Правила Мерджа

– А я тебя предупреждал! – не сумев скрыть нотки злорадства, которые, впрочем, не были замечены, произнес мнимый больной. – Что старлей? Съедет?

Выяснилось, что никто никуда не съедет. Более того, у Сирано не было наличных, так как недавно ему пришлось покрыть недостачу в служебном фонде на агентуру, средства из которого он пробухал, встречая приехавшее начальство из штаба дивизии.

Движимый инстинктом мужской дружбы, иногда безошибочно подсказывающим, кто твой враг, а кто друг, на кого можно положиться, а кто просто льстиво-услужливый халявщик, Алексей – неожиданно даже для самого себя – проникся отчаянием своего нового товарища и, поняв, как тому помочь, не стал откладывать все это в долгий ящик. Они прошли на склад, где хранились гражданские вещи, и, покопавшись в своей сумке, Леха вытащил связку из двух английских ключей от съемной хаты на Вернадского и фиолетовую двадцатипятирублевку.

Оставшиеся два месяца до присяги Леха провел в Ленинской комнате, переставляя унылые томики классиков марксизма-ленинизма. Иногда он пробовал их читать и даже заучил несколько фраз, которые ему особенно полюбились у Ленина.

После сборов, еще доучиваясь на последнем курсе, он как-то поддерживал отношения с капитаном Кольцовым, но после первой загранкомандировки их пути окончательно разошлись. Все, что у него осталось, был служебный номер Б-4 и обещание капитана помочь ему в любой беде, о котором тогда он немедленно забыл, так как по своей натуре был крайне осторожен и был стопроцентно уверен в своей способности не совершать роковых ошибок.

Пришло время собирать камни. Одевшись так, как он одевался на службу, и припудрив ссадину на лице, Алексей Владимирович вышел на улицу. Примерно понимая, люди какого уровня стояли за всем происходящим, он не рискнул пользоваться ни домашним, ни сотовым телефонами. К сожалению, старые добрые времена, когда можно было набрать номер, опустив в щелку медную монетку или никелевый десюнчик, давно прошли, и ему пришлось повозиться с карточкой, прежде чем что-то щелкнуло на другом конце линии и твердый мужской голос осведомился о цели звонившего, почему-то не сомневающегося в том, что в половине четвертого утра его безусловно соединят с человеком, услышав имя которого, дежурный невольно подбодрился и с бóльшим уважением, чем в начале разговора, попросил обождать минутку.

– Леха! Ты рехнулся звонить в такую рань? – голос говорившего был скорее радостный, чем выражал досаду. – Который час там, в Москве, у вас?

«Он не в Москве!» – подумал, теряя последнюю надежду, дипломат. Не зная, что говорить, он просто молчал и, не чувствуя боли, прижимал телефон к припухшему уху. Наконец сквозь сдавленную трубкой мембрану до него донесся уже посерьезневший голос:

– О’кей, раз звонишь мне, значит, припекло. Далеко оперативная машина? – обращались явно не к нему, и Алексей Владимирович просто промолчал.

– Выехала на адрес таксофона сразу после звонка, как положено по протоколу, – голос незнакомого мужчины раздавался совсем близко и, видимо, принадлежал принимавшему звонки дежурному, – находится на подъезде, точное время тридцать пять секунд.

– Добро, действуйте по инструкции! – и, уже обращаясь к своему старому товарищу, Кольцов менее официальным тоном продолжил: – Сейчас подъедет машина, садись в нее смело, они получат пояснения – обращаться с тобой, как с моим лучшим другом. Увидимся днем. Отбой.

Из трубки доносились короткие гудки, а он так и продолжал смотреть на нее, когда рядом остановилась неприметная легковушка и выскочивший из нее оперативник, открыв заднюю дверь, ловко усадил его на заднее сиденье и сам плюхнулся рядом, быстро, но вежливо. Видимо, указания были уже получены.

