Восточный ковер

Глава 1

Лекция Рустама Керими проходила в душной, запыленной аудитории, несмотря на довольно прохладную раннюю осень, окутавшую вечерний Баку. Такая погодная аномалия была временным явлением и, в отличие от серой, обыденной жизни лектора – искусствоведа, не могла продолжаться бесконечно долго. После пасмурных, дождливых дней, рано или поздно, выглядывает солнце. Таковы законы природы, которые невозможно изменить человеческой волей. А жизнь не всегда действует по схожей логике. В ней дожди могут лить бесконечно, а солнце как астрономический объект способно затеряться навеки. В такие минуты остается тешить себя надеждой, что когда-то что-то в твоей жизни изменится к лучшему, а потому надо жить и работать, насколько позволяют сложившиеся обстоятельства, твои знания и способности.

Перед студентами Азгосуниверситета стоял молодой мужчина неполных тридцати лет, в темно-сером костюме, белой рубашке с узорчатым галстуком, в черных ботинках с невидимыми, потрепанными шнурками. Большая копна вьющихся волос не могла скрыть зачастивших ранних седин, которых Рустам муаллим не думал скрывать, а тем более стыдиться. Главное, чтобы сохранялась опрятность и свежесть одежды, несмотря на материальные трудности, которые лектор испытывал уже на протяжении довольно долгого времени. Намного раньше холодной, недолговечной осени за окном. Учение о красоте не должно сопровождаться мятым пиджаком, даже если его неоднократно подвергали жесткой чистке и штопке. Воротник рубашки должен сиять белизной, несмотря на их скудное количество. Всего три пары, которые приходилось после работы поочередно и быстро выстирывать, чтобы успеть подсушить и выгладить к следующим занятиям. Отягчалось это последствиями неудачного брака и другими печальными событиями из жизни азербайджанца-эмигранта, волею судьбы когда-то перешедшего советско-иранскую границу. Вернее, границу пересекал его отец, а малолетний Рустам не понимал, какими тяготами для него обернутся пройденные приграничные тропы. Материальные невзгоды, проблемы личной жизни, к счастью, для Керими глушились не алкоголем, а своим любимым делом, которому он посвятил последние десять лет своей жизни. Это было его отдушиной, спасением, смыслом его скудного существования.

– Геометрический узор вышивок состоит из различных линий, прямых, ломаных, многоугольников, включая знаменитые ромбики и звездочки, с которыми мы часто встречаемся, рассматривая национальные вышивки, – он делал паузу, чтобы студенты успели набросать каракули в свои конспекты. – Можно заметить изображения соловья, павлина, удода, воробья, перепелки, куропатки и других птиц, обитающих в пределах Азербайджана. Более того, самка и самец какой-либо из перечисленных пород птиц является излюбленным мотивом орнамента. Это так называемый мотив влюбленных и мотив разлуки. Как вы сами знаете, любовь и разлука – одна из сильных тем восточного фольклора, которая отражается как в каллиграфии, изобразительном искусстве, литературе, так и в национальных вышивках. Данные росписи мы можем увидеть не только на ковровых рисунках или керамических росписях, но также в стенах Дворца шекинских ханов.

– Какие еще виды орнаментов характерны для национальных мотивов? – спросила девушка, сидящая в первых рядах. Она задавала вопрос, не поднимая головы, чтобы успеть записать в тетрадь все сказанное лектором.

