Такой версии придерживаются многие авторы. И все же думается, что Елену отравили (а ее на самом деле отравили) отнюдь не из-за ее приверженности «делу» мужа. И те, кто сыпал ей яд, вряд ли думал о государственных интересах.
Скорее, это было продолжением местнических разборок, поскольку Елена со своими дорвавшимися до власти, а значит, и до богатства родственниками и обладавшим огромной властью Овчиной не могла не задевать личные интересы бояр.
Убийцы Елены очень надеялись на то, что именно они станут регентами и смогут влиять на молодого царя, а значит и блюсти свои собственные интересы.
Оплакивал ли царевич Иван так безвременно ушедшую от него мать? Летописи на сей счет молчат. Только один из очевидцев пишет, что «восьмилетний отрок, слушая заупокойную службу, стоял молча, как требовал того строгий дворцовый обычай. И лишь тоска, тяжкая, недетская тоска и одиночество были в его больших, внимательных, повзрослевших глазах.
Он крепко сжимал в руке маленькую ладошку своего пятилетнего брата Юрия, глухонемого от рождения, как бы показывая, что никому не даст его в обиду».
Так оно и было. До самой смерти больного царевича в 1563 году они всегда были вместе. И в детстве, и в зрелые годы Иван IV опекал ущербного брата, требуя к нему подобающего уважения.
Правда, есть и другая версия, согласно которой на похоронах Елены плакали два человека: великий князь Иван Васильевич и князь Иван Оболенский. Но если царевич плакал о матери, то Овична мог оплакивать и себя самого. Зная, с кем он имеет дело, понимал: недолго ходить ему по этой земле…
И плакал он не зря. Спустя всего восемь дней после похорон Елены Шуйские бросили князя в тюрьму, где он уже через месяц отдал богу душу «от недостатка в пище и тяжести оков». Его сестру, няньку малолетнего Ивана, Аграфену Челяднину, отправили в Каргополь, где постригли в монахини.
Как воспитывали царя
В 1545 году Ивану исполнилось 15 лет – пора совершеннолетия в жизни людей XVI столетия. В этом возрасте дворянские дети поступали «новиками» на военную службу, а дети знати получали низшие придворные должности. И именно с этого возраста должно было начаться самостоятельное правление будущего царя.
Однако Василий III напрасно возлагал надежды на то, что назначенные им опекуны ознакомят великого князя с основами государственного управления и подготовят к самостоятельному княжению.
Приучить испорченного и необузданного юнца к систематическим занятиям было просто невозможно, тем более что, несмотря на раннее физическое развитие, он оставался крайне инфантильным. Опекуны сошли со сцены, не исполнив порученного им дела.
А теперь давайте посмотрим, что представлял собой Иван к этому времени. После кончины Елены Васильевны жизнь царского двора проходила в борениях и интригах, в арестах и заговорах, в казнях и опалах.
«Остались мы с почившим в бозе братом Георгием круглыми сиротами, – писал он Андрею Курбскому, – никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на Бога, и на Пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших.
Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили!
Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча в них палками, а остальное разделили.
Нас же с единородным братом моим, в бозе почившим Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков.
Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети.
На основании царских писем В.О. Ключевский нарисовал знаменитый психологический портрет Ивана-ребенка. «Мальчик, – уверял историк, – родился «с блестящими дарованиями, с восприимчивою, легко увлекающеюся и страстною природою».
Вне всякого сомнения, считали он, эта восприимчивость, страстность и раздражительность были развиты до высшей степени обстоятельствами детства его.
Безобразные сцены боярского своеволия и насилий, среди которых рос Иван, превратили его робость в нервную пугливость. Ребенок пережил страшное нервное потрясение, когда бояре Шуйские вломились в его спальню, разбудили и испугали его.
С годами в Иване развились подозрительность и глубокое недоверие к людям, и вряд ли можно сомневаться в том, что в душу сироты рано и глубоко врезалось чувство брошенности и одиночества.
Пребывая среди чужих людей, Иван привык постоянно оглядываться и прислушиваться. Это развило в нем подозрительность, которая со временем превратилась в недоверие к людям.
В повседневной жизни он видел только равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих, «его стесняли во всем, плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали, все заставляли делать насильно и не по возрасту».
Но стоило ему только появиться на каком-нибудь торжественном или официальном мероприятии, как его окружали царственной пышностью, смотрели и слушали его с раболепным смирением.
Его ласкали как государя и оскорбляли как ребенка. Но хуже всего было то, что он не всегда мог говорить о своей досаде и, что называется, сорвать сердце. А когда он пытался это сделать, его грубо обрывали и не слушали.