Ждать появления старого знакомца пришлось неожиданно долго после таким вихрем закрутившихся событий. Вечерело, и зимние сумерки уже начали опускаться на засыпанную снегом Москву. Ничего не евший почти сутки, кроме шоколадных конфет и печенья, насыпанных в вазочку на журнальном столике в квартире, куда его привезли еще затемно, Алексей Владимирович почувствовал сосущую боль в желудке – верный признак его хронического гастрита. Когда наконец приехавший Кольцов открыл дверь и, полный энергией, радостным возгласом поприветствовал сидящего в полумраке, тот даже не сразу отвел взгляд от телевизора, в экран которого он бессмысленно смотрел остекленевшим взглядом. Они не виделись четверть века, и если бывший капитан, теперь явно занимавший более влиятельную должность, почти не изменился внешне, разве что черты его лица стали еще более угловатыми и руки, казалось, выросли еще длиннее, то бывший курсант походил скорее на старца, жить которому осталось не больше месяца. Сергей, одним взглядом оценив ситуацию, отметил про себя ссадину под глазом и опухшее ухо молчаливо сидевшего в кресле и как будто парализованного Алексея. Сделав знак вошедшему вместе с ним мужчине не включать верхний свет, он снял пальто, бросил его на край кожаного дивана, стоявшего возле дальней стены, и не произнес ни слова, пока тот не закончил рутинную проверку помещения на наличие жучков.

– Надеюсь, это не от ревнивого мужа! – садясь в кресло напротив, он вытянул руку и, почти касаясь лица собеседника, потыкал пальцем, указывая на начавший наливаться желтизной с зеленоватым оттенком синяк.

Только после этих слов Алексей пришел в себя и начал рассказывать все перипетии своих злоключений, не особенно придерживаясь хронологии и по-своему трактуя причинно-следственные связи. В его профессионально деформированном сознании краеугольным камнем свалившихся на него несчастий был отзыв его с должности посла, где он, работая по шестнадцать часов в сутки, делал все для успеха левых. Все было очень запутанно и абсолютно непонятно, пока не прозвучало название банка.

– С этого момента поподробнее, если можно, – заскучавший было от сложных политических течений в обезьяньих племенах, как он про себя абсолютно неполиткорректно именовал борцов за независимость, Кольцов сразу подобрался и, достав блокнот из внутреннего кармана пиджака, начал делать необходимые, по его мнению, пометки. По зловещей иронии, этот банк давно беспокоил его службу. Платежки с НДС, эмитированные предприятиями абсолютно секретной оборонки, приходили в Казначейство с отметкой об исполнении в «Национальном».

Банк превратился в подобие черной дыры, куда сливались все обнуленные корсчета других банков, оголтело обналичивающих поступавшие им налоги. Как известно, чисел между нулем и единицей больше, чем между нулем и бесконечностью, ровно на эту саму единицу. Задолженность банка перед государством могла расти до любых размеров, а юридической единицей, отвечающей по долгам, оставался только он. Генерал Кольцов за время, прошедшее с их последней встречи, сделал неплохую карьеру и сейчас приближался к зениту своего могущества. Его интересовали не столько украденные налоги – этим и так было кому заниматься, – сколько выстроенные цепочки связей акционеров и менеджмента курируемых его службой предприятий с мутными дельцами, игравшими на их алчности какую-то свою замысловатую и опасную игру.

– Извини, Алексей, – перебил он своего собеседника, – я никак не пойму: если ты по-прежнему служишь в МИДе, то какое отношение лично ты имеешь к «Национальному»? Ну, получали вы все зарплату через его счета, какие-то ваши деньги тоже там зависли, ну и что? Ты вообще представляешь масштабы происходящего? Ты получал там какие-то деньги? Я сейчас не говорю про твою официальную зарплату.

– Да, получал. – Врать было бессмысленно.

– Сколько? Ну если не секрет, конечно?

– Десять тысяч долларов в неделю.

– То есть за год этой вакханалии ты получил около двух лимонов?

– Да нет, если честно, меньше, я думаю, около миллиона. Прошлой зимой на меня через одного моего сокурсника вышли умные люди, попросили дать хорошие рекомендации банкирам, я с ними, с ребятами из «Национального», контачил по линии финуправления, куда меня непонятно за что сослали…

– Подожди, подожди, – прервал его Кольцов, испугавшись долгого копания в причинах неожиданных превратностей карьеры своего товарища. – То есть ты познакомил кого-то с управляющим банка, и все? И за это тебе выдали миллион, а теперь просят обратно десять, я правильно понял?

Алексей Владимирович помедлил с ответом. Встав на затекшие от долгого сидения в одной позе ноги, он сделал несколько шагов взад-вперед по комнате, прикинул, как лучше теперь обращаться к Кольцову – на «ты» или на «вы», – и, выбрав нейтральный путь, спросил, есть ли какая-то выпивка в этой конторе.