– Конечно же, бута. Кстати, она тоже, в зависимости от расположения, символизирует тему разлуки и любви. Хотя некоторые ошибочно полагают, что бута символизирует исключительно зороастрийский огонь. Несомненно, что зороастризм имел огромное влияние на искусство народов, проживающих на территории, охватывающей современный Иран и Азербайджан, однако он являлся не единственным фактором, влияющим на развитие живописи, ковроткачества, керамики и т. д. В этом огромном котле перемешалось множество культур и направлений. Однако, это тема следующего урока, а пока запишите основные виды вышивок, которые были распространены в Азербайджане в середине XVIII–XIX веков, – голос Керими замедлил темп, перечисляя замысловатые, затейливые названия, под стать самому методу орнаментной вышивки. – Гюлябатын (золотое шитье), тякялдуз (тамбурная вышивка), ортмя (вышивка гладью), джинагы (птичий глаз), сырыма (простегивание), пиляк (вышивка блестками), тоз мунджук (вышивка бисером), чахма пиляк (штампованные бляшки), гондарма (аппликация), мялиля (спираль) и последняя тор тикмя (филейная работа). Записали? – он поднял голову, прищурился и снова продолжил. – Прекрасно. Теперь я покажу наглядные образцы, чтобы у вас было представление о форме и рисунке данных вышивок. Если кому не видно, можете подойти ближе.

Керими извлекал из плотной картонной кипы фотографии различных предметов домашнего обихода, в которых был использован национальный орнамент. Арахчыны, они же тюбетейки, вышитые в Шуше и Ордубаде в XVIII–XIX веках. Различные по размеру и расцветке патронташи, футляры для расчесок, ножниц, наперстков, табаков, занавесы, платки и прочее, прочее.

– Взгляните на это прекрасное рубенди, – Керими держал двумя руками над головой фотографию покрывала на лицо. – А вот изумительный намазлык.

Черно-белая фотография не могла передать всю красоту темно-синего молитвенного коврика, будто влетевшего в студенческую аудиторию из восточных сказок, как волшебный платок. Золотые и красные вышивки в виде цветков граната и его лепестков обрамляли края коврика, гармонично распластываясь по всему прямоугольному полотну, захватывая каждый сантиметр, ни один из которых не был лишним. Взору студентов, которым было уже не до писанины, открывалась тонкая, изящная работа мастера, имя которого никогда не будет суждено узнать истории, даже в пределах старых, учебных комнат. Таковы были правила. В отличие от Европы, где художники увековечивали свое имя на художественных полотнах, на Востоке их имена целенаправленно подвергались забвению. История одного архитектора, который зеркальным отображением высек свое имя на построенном им же здании – яркий тому пример. Никто из его современников не смог догадаться прочесть арабскую вязь в столь замысловатой манере, поверив словам архитектора, что это новый вид орнамента. Прошли века, чтобы современные ученые смогли прочесть имя, которое высилось над именем падишаха, но было ниже высеченного имени Аллаха. Архитектор, стало быть, был человеком богобоязненным. Кто знает, может, это его и спасло от обезглавливания.

– Это саламандж, – лекция продолжалась. – Покрывало на зеркало. Шамахинская работа. XIX век. Вот еще один саламандж. Шеки. XVIII век. Всем видно? Хорошо. А теперь я вам покажу настояшую вышивку. Это не картинка. Ее можно ощутить кончиками пальцев, – он отложил в сторону фотографии и достал из правого кармана пиджака крохотную вещицу. Он смотрел на нее взглядом, в котором перемешивались грусть, радость, нахлынувшая детскими воспоминаниями, а также страх и злоба, словно это был маленький зверек, а не бездушный, пестрый предмет. – Это футляр для часов моего деда, Саида Керими. Тоз мунджук (вышивка бисером), о котором я вам сегодня рассказывал. Город Тебриз, XVIII век.

Никто из студентов не решался взять «наглядный пример» в руки, наблюдая за муаллимом*, созерцающим предмет из красного, синего, желтого бисера.

– Возьмите же, – вышел из оцепенения лектор. – Посмотрите и передайте другим. Дергать за бисер нежелательно, – отшучивался Керими, – он может рассыпаться. Мне несколько раз приходилось его реставрировать. Вещичка не новая, сами понимаете. Это все, что осталось в наследство от моих предков.

– А что стало с самими часами? Они вам не достались? – спросила девушка, сидящая у окна. – Они были золотые? – тут же добавила она.

