Карта капитана Берли. Часть 1

Торжественный (скажем, выпускной в нашем понятии,) вечер организовывался Академией не впервые, что было неудивительно в то время, эпоху бесконечных балов, обедов, пиров, и т. п. Казалось бы, столь светские развлечения не должны не иметь ничего общего с пуританским образом жизни Морской Академии, где во главу угла ставились воинская дисциплина и прочие строгости. Но не будем забывать, что речь идет не о безусых мальцах-школярах, постигающих грамоту в церковно-приходской школе, а о взрослых людях непременно дворянского сословия, к тому же – новоиспеченных капитанах, большинство из которых получали под свое начало судно с полным набором команды. Им не оставалось ничего иного, как применить свои знания, полученные в столь авторитетном заведении, на практике. Не рановато ли? А опыт, практика? Все это так, но не будем забывать, что во времена парусников было много черновой работы. Громада парусов, нагромождение такелажа – управлять всем этим можно было с помощью большого количества людей, которых хронически не хватало. Потому-то вербовались и бродяги, и чернь, не имеющие зачастую ни малейшего понятия о морском деле. Были бы исполнители, остальное потом приложится. Да что вербовали! Вспомним о ходовом в те времена выражении «зашанхаить». И хоть пошло оно от названия города, в портовых трущобах которого похищение людей было особо популярно, можно с большой уверенностью сказать, что в любом портовом городе любой судоходной державы происходило тоже самое. Как правило, бедолагу в каком-нибудь кабаке или таверне владельцы судна спаивали до беспамятства (до дармовщины охотники находились, как видим, во все времена), ну а возвращалась к ним эта самая память уже на судне, несущемся на всех парусах в океане. Горькое похмелье? Да, оно, было действительно горьким.

Так вот, на фоне всего этого выпускники Морской Академии с только что полученным огромным багажом знаний (учителя-то с именем и опытом!), конечно же, должны были выделяться. И кому, как не им, отдавать в руки командование судном, памятуя при этом, что они плюс ко всему дворянского сословия? Не доверять же руководство черни! Одна мысль о подобном в те времена слыла крамольной.

Вечер был в самом разгаре. Его правильнее было бы назвать балом, ведь главенствовали на нем, пусть это может показаться странным, не столько сами «виновники торжества», сколько великосветские дамы, без которых не обходилось никакое событие подобного масштаба. Да и как им здесь не быть? Столько прекрасных кавалеров вокруг, даже можно сказать – столько потенциальных претендентов на супружеское ложе! Почему бы и нет? Все статны, подтянуты, какая выправка! Ну и опять-таки сословие! Старые великосветские львицы не могли не воспользоваться таким шансом. Ох уж эти львицы! Для многих времяпрепровождение на всевозможных балах стало едва ли не смыслом жизни. Потому-то и оттачивали мастерство в этой своеобразной науке некоторые до совершенства. До каких только ухищрений не доходило! Так, к примеру, большинство балов длились всю ночь, сопровождались огромным количеством возлияний, и, чтобы не терять лица, многие великосветские дамы доходили едва ли не до промывки желудка или других ухищрений. Насчет лица – это не преувеличение. Даже вполне естественная легкая бледность на нем считалась признаком дурного тона и служила поводом для насмешек и ехидных хихиканий со стороны более опытных завсегдатаев гуляний.

Ну а о моде разговор особый. Во все времена женщины пытались привлечь к себе внимание мужчин при помощи всевозможных уловок. Например, пудры: бергамотная, лилейная, ландышевая, ирисовая. Духи-эссенции: фиалковая, розовая, нарциссовая, жасминная. Мода: пуфы на плечах, гульфик, пришедший из Дании, узкий рукав из Италии, ворот камзола и его корсаж из Франции, «искусственные волосы», которые вскоре приведут к парикам, а еще позже – к пудренным парикам.

Ну да, наверное, достаточно об этом.