– Извини, сейчас все будет как в лучших домах Ландона, – сделав намеренное ударение на предпоследнюю гласную букву и заменив «о» на «а», генерал встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, попросил кого-то соорудить им чайку.

– Ты все абсолютно правильно понял, получил миллион, так – частями, мелкими подачками, а теперь наехали через самый верх, и что делать – я не знаю. Да, я организовал знакомство, убедил управляющего работать с этими проходимцами, намекнул на заинтересованность высших руководителей в санации банка. Ты думаешь, они пришли ко мне и сказали: «Мы будем проворачивать криминальные схемы»? Как бы не так! Все было благочинно! Красивые слова: дебиторы, кредиторы, акции, облигации! Чем закончится, я даже не мог себе вообразить! Ты-то мне веришь?

В дверь вежливо постучали, и после разрешения войти на пороге появился адъютант, так же, как и его шеф, в галстуке и в костюме, несмотря на неформальную атмосферу конспиративной квартиры. Поставив аккуратный сервировочный столик с легкими закусками и бутылкой отменного коньяка в центре комнаты и получив молчаливое разрешение удалиться, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

– Конечно, верю! Старина, ошибиться так легко, – сказал Кольцов, щедро разливая коньяк в хрустальные рюмки пантагрюэлевского масштаба. – Вот цвет, как у чая, а попробуешь на вкус – и раз! Не чай! Головоломка!

Алексей Владимирович сделал кислую мину и, даже не стараясь переубедить говорящего, просто взял рюмку со стола и одним махом залил содержимое себе в рот. После голодного дня приятное ощущение легкого опьянения наступило почти сразу, и, сев обратно в кресло, он пожалел, что не курит, ибо сделать сейчас пару затяжек, многозначительно выпуская колечки дыма, было бы очень кстати.

– Ну, можешь не верить. Скажи прямо, ты готов мне помочь или нет? – внезапная мысль о жене и жившем тогда еще с ними Вилене вернула его в то самое подавленно-отчаянное состояние, в котором он находился уже больше суток. – Моей семье опасно оставаться в России?

– Так, давай без ненужной аффектации. Я распорядился, и твоих взяли под охрану еще утром. Я не рассчитываю на решительные действия со стороны этих вымогателей, но лучше перестраховаться. Эти гоблины оставили связь с ними? – после недолгой паузы продолжил Кольцов.

– Нет. Сказали, позвонят сами на мобильный.

– Звонили?

– Не знаю, я трубку дома оставил, когда выходил тебе звонить. Жена волнуется небось.

– Все под контролем. Держи хвост пистолетом! – немного рисуясь своими возможностями, генерал разлил еще по сотке. – Значит, умный человек – это Григорий Леонидович Зельдин? А с Администрации кто тебя вызывал к себе?

– Жомов Вадим Вениаминович.

– А, этот старый лис! Представляешь, он запал на телку чувака, обратившегося к нему с просьбой отмазать того от какой-то прокурорской проверки, так твой Вадик его на восемь лет отправил варежки шить, а сам закрутил с ней роман. Сейчас мы этого доцента расспросим обо всем поподробнее. Пришла пора с ним познакомиться поближе.

Кольцов вышел, и минут двадцать Алексей сидел один, неподвижно разглядывая яркие искорки света, отражающиеся от хрустальных граней рюмки, короткую ножку которой он беспрерывно покручивал между пальцами левой руки.

Вернулся он в отличном настроении и предложил поехать пожрать, как он выразился, в хороший кабак где-нибудь в центре. В ресторане они заказали еще бутылку коньяка, разных закусок и жареную осетрину. Разговор не клеился, Алексей чувствовал себя разбитым и усталым, единственным его желанием было упасть в теплую постель, желательно у себя дома, заснуть как можно скорее и не просыпаться так долго, как только это возможно. Поняв настроение своего давнего знакомого, которому он когда-то давно пообещал свою помощь, Кольцов не стал предаваться воспоминаниям и рассказам о том, как сложилась его семейная жизнь с Алисой, все-таки согласившейся поменять европейскую Ригу на полуазиатскую Москву. Отказавшись от десерта и почему-то не попросив счет, они вышли на кое-как расчищенную от снега улицу, и похожий на бегемота черный «шестисотый», угрожающе покрякивая сиреной, за пять минут доставил их до дома на Сивцевом Вражке.

