Никто, кроме нас

Введение

Человек – существо мыслящее и рефлексирующее. Ему недостаточно просто иметь пищу и питьё, жилище и одежду, а также делать ещё кое-что, как мудро замечали К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии». Рано или поздно он неизбежно задаётся вопросом: ради чего всё это? Зачем я живу, дышу, переустраиваю Землю, ращу детей? Для чего эта суета сует, если однажды меня не станет, а мои тщетные жалкие трепыхания бесследно канут в неизмеримой безграничной толще пространства и времени?

В попытках разрешить данную проблему, некоторые приравнивают человека к насекомому, орбита существования которого заранее жёстко предопределена средой обитания. Древнегреческий философ Эпикур и его последователи гедонисты, по существу не оспаривая данного тезиса, полагают, что при всём при том человек создан для изысканного наслаждения. Отчасти их позиция афористично выражена в словах вечно пресмыкающегося Ужа в рассказе М. Горького «Песня о Соколе»: «Рождённый ползать – летать не может!».

С ними категорически не согласен Емельян Пугачёв, который в повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка» говорит, делая выбор между прозябанием ворона и дерзанием орла: «…нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!».

Небезызвестный российский писатель А.Битов и вовсе настаивал на том, что искомый смысл недоступен, ведь для людей «диапазон божьего благословления от недоумения до конечного недоумения»1. Ему вторят и мистики, заявляющие, что предназначение человечества однозначно объяснить невозможно, поскольку мир зависим от действия неких сверхъестественных сил.

Зато великий античный мыслитель Аристотель полагал, что целью всех человеческих поступков является счастье, которое состоит в осуществлении сущности человека, заключающейся в мышлении и познании.

К. Циолковского подобная созерцательность не устраивала, и он считал, что мы движемся к будущему, состоящему в экспансии в космос и заселении вселенной.

А вот религиозные деятели христианского толка проповедуют то, что дети Божьи в бесконечной перспективе придут к постижению Бога и слиянию с ним. Фома Аквинский формулировал это так: «Бог по своей сущности является счастьем, которое не принадлежит ничему иному». И далее продолжал, что каждый может быть счастлив только в той мере, в какой он приближается к Богу, т. е. к Тому, Кто сам по себе есть Счастье2.

Максим Горький поступком своего героя Данко (рассказ-поэма «Старуха Изергиль»), который вырвал своё пылающее сердце из груди и осветил во мраке путь своему племени, видит предназначение человека в служении людям.

Пантеизм и материализм провозглашают, что цель жизни человека – в ней самой. Существуют и иные точки зрения.

Поразительно, почему все они, говоря на одну тему, отвечают столь по-разному? Может быть, просто смотрят на один и тот же предмет с различных сторон? Увы, не всё так прозаично. Здесь мы сталкиваемся с тем положением, что смысл (как констатируют в таких случаях) – понятие подразумеваемое. Сущность и содержание его прямо зависит от глубины знаний о предмете, от мысленного проникновения в его сущность конкретным человеком. Так, например, бумеранг для аборигена – это и привычное и надёжное охотничье оружие, и амулет, приносящий удачу; для бестолкового в этом отношении неофита-британца – источник повышенной опасности, который непредсказуемо может прилететь обратно и ударить метателя по лбу.

И всё-таки, в свете вышеизложенного, кто же прав из вышеперечисленных мыслителей? Где истина? И возможно ли её установить?

Отвечаем: возможно, если верно и досконально владеть тематикой. То есть тем, что есть человек, и что есть мир, в котором он живёт. Но для этого, прежде всего, процесс нашего познания должен базироваться на принципе объективности.

Под объективностью понимается действительная принадлежность конкретному объекту, явлению, процессу материального мира определенных признаков или свойств, наличие которых не зависит от воли или желания человека. Последняя оговорка означает, что признаки или свойства, в самом деле, присущи вещи, их наличие не связано с тем, рассматривает, трогает и постигает устройство вещи – Эпикур или Битов.

