Игру начинает покойник

Глава I

Я вздрогнул, как от резкого окрика, – не каждый ведь день приходит послание… с того света. Причем так неожиданно: сидя в тишине и уюте моего кабинета-спальни, я принялся листать толстый фолиант «Зеркала недели», еще два дня назад вынутый из почтового ящика. Письмо (так, конечно же, случайно вбросил его почтальон) притаилось между седьмой и восьмой страницами. Обычный конверт с изображением руин замка XV века в неведомом мне селе Губкив, только вот адрес получателя начертан изящным каллиграфическим почерком моего родного дяди Модеста Павловича Радецкого, которого похоронили два месяца назад, когда я еще находился в Либерии.

Сердце мое застучало с такой же частотой, с какой каблук чечеточника выбивает дробь на сцене. Обратного адреса нет – но небытие в нем и не нуждается, верно? А вот, обратив взор на штемпели, я тут же проклял «Укрпочту» за ее сомнительное нововведение: как же, с некоторых пор решили обходиться одним штемпелем. А он, сиротливый, как единственная медалька на груди ветерана, свидетельствовал, что письмо отправлено из Белой Церкви пять дней назад. Стало быть, если отминусовать два дня, пока конверт тихо прятался себе в «Зеркале недели», путешествовал он трое суток. Что же, «крейсерская» скорость наших почтовиков мне известна, но спасибо уже за то, что письмо дошло.

Признаюсь, конверт я вскрыл не без внутреннего трепета. Да, это дядин почерк – каждая буковка живет сама по себе, не соединяясь с другой, а выведена так изящно, что лично я, дабы сотворить это маленькое чудо каллиграфии, потратил бы на нее не меньше минуты.

Дядя приветствовал меня со счастливым возвращением из Либерии и выражал надежду, что тех нескольких тысяч долларов, которые я заработал как миротворец, вполне достанет на осуществление моей мечты – покупку приличной иномарки, естественно, подержанной. Но вот, наконец, те строки, ради которых Модест Павлович и взялся за перо. «Жаль, Эд, что не довелось нам свидеться. Ничего не поделаешь: человек предполагает, а тот, кому он как кость поперек горла, располагает. Как ты понял, я не Всевышнего имею в виду, уж кем-кем, а богохульником я никогда не был… Единственное, о чем хочу тебя предупредить: не верь никаким россказням обо мне. Как любила говаривать твоя мать, а моя незабвенная сестра, все это – туфта на постном масле. Или еще – ложь в квадрате.

Эд, понимаю, что у тебя сейчас шарики заехали за ролики, но… Но больше пока ничего сказать тебе не могу. На связь выйду позже…

А то, о чем ты сейчас подумал, абсолютно не соответствует истине. Никуда ехать и никого беспокоить не надо».

Меня аж обдало знобким жаром – как точно дядя угадал мои мысли! Конечно же, он имел в виду мое жгучее желание тут же вскочить, накинуть куртку и отправиться на кладбище, где похоронен Модест Павлович, а там уж попросить забулдыг-рабочих раскопать свежую могилу, чтоб собственными глазами убедиться, действительно в гробу лежит мой дядя, а не кто-то другой. На миг я допустил, что этот последний приют вообще пуст, как дом без хозяина. Сие не исключено, если учесть, что Модест Павлович Радецкий по натуре был великим шутником и мастером розыгрыша. Кое-какие из его «шарад» помню по сей день. Например, хитро щуря левый карий глаз – правый был зеленоватым, с рыжими искорками, дядя вопрошал: «Две головы – хорошо, а три лучше. Что, по-твоему, имеется в виду? Я, тогда еще бездомный провинциал, которому столичный родич любезно предоставил свой кров, должен был мгновенно сориентироваться, сопоставив тот, вполне очевидный, факт, что Модест Павлович сейчас чистит двух большущих пиленгасов, с тем, рассчитанным на памятливость, обстоятельством, что в морозилке «Норда» уже с неделю ждет своего часа внушительная голова осетра. Ответ, стало быть, примерно таков: «Это уха, которую вы, дядя, сварите. Или заливное из рыбы». Угадав, я получил тогда в награду бутылку голландского пива. Но далеко не все дядины загадки оказывались мне по зубам. Как-то я купил к чаю конфет, которые назывались «Шедевр». Дядя, едва на них взглянув, тут же с подковыркой произнес: «А вот «Шедевр» твой я не съем. Отгадай, почему?» Конечно, я мог бы оказаться на высоте, если бы удосужился сказать, как припечатать: «Потому что вы и без того имеете дело с шедеврами» – Модест Павлович, между прочим, был доктором искусствоведения и состоял членом сразу нескольких экспертных комиссий по оценке произведений искусства, вывозимых за границу. Непревзойденный знаток украинских икон и украинской живописи XIX и XX веков, Модест Радецкий без устали консультировал музейщиков, устроителей выставок, директоров галерей, разных нуворишей, желающих сделать дорогостоящее приобретение в виде картины известного мастера или старой иконы и боящихся отдать бешеные бабки за какую-нибудь искусную подделку. Не знаю, как дядя, которого дергали все кому не лень, еще умудрялся находить время на монографии, книги и статьи для популярных журналов.