Через некоторое время «мерседес» выскочил на Кутузовский и по выделенной для спецтранспорта полосе, не выключая встроенных под радиатор проблесковых маячков, погнал до МКАДа, где, свернув направо, затерялся среди фур и грузовиков, медленно ползущих в унылом потоке. Откинувшись на спинку заднего сиденья, Кольцов незаметно для самого себя улыбался блаженной улыбкой человека, проигрывавшего всю ночь в рулетку и вдруг одной отчаянной ставкой вернувшего все свое и даже получившего что-то сверху. Положение дел в «Национальном» давно вышло из-под контроля. Представители различных кланов, свивших гнезда на раскидистых ветвях Российского государства, все они имели какой-то интерес в этой схеме, привезенной Гришей Зельдиным из-за океана и, по сути дела, являвшейся калькой с бензиновой аферы, прокрученной на Брайтоне незадолго до этого. Там ушлые ребята из разных республик СССР присваивали налог на бензин, обналичивая его, и пытались кривыми схемами запутать налоговую службу США. Это длилось довольно долго и закончилось умеренными сроками для особо одаренных создателей экономических чудес. Но бензин – это не высокотехнологичная оборонка с ее секретами. Безобидное, на первый взгляд, поклонение золотому тельцу на самом деле грозило гораздо более существенными проблемами в долгосрочной перспективе. Передача информации, получаемой от акционеров и менеджеров, шла по каналам, недоступным для контроля со стороны его службы. Либеральные реформы, проводимые с остервенелым упорством, оставляли Кольцову возможность уличить шпиона только в случае, если бы тот нацарапал свое донесение на бересте и поместил оную в дупло от сломанной ветки, желательно в Александровском саду. Гриша Зельдин мог бы пролить свет на многие темные места этого запутанного кейса. Оставалось только побеседовать с ним по душам. И вот на этом этапе и возникали нестыковки.

Зельдин родился в Узбекистане, учился в Москве, стал бизнесменом в США. От природы приветливый и обаятельный, он легко вступал в контакт, и обработать такого неискушенного сноба, как дипломат Леха, для него было проще пареной репы. В то же время школа Узбекистана с ее азиатской жестокостью и склонностью к предательству при любом удобном случае, продолженная в «университетах» Брайтон-Бич, научивших Гришу тревожиться, только если ствол приставили вплотную ко лбу, сделали из него человека, к которому подъезжать на кривой козе с пустыми руками не имело никакого смысла.

Все изменилось теперь, когда в сети генерала незаметно для самого себя заплыл этот слизняк Жомов, который не мог не иметь на Зельдина компромата, так как по своей замполитовской привычке собирал его на всех, с кем был знаком, и аккуратным, почти каллиграфическим почерком записывал в тетради в коленкоровых обложках.

Въехав на территорию войсковой части, расположенной в подмосковном лесу подальше от посторонних глаз, – наверное, поэтому на воротах все еще красовались пятиконечные звезды, а не двуглавый орел, – «мерседес» проехал во внутренний двор, где остановился возле небольшого, сложенного из желтого кирпича коттеджа. Кольцов немедленно отправился спать, приказав адъютанту разбудить его сразу, как только привезут Жомова. Уже лежа в кровати, он дал еще несколько распоряжений, попросил выключить свет и, повернувшись на левый бок, – он терпеть не мог спать на правом или на спине, – мгновенно заснул, дыша перегаром от почти в одиночку выпитого литра французского коньяка.

Кольцову недавно исполнилось сорок восемь, и сон его был неспокоен. Раза три он просыпался и, нащупав босыми, с синеватыми венами, ногами тапочки, почти не открывая глаз, топал в туалет. Возраст постепенно брал свое, а пить бесполезную дрянь, рекламируемую по телеку, он не собирался. Заснуть сразу теперь не удавалось. Алкоголь, дающий эйфорию в первые часы, к утру действовал как безжалостный коллектор, собирающий проценты на проценты с давно выплаченного кредита. Мысли его вертелись вокруг дочери. Наташа родилась поздно, почти на десятый год их с женой совместной жизни, и была сложным ребенком. С пяти лет они отдали ее в балетную школу. Жена, в прошлом неплохая фигуристка, выступавшая за рижское «Динамо», категорически отвергла возможность пойти по ее стопам, вспоминая сине-лиловые синяки у себя на пятой точке. Была, правда, еще секция синхронного плавания, но, побоявшись постоянных простуд, остановились на балете. Несмотря на титанические усилия, балерина из нее не вышла, и Кольцов винил в этом себя со своей сутулой фигурой и непропорционально длинными руками. Слава богу, руки у Наташи были нормальной длины и о сутулости не могло быть и речи, но даже в восемнадцать лет она была абсолютно плоская и худая и, в довершение ко всему, по какому-то генетическому капризу, сантиметров на пять выше своего отца. В этом году, окончив школу с золотой медалью, она без труда поступила в иняз имени Мориса Тереза. Платой за отличное знание языков были очки, которых она очень стеснялась и надевала только в случае крайней необходимости.