Потому мнения, выводы, оценки людей должны быть сопоставлены с объективной реальностью, проверены на окружающем мире. Помимо органов чувств человека, при необходимости, свойства должны быть измеряемы приборами, воспроизводимы экспериментально, пройти поверку практикой, чтобы их результаты не были обусловлены воззрениями (по выбору), например, Аристотеля или Циолковского.

Допустим, определить, кипит ли вода в чайнике, возможно зрительно или на слух: услышав её клокотание или увидев бурление. Органы чувств нормального человека в определённых пределах способны фиксировать подлинность протекающих процессов, а потому на основе этого познающий субъект способен делать истинные выводы и совершать адекватные поступки. Вместе с тем, впору установить факт кипения и посредством измерения температуры воды прибором. Если термометр показывает 100 градусов по Цельсию (при обычных земных, в том числе атмосферных условиях), то это свидетельствует о том, что воды достигла означенной фазы. И эта объективная конкретная истина в данных исторических условиях неопровержима как для христианина, так и для воинствующего атеиста.

При разрешении более сложных проблем так называемые органолептические методы исследования (непосредственно органами чувств человека) оказываются бессильны. Так, глаз человека устроен таким образом, что не способен отчетливо разглядеть предмет и его детали, если его размеры меньше, чем 0,1 миллиметра. Оптический же микроскоп способен увеличить изображение объекта в 2000 раз. И с помощью такого прибора в середине 17 века голландский естествоиспытатель А. Левенгук открыл вообще не известный ранее всем без исключения землянам мир микроорганизмов. Следовательно, различного рода приборы (зачастую) – незаменимые помощники и для учёных, и для обычных людей в изучении мироздания.

Источником познания и критерием истинности выводов и адекватности поступков человека является и всемирно-историческая человеческая практика, основанная на выявлении закономерностей в результате многократных и длительных наблюдений за определёнными явлениями или как итог поставленных экспериментов, выводов из хозяйственной деятельности. Так, античные философы Анаксимандр и Гераклит, обобщая наследие предшественников, а также свой личный опыт, сделали всеобъемлющий вывод о рождении конкретных вещей, которые со временем неизбежно разрушаются. Спустя более двух тысяч лет И. Гёте, известный своими диалектическими воззрениями, повторил их постулат в «Фаусте», заявив устами своего героя: «Всё, что возникает, достойно гибели». То есть, с бытия Гераклита прошли эпохи и эпохи, но выдвинутый им принцип остался неопровержим, ибо был основан на действительно существующих фундаментальных процессах. Ни одного исключения из этого правила за все время научных исследований и бытовых наблюдений найдено не было.

Иначе говоря, и сегодня мы вправе утверждать, что если какое-либо конкретное явление однажды возникло, то однажды оно столь же закономерно исчезнет. И если кто-либо надеется, что личная вечная жизнь или вечная молодость всё же возможны, потому что изобретут средство Макропулоса3, то фундамент его мировоззрения изначально зиждется на песке, а возводимая им мыслительная конструкция обязательно рухнет, причём неожиданно для автора, и притом – с летальным исходом.

Отступление от принципа объективности в конечном итоге крушило умозрительные системы самых авторитетных мыслителей. Так, несмотря на аксиому о всеобщности движения, А. Эйнштейном в 1917 году, в качестве дополнения к общей теории относительности, была построена теоретическая модель стационарной вселенной, которая не может направленно эволюционировать. По этому поводу он писал: «…имеется координатная система, относительно которой материю можно рассматривать находящейся в течение продолжительного времени в покое». Исходя из таких соображений, Эйнштейн даже ввёл в свои расчёты сугубо спекулятивную математическую величину – космологическую постоянную (так называемая Лямбда-член). Справедливости ради следует констатировать, что тогда метафизическим воззрениям И. Ньютона в данном вопросе следовало большинство физиков (правда, без введения в расчёты надуманной величины).

Хотя уже в тот период имелись значительные предпосылки для переосмысления состояния космического пространства. Так, в том же 1917 году американский астроном В. Слайфер (а за ним и некоторые другие исследователи) обнаружил «красное смещение» спектральных линий в спектрах далёких галактик (так называемый эффект Доплера), которое свидетельствовало о том, что источники света удаляются от наблюдателя. Каких-либо фундаментальных выводов из этого Слайфер не сделал.