Я вложил письмо в конверт и еще раз подумал: а что, если вся эта печальная и странная история со смертью Модеста Радецкого не что иное, как великолепный розыгрыш? Что он жив и, скрываясь где-нибудь поблизости, прячет свою неподражаемую ухмылку в щегольские, всегда аккуратно подбритые усики? Покуражусь, дескать, маленько, а вскорости и объявлюсь. Вот тогда и посмеемся, а, Эд?

Конечно, непредсказуемые поступки присущи практически каждому живущему на земле, но я, если честно, так до конца и не мог поверить, что такой большой жизнелюб – щеголь, дамский угодник, если даже хотите – женолюб, гурман и тонкий ценитель прекрасного, как мой дядя, мог покончить жизнь самоубийством. Модест Павлович Радецкий, как поведали мне, выбросился с балкона девятого этажа. И произошло это глухой, вьюжной февральской ночью, где-то между тремя и четырьмя часами. Само падение осталось незамеченным. Снег, который сыпался всю ночь, полузамел Модеста Павловича. Первой его, бездыханного, увидела дворничиха Лариса в седьмом часу утра. Убедившись, что жилец, которого она хорошо знала, мертв, тотчас вызвала милицию. Вот и все, что мне рассказала и сама Лариса, и соседи дяди – отставной военный летчик Иван Петрович Швед и его жена Людмила Константиновна, воспитательница в школе-интернате для слабовидящих детей. Да, они вспомнили еще и о похоронах: много людей, много венков, много цветов, теплые слова, признание больших заслуг покойного перед отечественной культурой. А отпевали Модеста Павловича в Свято-Ильинской церкви, что на Подоле. Кто-то из его друзей вспомнил, что этот тихий, неброский храм нравился ему больше других.

Может, дядя погиб в результате несчастного случая? Нет, эта версия отметалась начисто. Зачем человеку, который курил в своей квартире, где хотел, ничего своими руками не мастерил – они у меня выросли совсем из другого места, шутил Модест Павлович, торчать глубокой ночью, в стужу, на балконе? Значит, это действительно было самоубийство, хоть я лично, как ни копался в закоулках памяти и, зная многое из дядиной жизни, никаких видимых причин для этого не находил. Неразделенная любовь? Этой дурацкой мысли я в глубине души улыбнулся: для сорокавосьмилетнего красавца, убежденнейшего холостяка, коим являлся мой старший родственник, такой вариант исключался совершенно. Меланхолия, депрессия, жесточайший сплин, когда даже зеленая трава на газоне кажется черной, точно выжженной напалмом? Отпадает. Дядя был врожденным, неисправимым оптимистом.

Тогда, значит, убийство? Такая невеселая мыслишка проклевывалась у меня неоднократно, но я гнал ее от себя прочь, как плод распаленного воображения, больной фантазии. Но кто и зачем убил? Квартиру не ограбили – небольшая, но, я бы сказал, крепкая коллекция картин мастеров киевского андеграунда в целости и сохранности. Дорогие вещи и определенная сумма денег, которая на тот момент была в доме, тоже нетронуты. Убийство из-за мести или ревности? В принципе, вполне возможно. Профессиональная деятельность Модеста Павловича? Не исключаю. Время ведь такое, что страна распродается оптом и в розницу, все лучшее, что в ней есть, вывозится и эшелонами, и в «кейсах». Кому-то, сильному и беспощадному, Радецкий встал поперек дороги? Допускаю. Дядя, сколь мне известно, на сделки с совестью не шел. Обо всем этом я, повторяю, подумывал и неделю, и две назад, как только прилетел из Либерии и узнал печальную новость, но только сейчас, когда прочитал отправленное из Белой Церкви, а точнее, из небытия, письмо, мой мыслительный процесс приобрел четкие очертания. Ясность! Она нужна мне так остро, как совсем еще недавно я жаждал глоток холодной воды в жаркой Африке. Завтра нанесу визит следователю уголовного розыска или прокуратуры, занимавшемуся делом о смерти искусствоведа Радецкого. Потом встречусь с его близкими друзьями, а вдруг они после некоторого колебания произнесут: шерше ля фам. Что ж, тогда буду искать женщину. Впереди у меня два месяца отпуска, и кое-что, если не все, я обязан прояснить для себя.