Его беспокоила ее замкнутость и отсутствие подруг. Кольцов не был альтруистом и умел извлекать из своего положения необходимые дивиденды. В офшорных компаниях Кипра и Багамских островов, номерных счетах в Андорре и Сан-Марино, в банках Цюриха и Берна у него хранились различные суммы денег, часть из которых принадлежала лично ему, а часть тем, с кем он работал на долях. Таким образом, его дочь была завидной невестой, и именно это его и беспокоило. Зная характер женщин, их ветреность, влюбчивость в смазливых болтунов, все это, помноженное на ослиное упрямство и склонность следовать прописным истинам, не подвергая их критическому и всестороннему анализу, он серьезно опасался увидеть своим зятем какого-нибудь гоголевского Хлестакова, называющего его папенькой и почти открыто волочащегося за каждой более или менее симпатичной юбкой. «Что за комиссия, создатель…» – повторил он про себя слова известного Фамусова и, с головой укрывшись одеялом, попробовал отвлечься от тревожных дум и поспать еще пару часов.

Следующее утро после трехдневного снегопада выдалось солнечным и по-январски морозным. В части были расквартированы два батальона спецназа, состоящих только из офицеров и сверхсрочников, и рота обеспечения. Из окна генеральского коттеджа был виден сверкающий черным вымерзшим асфальтом плац, и дальше, ближе к лесу, длинная цепочка бойцов в белых маскировочных комбинезонах с короткими автоматами наперевес, уходящая на лыжную подготовку. Кольцов зажмурился от яркого солнца, отражающегося от белоснежного снега, и вернул занавеску на прежнее место. В комнате снова наступил полумрак. Не сходя с места, он зацепил мизинцем браслет платиновых часов «Дайтона» с черным циферблатом. Дорогие побрякушки были его слабостью, стрелки сейчас находились в том положении, в котором обычно выставляют часы на витрине: десять часов десять минут. После контрастного душа он почувствовал себя бодрее и, покопавшись в шкафу, выбрал свежую рубашку и галстук, потом быстрым движением руки пробежался по вешалкам с наглаженными костюмами и остановился на темно-синем в крупную вертикальную полоску. В гостиной на столе стоял кофейник, стопка бутербродов и сковородка с только что пожаренной глазуньей. Женщина лет сорока, вольнонаемная из ближайшего поселка, вежливо поздоровавшись, продолжила раскладывать недостающие приборы.

– Чего, не словили супостата? – обратился Кольцов к адъютанту, спортивного вида старшему лейтенанту со сломанным, как у профессиональных боксеров, носом.

– Никак нет! Доставлен в два часа сорок семь минут! Товарищ генерал!

– Прекрати юродствовать! – они обычно общались по имени-отчеству, без званий и прочей мишуры, и только когда Славу – так звали старлея – ожидал легкий нагоняй за мнимое нарушение дисциплины (а к оным и относилось не разбудить генерала, ослушавшись его приказа), он принимал официальный аллюр и, вытягиваясь в струнку, начинал нести всякую ахинею.

– Почему не разбудил? – Кольцов потянулся за белоснежной салфеткой и, положив ее на брюки, принялся намазывать булку толстым слоем масла.

– Не успел, товарищ генерал! Задержанный помещен на гауптвахту, а там в казематах трубы, видно, воздух набрали, температура низкая, всю ночь искал слесаря, переживал за здоровье доставленного. – Слава продолжал стоять по стойке смирно, самоотверженно глядя прямо перед собой. За два года на этой должности он ни разу не ошибся с выбором, когда будить шефа, а когда нет.

– Тогда понятно. Вольно, садись, давай рассказывай дальше. Нашел слесаря?

– Никак нет! – он опять вскочил.

Кольцов хлопнул ладонью по столу.

– Так, стоп, прекращай паясничать, говори нормально. Живой там этот, как его, Живов?