Если Слайфер был астрономом-практиком, то великий советский математик А. Фридман был теоретиком «чистой воды». В 1922 году он посредством математических расчётов установил, что вселенная не может находиться в статическом состоянии; она должна либо расширяться, либо сжиматься. Фридман также выявил несоответствие в вычислениях Эйнштейна, о чём писал последнему. К сожалению, тот отверг поправки советского учёного в общую теорию относительности.

Ход времени подтачивает любые ошибочные устои. В 1929 году американский астроном Э. Хаббл с помощью электронного микроскопа наблюдательно установил, что не только далёкие галактики, но и находящиеся близ Млечного пути, удаляются от этого астрономического образования. Дополнительные сведения позволили Хабблу сделать обобщение, согласно которому Наша вселенная расширяется.

Под давлением неопровержимых фактов Эйнштейн вынужден был признать свою ошибку с Лямбдой-членом. «С тех пор как я ввел этот параметр, меня не переставала мучить совесть, – каялся он впоследствии. – Я никак не мог поверить, что такая уродливая штука может оказаться воплощенной в природе». Мало того, Эйнштейн даже стал говорить о том, что именно Фридман стал основателем теории «динамической эволюционирующей модели». Но это признание не принесло удовлетворения Фридману, который, к сожалению, умер от тифа в 1925 году.

Однако история получила продолжение. Дело в том, что доктрина «динамической эволюционирующей модели» получила название «Большой взрыв», широко применяемый сегодня, только после публикации в 1949 году работ британского космолога Ф. Хойла. Причём в своих работах Хойл применял термин «Большой взрыв» с известной долей иронии и даже сарказма, критикуя воззрения бельгийского священника и президента Папской академии наук Ж. Леметра, который процесс расширения вселенной интерпретировал как работу Создателя. Однако, название «Большой взрыв» прижилось и ныне применяется большинством учёных как обозначение сугубо материального процесса.

И финал эпопеи с разбегающимися галактиками. На калифорнийской конференции 1933 года Эйнштейн объявил религиозные взгляды Леметра «самой красивой и наиболее удовлетворительной интерпретацией» динамической эволюционирующей модели.

Возвращаясь к злополучному Лямбда-члену Эйнштейна, думаешь: вот и верь после этого в «неподкупность» так называемых точных или естественных наук. Оказывается, они тоже могут быть если уж и не «служанками богословия», то рабами светил науки, если те поступаются принципом объективности.

Поэтому важно, чтобы любая доктрина, даже выдвинутая непревзойдённым авторитетом, была верифицирована и базировалась на фактических данных. В науке под верификацией (от латинского verus – «истинный» и facere – «делать») понимается установление истинности научных утверждений посредством их опытной проверки. Под фактом (латинское factum – свершившееся, сделанное) подразумевается событие действительности или проверяемое наблюдение, достоверность которых доказана экспериментальным путём, зафиксирована надлежащими приборами или показаниями надлежащих свидетелей (в совокупности с эмпирическими сведениями).

Философские гениальные прозрения, подтверждённые объективными инструментальными исследованиями и всемирно-исторической практикой, являются достоянием человечества и самым мощным лучом маяка, освещающим людям путь в тёмные глубины объективной реальности. Непредвзятые же данные точных и естественных наук, их частные открытия в конкретных отраслях знания служат обоснованием и подспорьем самых фундаментальных воззрений – философских. Потому философские гении – полубоги вечности, светила точных и естественных наук – калифы на час.

При всём при том, увы, случается, и не столь уж редко, что части людей в силу интеллектуально-психологических особенностей личности и специфики их биографии привычнее, комфортнее и удобнее строить картину мира исходя из личных взглядов: «Да потому, что я так считаю!». Для них неприемлем объективный, научный подход. Характерный эпизод из текущей истории российской культуры, когда некая эпатирующая писательница в ходе телепередачи «Минута славы» отклонила одного из конкурсантов. На вопрос последнего: «Но почему?!», она веско ответила: «По кочану!». Так была поставлена авторитетная точка – правда, в художественной сфере, где доля произвола всегда была высока. Но и в сфере культуры духовной «искания истины» не менее важны, чем в науке.