А сейчас не мешало бы отдохнуть, отвлечься в одном из уютных ресторанчиков, которых сейчас в Киеве хоть пруд пруди. Гривен 100–150 вполне хватит на несколько рюмок водки да чего-нибудь вкусненького под каким-нибудь заманчивым соусом бешамель.

Живо одевайся, старик!

Ресторанчик «Пиры Лукулла» я приметил давно, еще до отъезда в Либерию: как-то заглянул сюда с приятелем и остался весьма доволен – в похожем благорасположении пребывал, верно, сам царь-батюшка, отведав жареных соловьиных язычков. Их, конечно, здесь не подавали, однако суп из шампиньонов, приготовленный, кажется, по французскому рецепту, потряс меня до глубины даже не желудка, а души. Вкусен необычайно, а сытный такой, что им одним можно и ограничиться.

Не знаю, это ли блюдо отыскал я в увесистом, красиво переплетенном меню, но очень милая, слегка застенчивая, а, может, просто хорошо вышколенная, кареглазая, тоненькая, как камышинка, официантка Зоя, с которой я уже успел познакомиться, внесла в свой блокнотик первую запись: «Суп брюссельский из шампиньонов». Потом наступила некоторая пауза, которую девушка терпеливо пережидала: я колебался, что заказать на второе – говядину по-венски под соусом из хрена или порционного ягненка «Калипсо» с сыром? Отдал предпочтение барашку, который по странной прихоти кулинаров породнился с нежной нимфой, да и стоил он подороже этой хреновой говядины – гулять так гулять!

– Что будете пить? – спросила «камышинка».

– Водку. Двести граммов. Воды еще минеральной принесите. А потом кофе.

– Я бы рекомендовала еще мясную нарезку. Язык, буженина, карбонад.

– Хорошо, – согласился я и покосился на двух ее подружек-официанток, неумело гоняющих бильярдные шары – в нескольких шагах от моей кабинки, куда меня определили, узнав, что я курю, прямо посреди второго ресторанного зальчика располагался покрытый зеленым сукном стол. – У вас что, всегда так мало людей?

– Это сейчас, – мило улыбнулась Зоя. – Вечером побольше соберется.

Хорошенькая, очень, ей-Богу, славная эта девчоночка, которая заторопилась выполнять мой заказ, а я от нечего делать смотрел ей вслед, по мужской привычке раздевая ее глазами и весьма живо представляя, какой она окажется в постели. Летучие эти фантазии изрядно меня взволновали – все-таки дают знать о себе несколько месяцев воздержания. Публичные дома в Либерии я не посещал – к местным пышнотелым красоткам я не вожделел, хотя те, кто хоть разок испробовал их ласки, утверждали, что потраченных долларов им совершенно не жаль.

Что ж, пора навертывать упущенное. Неплохо, совсем даже неплохо этот, как я его мысленно окрестил, день разговенья завершить утехами с какой-нибудь красивой киевлянкой. Только где ее найти? Прошвырнуться по старым адресам? Нет, хочется острых и свежих впечатлений.

Суп из шампиньонов по консистенции напоминал густую кашу. Воткни ложку – упасть и не подумает. Вспомнил любимую дядину присказку, когда он, бывало, разливал по пять капель: «Хороша кашка, да мала чашка». Ассоциация не случайна: суп подан именно в чашке, только вот его вполне хватит, чтобы такой здоровяк, как я, Эд Хомайко, насытился им под завязку.

Студеная водка чудо как хороша, названия ее, правда, не знаю: когда Зоя принимала заказ, я эту «позицию» не оговаривал. Пьешь, и мускулы лица сохраняют спокойствие – будто в рюмке у тебя дождевая вода. Отдав должное мясной нарезке, я принялся за суп. Он, как и год назад, когда я впервые его отведал, был необычайно вкусен. Опять же, уже после нескольких ложек я понял, что, в общем-то, наелся. Не люблю зарекаться, однако сейчас мысленно пообещал себе: если когда-нибудь финансы у меня запоют романсы, а в нашей странной стране, где жалованье, бывает, не выплачивают годами, это ой как возможно, «Пиры Лукулла» я стороной не обойду. Одной такой ложки брюссельского супа хватит, чтобы просуществовать целый день.