Эта необходимость постоянно плакать в подушку и дуться в рукав, вела к раздражительности и, что самое печальное, молчаливому озлоблению против людей.
Чуть ли не все годы после смерти матери он провел со сжатыми от злости и негодования зубами. Понятно, что такой образ жизни не мог остаться без последствий, особенно если учесть, что касался он не простого человека, а царя с практически неограниченной властью.
«Вечно тревожный и подозрительный, – писал знаменитый историк, – Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее работал в нем инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубого чувства.
В силу своей природы и отсутствия воспитания он был лишен нравственного равновесия и при малейшем затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В каждом встречном он видел врага, и приобрести его доверие было задачей сверхсложной…»
После смерти последнего из душеприказчиков Василия III во главе партии Шуйских стал князь Андрей Шуйский.
Братья Шуйские, оказавшись у власти, вместе со своими верными им родственниками и сторонниками, стали пользоваться ею бесконтрольно и безжалостно, отправляя своих противников на виселицу и на плаху. Затем случилось то, что рано или поздно должно было случиться.
Родственники царя и противники Шуйских постоянно внушили ему мысль о том, что пора прекратить боярский произвол. Эти разговоры ложились на благодатную почву, поскольку юный великий князь ненавидел бояр всей душой и, конечно, мечтал о той сладкой минуте, когда сможет отомстить им.
16 сентября 1543 года тринадцатилетний Иван велел своим псарям схватить Андрея Шуйского и обезглавить, что и было ими сделано в Кремле.
С тех пор, говорит летопись, «начали бояре от государя страх иметь и послушание».
Так закончилось боярское правление. Конечно, это не означало, что Иван стал править сам, и теперь его ближайшими советниками стали его дядья – Михаил и Юрий Глинские.
Князь Михаил Васильевич еще в 1541 году получил высший думный чин конюшего боярина. После победы над Шуйскими вместе с братом Юрием Глинским стал управлять страной от имени племянника.
Поведение братьев настолько понравилось входившему во вкус молодому великому князю, что уже на следующий год Иван назначил Глинских главнейшими над всеми боярскими и княжескими фамилиями.
После смерти последнего опекуна система воспитания великого князя переменилась. Вопреки картине, нарисованной Ключевским, источники ничего не сообщают ни о систематическом обучении Ивана в детский период, ни о какой-либо тяге его к книжной премудрости.
Вероятнее всего, при Иване находились дядьки, заставлявшие своего венценосного подопечного уделять некоторое время учебным занятиям.
Занятия эти часто прерывались: новые любимцы, приближенные самим Иваном, потворствовали ему во всем и потакали худшим его наклонностям. И он, надо заметить, развивал их целых четыре года – с тринадцати до семнадцати лет.
Иван быстро развивался физически и в 13 лет «выглядел настоящим верзилой». Посольский приказ официально объявил за рубежом, что «великий государь входит в мужеский возраст, ростом уже со взрослого человека и с Божьего соизволения помышляет о браке».
О браке он вряд ли помышлял, но сладострастие в нем проснулось рано. Как только тринадцатилетний Иван познал первую радость плотской любви, ему стали поставлять ему «гулевых девиц», из-за чего мимолетные любовницы менялись у сластолюбивого отрока чуть ли не каждый день.
Историк С. Д. Горский утверждал, что за четыре года до свадьбы Иван познал несколько сот девиц, искушенных в блуде и старавшихся завлечь царя наигранной страстью и большой опытностью в любовных утехах.
И вряд ли сам Иван сгущал краски, когда в своем послании к архимандриту и монахам Кирилло-Белозерского монастыря Иван называл себя «смердящим псом и нечистым и скверным душегубом, живущим в пьянстве, блуде, убийстве, разбое, в ненависти, во всяком злодействе».
Как видно, в окружении подростка не оказалось людей, которые могли бы привить ему любовь к музыке или танцам. Что касается скоморохов, их попросту не допускали во дворец.
Почувствовав волю, мальчик предался далеко не детским потехам и играм. Окружающих поражали буйство и неистовый нрав Ивана, которому очень нравилось забираться на крыши теремов и бросать оттуда на землю кошек и собак.
Когда великому князю исполнилось пятнадцать, объектом его кровавых увеселений стали живые люди. В компании высокородных сверстников Иван часто проносился верхом по городским улицам, давя прохожих, учиняя грабежи и насилия. А льстецы себе на беду все это расхваливали, говоря:
– Это будет храбрый и мужественный царь!
Понятно, что втягивая молодого Ивана в свои интриги, бояре из его нового окружения, сводили с его помощью счеты между собой.