У обозначенного в предыдущем абзаце субъективного метода истолкования действительности есть неустранимый порок: вместо одного материального мира, в котором мы живём, в сознании людей возникает отражение сонма иных миров. На нашей планете, согласно господствующей классификации, существует три мировых религии: христианство, ислам, буддизм (к числу последних нередко причисляют индуизм и иудаизм), а также десятки их течений (ответвлений). И каждая рисует свою картину бытия. Помимо них существуют другие не менее распространённые по числу адептов веры учения: даосизм, конфуцианство, синтоизм и т.д., а сверх того сотни так называемых малых монотеистических и языческих религий. Надлежит также присовокупить сюда каббалу и множество иных мистических и эзотерических толкований бытия. В этой связи нелишним будет вспомнить и о двух основных философских школах (системах): материализм (основные его формы – метафизический и диалектический материализм) и идеализм (основные его формы – объективный и субъективный идеализм), а равно иные многочисленные мировоззренческие направления (дуализм, плюрализм, рационализм, агностицизм, скептицизм и т.п.). И все они рисуют различные картины бытия.

И, наконец, самый страшный сон, если человечество вдруг стало бы последователем крайней формы субъективного идеализма – солипсизма (от латинского solus – один, единственный; и ipse – сам), который реальностью признаёт только мыслящего субъекта, а всё прочее объявляется существующим лишь в сознании индивида. Наиболее яркий его представитель – Дж. Беркли. По этому поводу даже А. Шопенгауэр – сам известный иррационалист и мизантроп – заметил, что солипсистом, признающим реальность только своего Я, может быть лишь умалишённый.

Теперь вообразите, что каждый из восьми миллиардов людей стал солипсистом. И у каждого свой мир…Поневоле вспоминается библейское предание о Вавилонской башне, возведение которой так и не было завершено, поскольку её строители вдруг стали разговаривать на разных языках, и перестали понимать друг друга.

Мы же, в свете изложенного, намереваемся строить представление о сущем, исходя из мира подлинного – из объективной реальности, окружающей нас. Вне зависимости от наших мнений и пристрастий, языка и вероисповедания, как и от того, импонирует нам внешняя действительность или нет. Ибо это как раз тот критерий, посредством которого, в конечном итоге, и должна определяться корректность или, наоборот, неправильность мировоззрения.

I. Мир, как он есть

1.1.      Восприятие мира на уровне созерцания.

Философы и психологи утверждают, что осознание ребёнком самого себя начинается с того мгновения, когда он произносит: «Я». Именно с этого момента у него возникает ощущение так называемой самости, и он начинает выделять себя в объективной реальности в качестве уникального объекта-субъекта. При счастливом детстве малыш воспринимает окружающее как «мир для него». Зато на этапе становления личности, особенно в так называемом переходном возрасте, суровые реалии жизни зачастую оцениваются подростками уже как «мир против него». Молодой человек постепенно «прозревает». До него «доходит», что бытие функционирует по собственным законам, не зависящим от эгоистических желаний и представлений юных о нём.

И этот диктат внешнего мира над субъектом, встающим на стезю самостоятельности, может, например, проявиться в том, что ребёнок по неосмотрительности врезается на велосипеде в парапет. Если ты не заметил преграду, то это вовсе не значит, что её нет.

Тут как в известном анекдоте про Кролика, которому Винни Пух подарил роликовые коньки, и именинник первоначально решил, что это лучший на свете подарок. Но уже через полчаса он понял, что лучшим подарком будут новые передние зубы.

Что ж, подчас и таким способом сфера предметная, сфера вещей, ставит на место неадекватно действующего исследователя.

Особенно ярко своеобразие взаимоотношений внешнего мира с внутренним миром человека проявляется в тот момент, когда подросток постигает, что ни одно конкретное явление (в том числе и его жизнь) не возникает по собственной воле, да и прекращается – тоже (как закономерный процесс). Это жёсткая постановка вопроса, но зато она и на чувственном уровне демонстрирует ему «кто есть кто» на белом свете и что является изначальным. Мало того, что общество предварительно не спрашивает, хочешь ли ты родиться (или умереть), так ещё заставляет учиться, чистить зубы, работать и находить свою стезю в жизни (хотя все лучшие места уже разобраны).