Я выпил еще одну рюмку водки, и моя рука непроизвольно потянулась к пачке «Мальборо»: приятный, вожделенный миг для курильщика, который после вкусной еды сделает первую сладкую затяжку. Голубой невесомый дымок заструился в моей кабинке, устремляясь к потолку, а ноздри мои вдруг поймали тонкий медовый запах трубочного табаку: почудилось, что напротив меня сидит Модест Павлович и раскуривает свою неизменную трубку с ликом Мефистофеля. Я невесело вздохнул: наверное, сегодня от мыслей о дяде мне не избавиться. Хотя я приказал себе полный расслабон, мое подсознание целиком занято дядей и его не совсем понятной смертью. Нет, сегодня мне все-таки надо улететь, как футбольному мячу, в аут. Помогут водка, которую придется дозаказать, и…женщина. Напиться изрядно или даже в осколки куда легче, чем потешить себя любовью – именно этим вечером, ночью. Можно, конечно, снять какую-нибудь доступную девицу на «кресте» или в «трубе», но это весьма рискованно – зачем мне потом отыскивать в газете объявление частного венеролога о предоставляемых им услугах? Как раз в этот момент на пороге кабинки появилась Зоя, улыбнулась мне, бегло, но внимательно обозрела столик, и спросила, не нужно ли чего.

– Пожалуй, еще двести граммов водки и маленькую бутылку «кока-колы», – начал реализацию своего плана по уходу в забытье я. – Кстати, Зоя, что вы сегодня делаете?

Подтекст моего вопроса она прекрасно поняла, потому что опять улыбнулась и, как бы извиняясь, сказала:

– Работаю. У нас смена – до трех ночи.

Черт бы побрал эти «Пиры Лукулла»! Если б не их потогонная система, эта девчонка, чую всем своим мужским нутром, точно оказалась бы в моей постели. Мордашка, конечно, очень симпатичная, и фигурка ничего, жаль, слишком, как для меня, изящная, мне нравятся женщины с более вызывающими формами.

– Жаль, – разочарованно протянул я, – вы мне очень понравились.

– Приходите еще, – на первый взгляд, невпопад предложила она, и теперь уже я, как минуту назад она, ясно схватил скрытый смысл ее ответа: «Авось, потом у нас что-нибудь да и получится».

– Придется, – вполне искренне заявил я, твердо уже зная, что отныне «Пиры Лукулла» таят для меня, грешного, два соблазна: брюссельский суп из шампиньонов и хорошенькую доверчивую Зою. Жаль, что сегодня она отпадает – зачем мне маяться в ожидании до трех ночи?

Итак, бухло и жратва, если выразиться грубо, по-солдатски – что мне еще остается? Откровенно говоря, был бы рад, если бы кто-нибудь подсел за мой столик, но в двух залах ресторана, к моему огорчению, находилось всего человек семь-восемь, хотя пошел уже восьмой час вечера.

– А вот и ваш «Ягненок «Калипсо» с сыром, – Зоя аккуратно поставила передо мной весьма красивую сковородочку. – Блюдо, надо сказать, старинное, но наши повара готовят его в современном варианте. Надеюсь, вам понравится…

Здесь последовала такая выжидающая пауза, какая случается тогда, когда какое-то одно слово недопроизнесено. Какое, я смекнул тотчас и подсказал:

– Эд… Если полностью – Эдуард. Но друзья и близкие меня обычно называют Эдом.

– Вы разрешите и мне вас так называть, Эд? Приятного аппетита, Эд, – мне показалось, я уловил на Зоином лице еле заметную тень разочарования от того, что ей придется сервировать столики в «Пирах Лукулла» до трех ночи вместо того, чтобы приятно провести время с таким симпатичным молодым человеком, как я. Вообще, переоценивать себя – не в моем характере, и то, что Всевышний или ее величество Природа наделили меня красивой внешностью, ростом, статью и недюжинной физической силой – это сущая правда. Я блондин и, наверное, поэтому чаще тянусь к брюнеткам. Не скажу, чтоб к чересчур жгучим, но что к темноволосым и темноглазым – факт, проверенный всеми моими тридцатью двумя годами.