– Жомов? – осмелился уже нормальным тоном ответить адъютант. – Жив, чего ему будет? Орал, мол, дубленку ему порвали при задержании, обещал жаловаться. Так я того, изъял дубленку, думаю спросить кого из солдат, может, зашьют.

Доев яичницу и промокнув жир с тарелки белым хлебом, Кольцов не спеша допил кофе.

– Остальные вопросы решены?

– Да, все тип-топ. Репортаж в одиннадцать часов сорок семь минут тридцать секунд по второму в хронике выйдет.

– Отлично, иди спать, вечер будет долгий сегодня. И пусть мои нукеры ждут меня в штабе минут через двадцать. – Кольцов достал зубочистку и начал ковырять в зубах. Он никогда не любил спешить.

Вадим Вениаминович Жомов, промерзший за ночь до костей в нетопленом, обычно пустующем каземате, представлял собой жалкое зрелище. Из разбитой в суете задержания нижней губы сочилась сукровица, лацкан пиджака был надорван, а галстук, как и ремень, у него отобрали. Единственно нетронутыми были его очки: все знали про чувство солидарности Кольцова со всеми очкариками планеты. Зашедший за ним конвой поднял его из подвала на третий этаж в скупо обставленное помещение с огромным телевизором «Панасоник», кое-как зажатым в углу тремя ящиками из-под патронов, поставленных один на другой.

Жомов испуганно осмотрелся; решетки на окнах ему очень не понравились. Увидев четверых вошедших, он безошибочно узнал в них людей своего круга и попытался вернуть себе свою вальяжность и хамоватость ни за что конкретно не отвечающего высокопоставленного функционера. Дождавшись, пока они рассядутся кто куда, он без приветствия и ненужного пролога решился пойти в атаку.

– Вы знаете, кто я такой? Я сотрудник Администрации, и все службы сейчас стоят на ушах! Кто вы такие? Я сейчас позвоню вашему начальству, и в лучшем случае вас просто уволят с волчьим билетом. Вы понимаете? – взгляд его рыскал по лицам сидящих напротив мужчин, он хотел понять, кто из них главный, кто опасен и какие еще садистские приемчики вроде заморозки можно от них ожидать. Один из них, в таких же тяжеловесных очках, с непозволительным для простого чекиста «Ролексом» на руке, явно был старшим. То, что это были чекисты, Вадим Вениаминович мог поклясться под присягой. Их постные рожи он мог вычислить из тысячи любых других. Будучи опытным политработником, он привык ставить свою службу выше остальных в армии по той простой причине, что особистам было запрещено лезть в их огород. Однако здесь творилось нечто, не поддающееся логике и явно выходившее за рамки уставных отношений.

– Вадим, не стоит запираться, – сказал один из мужчин, одетый в красный спортивный костюм с вышитыми сзади белым шелком словами «Сборная СССР». Подойдя и положив ему руку ладонью на загривок, он продолжил говорить все тем же доверительным тоном: – Игра проиграна. Рэкет, вымогательство – и это лишь малая часть преступлений, совершенных вашей группой. Вопрос, кем будешь в ней ты? Жертвой, вовлеченной обманом и угрозами, или активным членом?

«Ну это наглеж! У них ничего нет!» – Жомов как-то сразу воспрял духом, услышав обычную чекистско-ментовскую трепотню.

– Так, я требую адвоката, я имею право на телефонный звонок! Как я понимаю, у вас ничего нет. Неужели вы думаете, кто-то скажет про меня плохо?

Кольцов ждал этого момента, нетерпеливо поглядывая на стрелки хронографа.

– Вадим Вениаминыч, а знаете, вы, наверно, правы, никто не даст никаких показаний, – сказал он, произнося слова медленно, почти по слогам. Затем, пощелкав пультом, направленным на «Панасоник», он выбрал второй канал.

В ленте происшествий рассказывали о трагической аварии, унесшей жизни как минимум двоих: пассажира и водителя внедорожника, который на большой скорости не справился с управлением и, вылетев на встречку, протаранил снегоуборочную машину. Водитель КамАЗа – здоровенный детина, совсем не похожий на коммунальщика, – все время поправляя ушанку, тупо спрашивал репортера, кто оплатит ремонт отвалившегося огромного ковша, действительно лежащего на асфальте рядом с искореженным «Брабусом», из окна которого торчала окровавленная рука с вытатуированным на ней черепом.