Можно смело сказать, что в этот вечер в танцах Мери для всех остальных кавалеров была занята. Первый танец Мери отдала отцу, что было одобрено бурной овацией и послужило как бы сигналом к действию. Скоро весь зал наполнился танцующими, мелодии и пляски сменялись и чередовались, и хотя многие из них в наши дни могут показаться слишком монотонными и заунывными, в то время отличались новизной и доставляли массу удовольствия всем танцующим. Стоит ли говорить о душевном состоянии Фрея, который весь вечер то и дело устремлял налившейся злобой взгляд в сторону Джона и Мери, которые не отходили друг от дружки, беззаботно веселились и практически не пропустили ни один танец. Чем больше сияло от счастья лицо Мери, тем сильнее наполнялась злобой и ненавистью к Джону душа Фрея. Здесь смешалось все: и ревность, и зависть, и самолюбие. Да разве только это? Не будем отвлекаться на разглагольствования о коварстве и противоречивости человеческих душ, но разве это секрет, что для многих зависть – одно из доминирующих чувств, присущих человеку? Явись, к примеру, к такому обывателю волшебник и предложи на выбор одно из двух: или счастье и достаток на все времена в твоем доме, или горе и нужду – в доме недруга, многие на полном серьезе выберут второе. И пусть звучит это сравнение несколько анекдотично и наивно, но то, что для многих порывы ненависти к недругу берут верх над желаниями личного благополучия, счастья – это однозначно. Уж больно велик искус насолить опостылевшему человеку. Личная выгода может и подождать, а вот спать спокойно совершенно невозможно, зная, что у недруга все хорошо. Он может совершенно спокойно пройти мимо, даже, не заметив вас, поскольку увлечен чем-то своим, или же заметит, поздоровается, вполне приветливо, подчеркиваю, поздоровается, как и с другими, но ваше-то воображение обязательно усмотрит при этом на его лице злорадную ухмылку, которой вовсе-то и не было, ваш слух обязательно уловит в его голосе интонацию, насквозь пропитанную ехидством, чего, как нетрудно догадаться, и в помине не существовало. Увы, так устроен человек с глупейшими его свойствами отравлять жизнь самому себе.

Нужно ли говорить о том, что нечто подобное творилось сейчас и в душе Фрея? Ему казалось – да что казалось, он был абсолютно уверен, что для Джона ничего другого не существовало, кроме победы над Фреем. Вон он, подлец, без устали ухмыляется, мол – я завоевал сердце Мери, а ты, Фрей, остался в дураках. Впрочем, любой другой взгляд в свою сторону Фрей воспринимал как насмешку, ему казалось, что все присутствующие смеются над ним, потешаются над его бесславным поражением. Желание отомстить затмевало все. Казалось, его только и поддерживает мысль, что сейчас будет найдена причина, зацепка, чтобы назначить дуэль, произойдет еще что-то, но это издевательство Джона над ним, Фреем, непременно должно прекратиться. Фрею чудилось, что найдись сейчас какая-нибудь сила, которая свяжет ему руки, ноги, сомкнет уста, одним словом, помешает совершить возмездие, как тотчас же у него, Фрея, сердце остановилось бы от возмущения, иначе жить дальше было бы невозможно. Это все о том же свойстве человека отравлять жизнь самому себе.

Джон тем временем веселился и радовался празднику, присутствию рядом любимой, она и только она существовала в этот миг для него. Никого больше пылко влюбленный юноша вокруг не замечал, о них он просто не думал. А меньше всего о Джеймсе Фрее, но именно тот в этот миг решал его судьбу. Усиленно искались придирка, повод, но их все не было да и не могло быть. Ведь вел себя Джон учтиво, не вызывающе, что еще больше бесило Фрея. И в конце концов он сорвался.

Все произошло мгновенно. Не совладал с очередным наплывом злобы, он решительным шагом направился к влюбленным, а поравнявшись с Джоном, резко отставил в сторону локоть и отчаянно толкнул недруга. Еще никто ничего не успел сообразить, как Фрей тут же застыл в вызывающей позе и почти прокричал:

– Что?! Вы, Кросс, столь невежественны, что не умеете вести себя в приличном обществе?! Грубо толкнуть дворянина и не извиниться? Да вы кровью заплатите за это хамство!