– К сожалению, я не смог их оставить у себя. Они были сделаны из червонного золота. Высшая проба. – Керими неуклюжим движением собрал фотографии, которые чуть было не рассыпались по прогнившему местами паркетному полу. – Только это долгая история, и к нашим орнаментам она не имеет отношения. Могу только сказать, что на часах была высечена певчая пара. Влюбленные соловушки. Тема любви и разлуки.

Стало ясно, что Керими не желает вдаваться в подробности. К тому же студенты, сидящие в аудитории, лучше многих знали: время сейчас такое, что лучше не откровенничать и порядочнее не расспрашивать. А Керими тем временем взглянул на свои советские часики, для которых не были нужны никакие орнаменты и футляры. Они предназначались для чисто прагматичных целей: отслеживать секунды, минуты и часы. Радовать глаз изящным дизайном в их задачи не входило. Но эти простые и практичные часики показывали, что время, отведенное для урока, закончилось минуты три назад. А кража чужого времени – последнее дело для истинного интеллигента.

– На сегодня, полагаю, можем завершить лекцию. Хочу напомнить, что через две недели мы проведем коллоквиум по пройденным темам, после чего перейдем к керамике и металлическим изделиям. Мой совет тщательно проверить свои конспекты и сверить их с записями своих товарищей. Во избежание нежелательных пропусков и ошибок. Желаю всем удачи. – Керими словно сделал шаг из магического прошлого в настоящее.

Легкий гомон, шаги, и аудитория опустела. Студенты, воплощение юности с ее надеждами и оптимизмом, с непоколебимой верой в будущее и в счастье, спешили к выходу. Керими обычно задерживался минут на десять, чтобы потом выключить свет и плестись в свою каморку в коммунальной квартире, в обычном бакинском дворике, каких в городе были сотни. Уже потом, когда на советских экранах будут властвовать Джульетта Мазина и Софи Лорен, Андриано Челентано и Марчелло Мастрояни, эти дворики станут называть «итальянскими», а бакинцы, переселившиеся в советские «новостройки», с изолированными квартирами и индивидуальными удобствами, но лишенные неповторимого колорита, будут свято уверены, что их родные дворики – шумные, крикливые, со вздымающимися к верхним этажам шаткими лестницами, с которых немудрено упасть и свернуть шею, где все соседи знали все друг о друге, порой не зная ничего о себе – это и есть воплощение итальянского колорита, такого очаровательного на экране и в детских воспоминаниях, но, увы, малоприятного в жизни. Но это будет уже потом, а пока что Керими ненавидел этот двор, в котором видел воплощение своего, увы, незавидного положения в стране, где все просто обязаны были быть счастливы, а диспуты «может ли существовать трагедия как литературный жанр в стране победившего пролетариата» считались вполне обычным делом. Он надел легкий, кремовый плащ, рефлекторно нащупав под левым рукавом небольшой дефект, доставляющий немыслимые душевные страдания. Керими не мог его заделать, залатать, заштопать, зашить. Несмотря на то, что эта дырочка под мышкой плаща не была видна чужому глазу, она казалась следом пулевого ранения, ранившего не тело, а душу. Но душа кровоточила и болела ненамного слабее. Сын богатого купца, теперь должен носить свои же обноски. Но куда страшнее бедности была безысходность. Ему неоткуда ждать помощи. Полнейший тупик. Но пока нужно дождаться завтрашнего дня, чтобы рассеялись небесные тучи и вышло солнце. Тогда уже снова можно будет повесить ненавистный плащ в шкафчик, и пусть грызут его моли. Такие мрачные мысли одолевали его каждый вечер, особенно когда приходилось подниматься по скрипучей лестнице на свой этаж, который надо было делить еще с двумя семьями.

– Добрый вечер, Рустам, – засияла одна из соседок. Разведенная толстушка, никаких эмоций у Рустама не вызывающая. Он же, видать, воспламенял в ее памяти ее первую, а может, не первую любовь.

– Здравствуй, Сима, – буркнул в ответ Рустам и поплелся в свою комнату.

– Грязное белье есть? У меня сегодня стирка.

– У меня все чисто.

Он закрыл за собой дверь и оказался снова в своей комнате, в которой по мере сил хотел создать уют и спокойствие. Кровать, письменный столик с ворохом картинок и фотографий, которые он периодически показывает студентам, несколько ковриков, устлавших пол и стены, которые спасали от сырости и большой хандры. Он устало сел на стул, стоящий у самой двери, успев до этого отбросить ненавистный плащ в сторону. Надо его порвать в клочья, если даже очень холодно.

– Вышивка бисером, – как-то невпопад произнес Керими, закрыв лицо руками.

– Рустам, Рустам, – послышался резкий стук в дверь.

– Что случилось? – с плохо скрываемым раздражением спросил Керими.

– Все же дайте рубашку, – в дверном проеме появилась голова воздыхательницы. – Я же вижу, как плохо вы стираете. Вы это не умеете. Вы тонкая натура, Рустам. Надо беречь эту натуру. Мне все равно вещи замачивать. Снимите рубашку.

Он ничего не сказал. Пришлось повиноваться, тем более стирать сейчас ему совсем не хотелось, впрочем, как и всегда.

– Так-то лучше, – обрадовалась соседка, словно ее одарили дорогим презентом.

– Спасибо, Сима.

Дверь закрылась. Он лег на кровать, упираясь пустым взглядом в потолок. Жизнь теряла смысл с каждым новым часом.

Глава 2

Примерно в половине десятого утра Керими вышел из превращенного в мусорную свалку подъезда и направился неторопливым шагом в свое учебное заведение, где предстояло прочесть несколько лекций «очникам» и студентам вечернего отделения. Солнце не забыло о своем существовании, и это радовало Рустама: можно было обойтись одним костюмом и тщательно выстиранной рубашкой. Сносный галстук, стойкие ботинки, коричневый портфель, нашпигованный рисунками и фотографиями всякой всячины от средних веков до наших дней. Что еще нужно для легкого вкуса почти неуловимой радости? Он шел минут пятнадцать и ни о чем не думал, потому что раздумья не вносили в его жизнь ярких красок. И не услышал, как рядом, совсем у тротуара, остановилась машина, и из нее вышел рослый мужчина в штатском. Суховатое лицо, проницательный взгляд. Такие неспроста встают у тебя перед носом. Керими заметил незнакомца, который быстрым шагом пересек тротуар и оказался лицом к лицу с лектором-искусствоведом. Рустаму стало немного не по себе. В памяти всплыли тревожные кадры из прошлого, когда в их отцовскую квартиру ворвались похожие люди. Они, правда, носили военную форму, но в том, что и этот незнакомец именно «в штатском», а не «гражданское лицо», Керими не сомневался. И только сейчас осознал: ведь эта машина следила за ним всю дорогу. Не то чтобы он ее не видел – просто не обращал внимания, а вот теперь, когда крепкий незнакомец оказался перед ним, вспомнил все.

– Вы Рустам Керими? – сразу же спросил незнакомец.

– Да. Чем обязан? – на лице Керими против воли отразилась тревога: голос предательски дрогнул.

Человек в штатском подошел ближе.

– Моя фамилия Привольнов, – перед глазами Рустама быстро мелькнуло удостоверение. – Яков Сергеевич Привольнов. Я из НКВД*. Нам нужно с вами переговорить по чрезвычайно важному делу.

– Я в чем-то провинился? – Рустам ощущал, как взмокла от пота рубашка. Он этого не любил. Придется терпеть. Он привык терпеть. Все-таки это мелочь.

– Пока нет, – сухо ответил Привольнов. – Но побеседовать все же придется. Будет лучше, если мы отойдем чуть в сторону и не будем привлекать лишнего внимания.

Они стояли в середине тротуара, недалеко от булочной. Мимо проходили люди. Большого внимания на Привольнова и Керими они не обращали, но тем не менее офицер госбезопасности решил пройтись до тенистого скверика со скамейками и отключенным фонтаном. Мимо прокатила небольшая, квадратная будка на подшипниках. Ее катил низкорослый, смуглый мужчина, покрикивая с хрипотцой по сторонам: «Исти пиражки, исти пиражки»**. Будка на подшипниках работала круглый год. Летом он продавал в ней мороженое, напичкав внутрь сухого льда. Керими часто его видел, но так ни разу ничего у него не купил. Сейчас ему вообще было не до пирожков и мороженого. Он никак не мог понять, о каких чрезвычайно важных делах с ним могут говорить сотрудники госбезопасности. О вышивках? Керамике? Коврах? Если бы его сразу же посадили в машину и увезли в неизвестном направлении, это было бы понятно. Такое, увы, случалось со многими. Но «поговорить»?

– Вы, как нам известно, родились в Иране, Рустам Шафиевич? – начал Привольнов, усаживаясь на пустующей скамье синего цвета. – В городе Тебризе. Это Север Ирана, или Южный Азербайджан.

– Вы не ошиблись.

– Ваш отец, Шафи Керими, был довольно зажиточным купцом.

– Было и такое, – нехотя кивнул Керими. Зажиточный купец – это уже «социально опасный элемент», года три назад такого происхождения уже было достаточно для десяти лет без права переписки по 58-й статье.

– У вас много родственников в Иране?

– Немало, но с ними уже давно потеряна связь.

– Как давно вы не имели контактов со своими родственниками в Иране?

– С момента переезда в Советский Союз. Нам запрещалось писать письма и давать свой адрес кому-то ни было из Ирана.

– Кем запрещалось? – вопросы Привольнов задавал профессионально, словно строчил из пулемета.

– Мой отец делал все возможное, чтобы защитить себя и свою семью от нежелательного внимания со стороны недоброжелателей, каких было очень много как там, так и здесь.

– Какие из самых близких родственников остались в Иране?

– Моя сестра. Отец не взял ее, когда переезжал, оставив ее на попечении у своей сестры.

– Почему?

– Отец считал, что девочке необходимо женское воспитание. Моей матери не было уже тогда в живых, и он оставил дочь в доме родной сестры, моей тетушки Эсме. К тому же он не знал, что его ждет здесь, вдали от дома.

– Но вас же он взял с собой.

– Мужчина обязан испытывать трудности в жизни и уметь их преодолевать. Этому он меня учил с детства, поэтому и решился взять с собой, несмотря на мой юный возраст.

– Вы виделись после переезда в Советский Азербайджан со своей сестрой или тетей…гм…Эсме?

– К сожалению, я ничего не знаю об их судьбе, – Рустам нервно сжимал в руке ручку портфеля.

– Вам бы хотелось снова встретиться с ней? – Привольнов наблюдал за мальчишками, которые передразнивали продавца пирожками.

От неожиданности Рустам чуть растерялся, но быстро овладел собой.

– Есть такая возможность?

– Вероятность вашей встречи существует, – без эмоций отвечал офицер в штатском. – Сестра ваша жива, здорова. У нее семья, четверо детей. Мы знаем ее адрес, и в случае благоприятно сложившихся обстоятельств вы снова можете ее увидеть.

– За какие заслуги? – насторожился Рустам, осознавая, что подарки за просто так в НКВД не дают.

– Об этом с вами поговорят позже, – пояснил Привольнов. – Могу только сообщить, что в данный момент нам необходимы люди, так или иначе связанные с Ираном, знающие фарси. Кстати, вы владеете фарси?

– Я знал его в совершенстве. Уже год, после смерти отца я не имел возможности практиковаться на нем и немного подзабыл. Отец старался, чтобы я не забывал языки, какими владел, повторяя, что может наступить час, когда языковые знания могут пригодиться.

– Ваш отец был дальновидным человеком. – Привольнов чуть прищурился, когда луч солнца отразился в окне жилого здания напротив. – Такой момент уже наступил. У вас будет еще достаточно времени, чтобы вспомнить все ваши навыки. К вам будет прикреплен инструктор, с которым вы будете ежедневно изучать фарси, включая специальные, технические, медицинские, политические термины. Помимо этого, вы пройдете специальный курс по владению оружием, хотя не думаю, что вам это может пригодиться. Тем не менее, порох надо всегда держать сухим. С вами будут работать инструкторы, которые научат вас ориентироваться в толпе и замечать недоброжелателей, которых тоже будет достаточно много. Я должен вас предупредить с самого начала, что работа, которую ведет наше правительство, направлена на то, чтобы не дать нашим врагам посягать на завоевания пролетарской революции, – вербовка без пафоса, как сад без цветов. – Мы сейчас находимся во вражеском окружении стран, где власть по-прежнему в руках реакционной буржуазии. Каждый хочет нам навредить, и мы в свою очередь не должны им этого позволить. Вы ведь знаете слова Владимира Ильича Ленина: «Каждая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Мы обязаны защищать себя. И иногда наносить упреждающие удары. Лучшая защита – это, как известно, нападение.

– То, о чем вы говорите, для меня новинка. Я могу не справиться, – Керими сделал слабую попытку «соскочить».

– Справитесь. Мы следим за вами уже три месяца. Если бы у нас были сомнения, мы бы вами не заинтересовались. У вас прекрасные данные для работы такого рода.

– Я преподаю искусство, а не военное дело. – Рустаму все казалось смертельно опасной авантюрой, в которую его вовлекали без его желания.

– Вот именно. Ваши глубокие познания в искусстве Востока нам очень сильно пригодятся. Вам сообщат, в какой сфере вы будете работать и за что будете нести ответственность.

– Вы не учитываете того, что я могу отказаться. – Рустам искоса посмотрел на собеседника. «Исти пиражки, исти пиражки». Продавец пытался избавиться от надоедливых юнцов, преследовавших его по пятам. Он уже привык к оскорблениям людей различного возраста, несовершеннолетние – не исключение. Главное, чтобы был «алвер»*, остальное можно сглотнуть. Наверное, иногда в жизни каждый ощущает себя на месте этого продавца, когда порой приходится сглотнуть оскорбления более сильных.

– А вот ломаться, как девка на выданье, не стоит, товарищ Керими, – Привольнов поднял правую руку, чтобы скрыть глаза от беспощадного солнца.

– Иначе? – тон Керими был ни робким, ни смелым, где-то посередине.

– Всегда можно найти другие методы, но лучше до них не доводить, – поморщился офицер ГБ. – Вот народ пошел странный. Ему создают все условия для достойной жизни, а он еще огрызается.

Дипломатия Привольнова сменилась характерным для специфики его работы напором.

– Я не отказываюсь, я только спросил…

– У меня не надо этого спрашивать, – злился Привольнов. – Я только информирую вас о том, что с вами будет вестись обстоятельная беседа. И хочу дать вам совет: вот тому человеку не надо показывать своих сомнений, а тем более говорить об отказе. Вы разведены со своей женой, у вас мало родственников здесь и совсем нет друзей, но у вас есть дети, товарищ Керими. Трое, если не ошибаюсь. Подумайте об их благополучии. Учитывая важность данного задания, при добросовестной работе вам и вашим детям будут созданы все необходимые для проживания условия. Советское правительство обеспечит вас льготами, которыми смогут воспользоваться и ваши дети. Есть за что бороться.

– Или все, или ничего? – грустно заулыбался Керими. – Скудный выбор, но очень действенный.