Я никуда не торопился, я растягивал свое пребывание в ресторанчике, я сибаритствовал, хотя, с точки зрения изощренного гурмана, мой стол был не ахти – первое, второе, третье, без разных там смен блюд и прочая и прочая. Но я, которого никак не назовешь завсегдатаем злачных мест, был доволен. «Ягненок «Калипсо» – сочное филе, запеченное в гриле, золотело и коричневело аппетитной корочкой. Но корочка корочке – рознь. Эта, лишь разжевал и проглотил первый ломтик, соединила в себе вкусовое обаяние перетертого сыра «чеддер» вперемешку с сахаристой усладой долек банана и пресной сытостью рисовых зернышек. Дополнительную прелесть яству придавал вкус свежих листьев зеленого салата. Это те компоненты, которые я сумел распознать. Что ж, под «Калипсо» вовсе не грех заказать еще двести граммов «шелковой» водочки – надо будет, кстати, узнать у официантки, как она называется.

К концу трапезы я слегка захмелел и, видимо, излишне расхрабрился – публики в ресторане теперь прибавилось, наметанным глазом я выхватил двух роскошных блондинок в обществе некоего важного, с заметным брюшком, господина и, как только раздался первый, печальноватый всхлип трубы – оркестр из аккордеона, трубы и скрипки заиграл танго, мне пришла в голову неплохая мысль – пригласить на танец одну из них, ту, что помоложе. Я подошел к ней и склонился в галантном поклоне сначала перед ее «папиком» – позвольте?

«Папик» без особого энтузиазма кивнул, зато желтоволосая красавица откликнулась охотно. Любой женщине, понятно, нравится, когда на нее обращают внимание, особенно в присутствии близкого человека. Наверное, господин с брюшком таковым для блондинки и являлся – от меня не укрылось, что он весьма недоброжелательно следит, как мы танцуем. Неодобрение и легкое презрение читалось и в глазах Зои, которая сновала по извечной своей орбите: кухня – зал – столик.

Расспрашивать о чем-то блондинку или просто говорить ей какие-то малозначащие слова мне не хотелось. Несколько раз лишь мы поглядели в глаза друг другу и улыбнулись. У нее были красивые белые зубы, а от волос исходил слегка будоражащий запах дорогих духов. «Папик», нисколько не стесняясь второй блондинки, исподтишка сопровождал каждое наше движение, только напрасно он волнуется: кроме этого безобидного танца, от его дамы мне ничего не надо. В конце концов, я, старлей Эд Хомайко, который с утра до ночи обливался противным потом в душной, как сауна, Либерии, имею право на эту маленькую капельку удовольствия? Если б не этот хорошо откормленный цербер, кто знает, устояла бы эта роскошная женщина-одуванчик под моим напором…

Покидая «Пиры Лукулла, я оставил Зое щедрые чаевые, свой телефон и одарил ее на прощание долгим проникновенным взглядом. Она все поняла и, очевидно, меня простила, потому что, мило потупясь, пролепетала:

– Брюссельский суп из шампиньонов у нас готовят каждый день. Так что…

– Непременно! – пообещал я. – Более чем непременно! Зоенька, вы знаете, почему мое сердце остается в «Пирах Лукулла». И вовсе не потому, что я без ума от вашего знаменитого супа…

Щеки Зои зарумянились, заалели, как грудка у снегиря. Я слегка пожал ее локоток и твердым, почти строевым шагом пересек зал.

Только на улице я понял, что изрядно пьян: озарение это явилось не сразу, а после того, как я вдруг внимательно посмотрел на мир и обнаружил, что нахожусь неизвестно где. Уже стемнело, и Киев включил свою всенощную иллюминацию. Только вот сколько я прошагал на «автопилоте» и куда – сия загадка, видимо, уже неразрешима. Однако трезвое мышление потихоньку начало ко мне возвращаться, что поспособствовало единственно верному решению – в этой ситуации лучше всего и надежнее взять такси. Я тормознул какую-то весьма потрепанную «тачку», назвал адрес и «водила» за двадцатку согласился доставить мое бренное тело на Оболонь. Где-то на полпути он без моего согласия (о, эти неистребимые совковые привычки!) приостановился, и на заднем сидении после этого маневра появился еще один пассажир. Наверное, ему со мной по пути.

Ехали в полном молчании. О чем размышляли водитель и неведомый попутчик, не знаю, я же с легкой тоской думал, что впереди ночь в одиночестве. Уж не однокоренные ли эти слова: НОЧь – одиНОЧество? Еще немного, и я стану законченным лингвистом.