Все было настолько неожиданно, настолько нарушало атмосферу всеобщего веселья, хорошего настроения, что присутствующие отказывались поверить в происходящее. Да им, в том числе и Джону, собственно, и не была дана возможность предпринять что-либо. Ведь ситуацией владел Фрей, не давший никому вымолвить ни слова. Слова непрерывным потоком извергались из уст трясущегося от возмущения Джеймса, и нормальному человеку требовалось еще некоторое время, чтобы опомниться. Слово «дуэль», время и место (какая-то часовенка на окраине города, о которой мало кто вообще слышал), были выпалены почти одновременно, после чего Фрей учтиво сделал легкий кивок головой в сторону Мери и решительно покинул празднество. Все еще некоторое время стояли в замешательстве, кто-то воспринял это как глупую шутку. Иные, видя возбужденное состояние Фрея и понимая, что они завтра же поговорят с Джеймсом и «поставят этого самодура на место», так что пусть он, Джон, выбросит из головы этот инцидент и продолжает наслаждаться необыкновенным вечером.

Что и было сделано. Конечно же, Джон Кросс отдавал себе отчет в серьезности происшедшего и понимал, что долг чести обязывает явиться на дуэль, сколь нелепым не казался бы повод, приведший к ней. Но дальнейшие события, резко обострившийся тяжелый недуг отца, а затем и его кончина полностью поглотили внимание Джона, потому-то нелепая дуэль со всеми ей долгами чести и прочими условностями отошли на второй план. Любовь к отцу, горечь утраты любимого человека затмили все.

Но это для Джона. Для Фрея же не существовало и не могло существовать причин, которые могли бы отодвинуть на второй план предстоящую дуэль. Сама Мери, пылкая любовь к ней (с чего, собственно, все и началось) отошли не на второй, а на сто второй план. Да что там! Он совершенно сейчас не вспоминал о ней, как будто девушки и не существовало. Перед глазами Фрея стояла одна-единственная картина: Джон, пронзенный его шпагой, падает и в предсмертных судоргах видит над собой торжествующего Фрея. Он будет смеяться этому ничтожеству в лицо и наслаждаться справедливым возмездием. Какой сладостной будет эта минута! Она пьянила Фрея, а близость ее придавала сил душевных и физических. И вот теперь, когда Джеймс осознал, что дуэль не состоится, что минута триумфа над поверженным соперником откладывается на неопределенный срок, Фрея охватил неописуемый ужас: как он доживет до этого самого срока? Ведь понимал, что не сможет все это время есть-пить, и вот эта неопределенность сильнее всего и мучительна.

Вдали, на дороге, ведущей к городу, показался всадник. Хотя расстояние до него было довольно-таки приличное, Фрей нутром почувствовал – это Грет. Он даже пошел ему навстречу, настолько хотелось поскорее услышать о результатах поездки. Это действительно был Грет Стоу. Не успел он еще спешиться, как Фрей сразу же набросился на него:

– Говори, каналья, да побыстрее!

Зная вспыльчивый характер друга, Грет поспешно, почти без пауз, пересказал все, что видел и слышал в доме Кросса, умолчав, однако, о главном. Главном, естественно, для себя.

Фрей долго чертыхался, пинал с досады придорожные камни, посылал проклятия всем и вся. Со временем все же успокоился, ведь как бы не заслонял разум порыв гнева, он умел иногда, пусть и редко, овладевать собой, поступить хладнокровно и расчетливо. Он как бы переломил себя, переключил невидимый механизм в режим спокойного действия, став вдруг трезвым, – по крайней мере с виду, как бы равнодушным ко всему. Здравый смысл, а был наш герой человеком далеко не глупым, подсказал, что смерть отца – случай, конечно же, из ряда вон выходящий. Никуда, в конце концов, этот Кросс от него не денется, и он, Фрей, пусть немного позже, но все же непременно поквитается.

С неким облегчением, но все еще чертыхаясь, Фрей вскочил в седло и стегнул лошадь. На друга он в этот миг не обратил никакого внимания. А напрасно. Стоило бы приглядеться. Фрей бы увидел в его глазах какой-то неведомый, ранее не наблюдаемый блеск, а в его учащенно-волнующем дыхании почувствовал бы плохо скрываемое возбуждение, свидетельствующее о том, что случилось что-то неординарное. Конечно же, Грета взволновала отнюдь не смерть старого человека, а то, что тот поведал перед ней. Стоу и не собирался обижаться на Фрея за то, что тот так бесцеремонно бросил его. Напротив, ему самому безумно хотелось остаться одному, обдумать все. Его воспаленное воображение рисовало картины одна волшебней другой, возбужденная фантазия строила воздушные замки. Пока он еще не определился, как лучше поступить, но в одном был уверен – что стоит на пороге выдающегося события, которое коренным образом изменит всю его дальнейшую жизнь.