру критичен и судорожно нетерпелив.
– Ярррр! Заканчивай, по-хорошему прошу!!!
– Как скажешь, Карлуша. К делу, так к делу.
– И хватит уже с меня этой детской клички! Будь добр…
– А вот тут извини, Константин Алексеевич. Теперь ты по всем официальным бумагам – Карл, – Ярослав хлопнул ладошкой по стопке лежащих перед ним папок. – И скажи спасибо, что новое имя почти всю прежнюю родословную в себе хранит. Вот Карлом в новый мир и пойдёшь. Точнее, исхожен и изучен он уже вдоль и поперёк. Но для вхождения в тему, практикант Карл, он тебе более чем подходит.
– Когда? – моё нетерпение давно уже вышло за грань дозволенного, и я был совершенно не в том настроении, чтобы с этим бороться.
– Не торопи любовь. Через два дня отправишься. А пока что знакомься с вводными, – Яр передал мне серебристо-пепельный диск с ладонь величиной, и у меня сразу возникло ощущение обретения. Будто я стал полнее – не в физическом, в каком-то ментальном плане. Цельнее, что ли. Хотя и ощущения ущербности себя былого тоже не появилось. Был одним, стал другим. Апгрейднутым. Корявое определение. Но лучшего не подобрать. – Это твой персональный опекун – операционный комплекс универсальной навигации. Некоторые твои будущие коллеги рекут его ангелом-хранителем, ну или просто ангелом. Не нравится им, видите ли, сама концепция опекунства над собой.
– А…
– А ангел – правильнее ангэл, но так неудобно, слух режет, – потому как анализатор глобальных экзопланетных латералий. Ну и вместе с тем хранитель невообразимой бездны информации и твоей шкуры в разного рода передрягах. По ходу сам разберёшься в своих с ним отношениях.
– Лате… чего? – только успел я промычать, как тут же и получил ответ на свой вопрос – ангел сработал. В общем, если пренебречь неизбежной притянутостью за уши расшифровок аббревиатур, в сухом остатке получим банальное межпространственное и межвременное взаимодействие миров. И думы о том, где и когда это получается хорошо или не очень.
– Судя по просветлевшему взору, Карлуша, опекун подтвердил своё согласие считать вас сродниками. Ну и славно. Мне меньше менторствовать. А отправляетесь вы с ним на Недельку. На недельку, до второго, – напевая, Яр материализовал перед собой ещё один объёмистый портфель – чемодан почти – прилично потёртой иссиня-черной кожи, – я уеду…
– Как на недельку? Ты говорил минимум на пару?
– Вот снова-здорово. Опекун твой уснул, что ли, – Яр начал что-то чертить пальцем на переднем клапане несессера-переростка, тот раскрылся и взору явились три в ряд искрящиеся бордовым светом пузатые бутыли, с одной стороны огороженные буханкой белого, с другой – приличным куском ветчины в полупрозрачной обёртке, – с самой Лигурии! – такого благоговения в лице и голосе Ярика я не наблюдал уже… Да, пожалуй, никогда не наблюдал. Даже в тот день – лет этак тридцать тому назад, – когда друг мой в первый раз влез в недра родительского системника и мечтательно раскурочил его до полного хлама.
– Ну что, Костя, давай попрощаемся. С Костей, – ответил он на моё не озвученное недоумение. – И – с возрождением!
***
Почему казнь? Наш мир не любит странностей, отклонений и тайн. Точнее – обожает, на уровне сплетен. Но никогда не воспримет всерьёз и не станет считать полновесной составляющей своей жизни. А те немногие несчастные, кто готов принять на веру любую, в общем понимании, нелепицу, – выбирают из двух зол. Либо смириться с установленными границами, обрасти привязанностями, повседневными обыденными заботами и жить «как все», неся на себе печать некой чудаковатости – у кого-то милой, у кого-то болезненной. Либо, как я, исчезнуть. И жить дальше вне условностей и границ.
Одни теряются. Другие якобы гибнут в катастрофах и авариях. Третьи – идут на казнь. Выпендрёж, конечно. Нарциссизм в определенной степени, да. Но для меня это был ещё и способ выматериться перед уходом. На всё это чванство, безумную веру в «избранность», слепую жажду иметь всё и всех, тупое отрицание самой простой истины: умение отдавать – самый ценный талант человека.
Я спалил дворец. Обычный такой нуворишский «домишко», безвкусно раскинувшийся на нескольких заповедных гектарах. С эстетической точки зрения человечество потеряло столько же, сколько от развалившегося свинарника деревни Гадюкино. Обслугу загодя распугал пальбой из дробовика. «Хозяева» же в этот момент, как и было запланировано, изволили отсутствовать. Так что обошлось без жертв. Но хвост я подпалил такой птице, что медийный пожар разгорелся нешуточный. И суд надо мной решили устроить образцово-показательный. Мол, чтобы другим не повадно было.
Сам я весь процесс вёл себя скромно и смиренно. По большей части отмалчивался. В качестве последнего слова проскандировал наспех сочинённый лимерик:
Суета сует,
Пустота пустот.
Человека нет.
Человек не тот.
Где-то вышел сдвиг.
Надломилась ось.
Горло давит крик –
Небывалый гость.
Скоро будет суд
Страшный и святой.
И меня распнут.
И весь мир со мной.
Суд принял во внимание моё примерное поведение во время процесса и счёл его за какое-никакое раскаяние. Поэтому мне не влепили пожизненную каторгу, а просто приговорили к казни. Гуманной. Укол сыворотки. Для судей и публики – смертельной. Но они ведь не знали, что исполнять приговор будет человек Конторы. Так что вкололи мне не яд, а снотворное с некоторыми хитрыми добавками. Которое навсегда стёрло меня из реалий родного мира и увело к дверям миров многих и многих.
***
Сижу на лавочке в парке. Ангел вещает. Я внимаю, блаженно щурясь. Пьянят ароматы зрелой приморской весны (хотя, насколько я уяснил местную географию, отсель до моря никак не меньше трёх тысяч километров). Охристое солнце не слепит, не жарит – хорошо! Живём! И едва успеваю мало-мальски вникнуть что здесь да как, воздух пронзает звонкое:
