– Нет. Чаще всего сам, но если нужно что-то действительно сложное, обращаюсь к мастеру Дидерику, аптекарю. Описываю ему болезнь, пишу примерный рецепт, и он готовит.
– А это, значит, еще не сложное?
– Нет, это несложное.
Она какое-то время помолчала, думая о чем-то своем, затем спросила:
– А как мне их принимать?
– Одну пастилку нужно принимать раз в четыре дня, – пояснил Виллем. – Лучше отмечай себе где-нибудь, чтобы не сбиться. Нужно взять кружку воды, бросить в нее пастилку и, когда она растает, выпить. Снадобье будет выводить жидкость из твоего тела, поэтому ты будешь часто пользоваться горшком. Это для тебя целительно.
– Хорошо. А что еще нужно делать?
– Пить как можно меньше воды. Сколько сможешь терпеть. Чаще сиди у камина, тебе должно быть жарко: пот – это тоже жидкая субстанция. От пота нужно обтираться, а еще хотя бы раз в три-четыре дня ходить в парилку. Там нужно обмазать все тело вот этим, – он извлек из сумки закупоренную баночку, вынул пробку, показал: внутри оказалась беловатая мазь.
– А она из чего? – тут же заинтересовалась его пациентка.
– Из семян бешеного огурца.
– И… все? – она явно ожидала более внушительного перечня.
– Все, – усмехнулся Виллем. – Зайди в парилку, намажься этим, завернись в простынь и посиди подольше. Затем омойся.
– Можно так делать в тот же день, что буду принимать пастилку?
– Да. А можешь и чаще. Лишь бы тебе приготавливали парилку.
– Приготовят, – что-то в голосе девочки заставило Виллема взглянуть на нее повнимательнее, а взглянув, – мысленно улыбнуться решимости, засветившейся в ее глазах. Она своего не упустит. Что ж, похоже, он сегодня помог кому-то повзрослеть. И подарил надежду.
Дом золотых дел мастера стоял у самого края рыночной площади, и Виллем, выйдя от него, не стал упускать возможности пополнить запас ингредиентов для своих снадобий.
Ряд торговцев лекарственными травами находился в глубине площади, за церковным нефом, и, преодолевая это расстояние, Виллем уже мысленно прикидывал список необходимых покупок. Смола драконового дерева, в просторечьи именовавшаяся «драконовой кровью», подходила к концу. И белая армянская глина, и мирт… Пусть и годились они в основном на средства, предназначенные для украшения женщин – плох тот лекарь, у кого набор трав и веществ не выходит за рамки необходимого…
– Виллем, сынок!
Старческий голос отвлек лекаря от его размышлений. На душе будто разом потеплело. К старому мастеру Герику, сапожнику, он испытывал привязанность и уважение и даже обращение «сынок» от него воспринимал как своего рода почетный титул, говорящий о том, что и к нему относятся с теплом и доверием. Только вот если старик, несмотря на больные колени, отправился на его поиски, значит, добра не жди. Хорошо еще, что столкнулись, не пришлось пожилому человеку добираться до его жилища!
– Что случилось, отец?
Лекарь поддержал старика под локоть, уводя его к стене дома, подальше от сновавших повозок и толкавшихся людей.
– Да Ленард мой рукой захворал…
На изборожденном морщинами лице с выцветшими серыми глазами скользила растерянность и какое-то наивное, почти детское удивление, словно мастер Герик искренне недоумевал, как нечто подобное могло случиться.
– Как захворал?
Новость обеспокоила Виллема: Ленард, внук пожилого сапожника, после гибели его родителей остался у себя да у деда единственным кормильцем. Мастерская их была мелкой и доход, насколько знал Виллем, приносила совсем небольшой: едва хватало на отчисления в цех да на прокормиться. И если окажется, что с рукой Ленарда что-то настолько серьезное, что он не сможет работать – эти двое попросту пойдут по миру.
– Да тут дело такое… Он, значит, ремонтом у нас в мастерской занимался. Работу сделал, а на следующий день левую руку как прихватило: катушку дратвы удержать не мог. Пошел к лекарю.
– Что за лекарь? – Виллем насторожился. – Мастер ван Слакен? – он назвал имя известного в городе длиннополого хирурга,[7 - Длиннополый хирург – опытные, добившиеся признания хирурги носили длинные, до земли, мантии, отсюда название.] хотя и понимал: услуги его семье сапожника не по карману. А если дела у них в этом месяце шли неважно, то и на банщика могло не хватить.
Слова его спутника лишь подтвердили это.
– Что ты!… Ван Слакену за один визит нужно заплатить столько, сколько мы за полмесяца зарабатываем… Я потому тебя и искал. Подумал, что ты какое-то снадобье дашь.
– А кто ж врачевал?
– Да проезжал через город лекарь… Знающий, говорил много… Я, правда, не очень понял всего, что он рассказывал, – но видно: человек разбирается, не чета банщику нашему… Тоже, конечно, плату взял неплохую, но все же не такую, как ван Слакен…
Виллем мысленно застонал: эти проезжающие через город «лекари», а на самом деле обыкновенные мошенники и шарлатаны, были постоянной головной болью для него и других профессиональных медиков. Ладно бы еще только тень на достойное ремесло бросали – так ведь и людей калечили немало. И после продолжения разговора с сапожником надежда, что с его внуком все обойдется, таяла на глазах.
– Порезал он там ему чего-то. Перевязал, сказал, неделю повязку не трогать, а как неделя пройдет – так Ленард и поправится. Но ему только хуже день ото дня. Болит все это страшно… Лихорадка началась три дня назад. Вчера еще что-то делать пытался – а сегодня всю ночь не спал, кричал от боли. А под утро – как провалился куда-то, я дозваться не смог… Виллем, ты поможешь?… Может, конечно, это он выздоравливает так, но уж больно похоже, что помирает…
Голос старика задрожал, и лекарь отчаянно сжал челюсти, стараясь не выдать охватившего его чувства горечи и бессилия. Поздно, скорее всего, слишком поздно!…
Впрочем, самый большой грех, который он мог бы сейчас совершить – это поддаться унынию и сдаться. Если Ленард еще жив, жива и надежда. Хоть на что-то.
– Нам нужно поспешить, отец, – он повлек старика за собой по улице, соединяющей центральную площадь с Южными воротами, где, как он знал, располагалась их мастерская. – С Ленардом большая беда.
– Да как же беда?… Этот сказал же: через неделю пройдет… – мастер Герик неуклюже перебирал ногами, тяжело повиснув на его руке.
– Таким, как он, неделя нужна не на выздоровление больного, а для того, чтобы он сам успел делишек обделать да подальше оказаться. А то за такое лечение и кости переломать могут.
– Так с Ленардом-то что ж?… Что теперь-то с ним?…
Виллем лишь неопределенно пожал плечами.
Мастерская Гериков ютилась у самых ворот. Место вроде и ходовое – да только немногих входящих в город и покидавших его привлекала убогая дверь с растрескавшейся вывеской.
Больной лежал в маленькой задней комнатке, разметавшись на набитом соломой тюфяке, служившем его кроватью. Бледный что твое полотно, дыхание такое слабое, что Виллему далеко не сразу удалось заметить еле видное колебание груди. Он поставил свою сумку на пол и склонился к Ленарду. Так и есть: жар такой, что ощущается даже на расстоянии, стоит лишь поднести ладонь к распростертому телу.
И рука…
С рукой хуже всего.
Ткань повязки, если и была чистой изначально (в чем Виллем сомневался), за истекшие дни стала бурой от пота, крови и гноя. Разматывать не было смысла – лекарь быстро извлек из сумки нож, начал срезать мерзкие тряпки.
Нет, не показалось. Сладковатый запах тухлятины, тронувший его ноздри еще при входе в комнату, теперь заметно усилился, и только многолетняя привычка позволяла лекарю успешно бороться с подступавшей тошнотой. Впрочем, даже она едва не подвела, когда лохмотья, наконец, были сняты.
Четыре глубоких разреза в три пальца длиной по тыльной стороне предплечья. За неделю под повязкой их края раздулись и разошлись в стороны, воспалившись, став ярко-красными, – и цвет этот казался еще более болезненным на фоне желтоватого гноя, валящего из каждого из них. Его так много, что он покрывает буквально все, не давая возможности даже определить, началось ли где-то отмирание тканей. А хуже всего, что местами он смешивается с другим, синим, а это значит, состояние Ленарда еще хуже, чем можно было предположить. Все это выше кисти, но и сама она выглядит жутко: раздувшаяся, красно-багровая. Пальцами он, должно быть, не мог шевелить уже давно…
– Виллем, что же это?…
Сиплый шепот заставил его обернуться. Мастер Герик как вошел, так и замер у двери, тяжело прислонившись к притолоке. Колени его так дрожали, что казалось, он вот-вот упадет. Виллем поспешно поднялся, поддержал его и едва ли не волоком вытащил в мастерскую, усадил на колченогий табурет. Огляделся, нашел второй, присел напротив.
– Его руку уже не спасти, отец, – тихо сказал он. – И я не знаю, смогу ли спасти его самого. Ты сам видишь: там слишком много гноя, у Ленарда уже который день жар, он почти без сил. Если отнять ему руку до локтя, возможно, при должном уходе, у него найдутся силы, чтобы восстановиться, но я не могу ничего обещать. Он может умереть в любой момент, будет чудом, если вообще переживет операцию.