Такси уже мчалось по набережной Днепра с еще не распустившимися липами и тополям, последний отрезок пути, и я увижу распахнутую «гармонь» моего дома, в котором три года назад с помощью незабвенного Модеста Павловича Радецкого я купил весьма приличную двухкомнатную квартиру.

Я протянул водителю двадцатигривневую купюру:

– Вот к тому, видите, подъезду.

Не успел я открыть дверцу, как попутчик с заднего сиденья спросил:

– А не могли бы вы взять меня с собой?

Только теперь по голосу я узнал, что в мою «тачку» подсела девушка. Я повернулся к ней – на меня смотрели темные блестящие глаза. Какой-то доли секунды хватило, чтобы в полутьме салона я определил – красивое, может быть, даже очень красивое лицо.

– Почту за честь, – пусть не от всей души, но наверняка галантно ответил я.

Конечно, в другой ситуации я поступил бы иначе, но злодейка-водка почти полностью выпускает антифриз из «тормозных колодок» такой странной личности, как Эд Хомайко.

Я выбрался из машины первым и, как истинный джентльмен, помог выйти из нее даме.

Вечер был мартовский, сырой, пока я сидел в «Пирах Лукулла», над Киевом пролился дождь, похоже, потом он взял тайм-аут, чтобы теперь опять затянуть свою монотонную песню. По крайней мере, несколько капель уже упали мне на волосы и на щеку.

Те несколько шагов, что отделяли меня (а, может, нас?) от подъезда, а там и привычного домашнего тепла, мы сделали, не обменявшись ни словом, и только, когда стали подниматься по лестнице, девушка произнесла:

– Простите, но мне…негде переночевать.

– Можете рассчитывать на мое гостеприимство. Только вот… Не боитесь ли переступить порог логова одинокого волка? – счел долгом предупредить незнакомку я.

– Нет, – она посмотрела на меня ясно и открыто. – У меня дар распознавать людей сразу.

– Даже со спины?

– Даже.

– Вы что, ясновидящая? И, по-вашему, я хороший человек?

– Да, – ответила она. – Вы не способны причинить зло.

Пока лифт поднимал нас на седьмой этаж, я успел подумать: «А не делаешь ли ты, старик, одну из величайших глупостей в своей жизни? Тебе нужен СПИД? «Французский насморк» или «сифон»? Или капля клофелина в бокал вина или чай, чтоб наутро разбухшим языком вызывать милицию, так как в квартире много чего будет недоставать? А худший вариант – тебя найдут с перерезанным горлом…»

Все эти трезвые мысли молниеносно пронеслись в моей голове и тут же растаяли, как апрельские внезапные снежинки, едва достигшие земли. Даже у чересчур опасливых людей жгучий соблазн часто берет верх, что уж говорить обо мне, весьма бесшабашной личности? Пребывая в подпитии, я забываю о благоразумии и осторожности.

Эта девчонка понравилась мне не только своим личиком. Что-то в ней тотчас же, как мы покинули такси, распалило мое мужское воображение. Что именно, я понял несколькими мгновениями позже – ее походка! Весьма своеобычная, тотчас пробуждающая желание. Она довольно энергично, но в то же время изящно размахивала руками, помогая себе тем самым преодолевать пространство, а еще чуть клонилась всем станом вперед, очень симпатично, чуть уловимо, как гусынюшка, переваливаясь с ноги на ногу, и все вместе это служило как бы противовесом тому, что на какую-то капельку больше, чем положено, отягощало ее сзади. Я даже подумал: держись незнакомка строго вертикально, она, гляди, опрокинется навзничь. Как знаток женщин, утверждаю, что «соблазн» этот, совладать с которым способна лишь крепкая (хвала тому, кто ее впервые когда-то соткал!) джинсовая ткань, нисколечко не портил ее фигуру – даже под просторной, вольного покроя курткой угадывалась безупречная талия. Если перефразировать одно известное выражение, то я бы сказал так: женского зада, как и водки, никогда не бывает слишком много. Ничего страшного: у моей «квартирантки», повторяю, небольшой, но очень милый «перебор», из-за которого нам, готовым «поматросить и бросить», тут же хочется сглотнуть слюнку.

Итак, сначала я облизнулся, как волк на скорую добычу, потом на секунду прислушался к голосу рассудка, а теперь, отпирая ключом дверь, вдруг весело рассудил: «Ты ведь хотел достойно завершить этот замечательный день, помнишь? Так вперед же! Само небо посылает тебе удачу!..»