Человечество в историческом плане ещё молодо и вступает в пору расцвета. Так что аналогии с юношескими переживаниями здесь вполне уместны. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» писали по этому поводу: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого…Традиции всех прошедших поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».

Кто бы (или что бы) не появился на свет, он застаёт уже функционирующую среду, которая, собственно говоря, его и породила. Он её продукт. И исключения из этого положения, которые были бы обоснованы фактическими данными, подтверждены экспериментально, доказаны достоверными проверяемыми источниками, человечеству не известны. Следовательно, исходно (но и только!) бытие доминирует над человеком.

Общественная жизнь – это не только радость существования (любовь, глоток чистого воздуха, глоток хорошего вина, хлеб и зрелища), но и историческое проклятие быта, навязанное и индивиду и человечеству извне: способ бытия, обычаи и традиции, правила поведения и режим дня, а равно засухи, наводнения, землетрясения, войны, неприемлемые желания других людей, подневольный труд…Вот это противоречивое сочетание счастья и горя, эйфории и принуждения, внутренней мотивировки и внешней необходимости и сделало из людей философов, размышляющих над бренностью бытия.

Выше (во введении) мы уже говорили о тленности определённой вещи: конкретное, однажды возникнув, однажды же неизбежно и исчезнет. Первыми этот тезис в явном виде сформулировали (согласно известным источникам) древние греки, с которыми мы ассоциируем зарождение философии. Они подметили, что природа не терпит пустоты, и ничто не проходит бесследно. Взамен погибшего столь же неотвратимо появляется иное. И исключений из данного канона, продиктованного природой, нет. Так, даже если пожар, учинённый сапожником Геростратом в четвёртом веке до нашей эры, дотла уничтожил храм Артемиды в Эфесе, то взамен выделилось громадное количество тепла, образовались молекулы углекислого и угарного газа, осталась зола и т.д. «И так всякий раз, – констатировали эллины. – На месте праха возникает нечто новое. Но никогда это новое не возникает из ничего. Любая вещь может возникнуть лишь из других вещей»4.

Поскольку пьющие виноградное вино, но трезвомыслящие эллины также убедились в том, что и все единичные люди, происходящие друг от друга, смертны, но род их почти бессмертен, то первоначально они вывели одно из величайших обобщений человеческого разума: о несотворимости и неуничтожимости окружающего их мира. Этот мир существует сам по себе, его никто не создавал и никто не может уничтожить. Значит, он вечен. И ему свойственно неисчерпаемое взаимопревращение вещей как одно из проявлений несотворимости и неуничтожимости мира.

Параллельно древние мыслители не могли игнорировать факт бесконечности их космической обители: сколько бы ты ни шёл, ни ехал на лошади, ни плыл на триреме, всякий раз за линией горизонта открывались новые дали. Следовательно, так же устроена и вся вселенная.

Философ древности Архит доказывал это следующим образом: ничто не мешает нам, пребывая на краю космоса, протянуть руку за его пределы. Воистину, раз там ничего нет, то ничто не должно мешать протянуть руку далее. Но если мы протянули туда руку, то там уже что-то есть, следовательно, космос увеличился на длину руки. Стало быть, космос можно постоянно увеличивать. Если же протянуть руку нам мешает некий предел, то он сам должен иметь протяжение. И так всякий раз.

Несколько опережая общую логику изложения, не можем не констатировать, что Демокрит – автор идеи об атомах – утверждал, что и их количество также бесконечно.

Такие выводы философами Эллады, равно как и иных мыслителей древности, не были высосаны из пальца или взяты с потолка, но были обусловлены богатым житейским опытом. Ведь первые свидетельства использования людьми огня относят нас в глубокую древность – к стоянке древнего человека в урочище Чесованджа близ озера Баринго в Кении. Там были найдены осколки красной глины, остатки древесного угля, зола, имеющие возраст около полутора миллиона лет. Следы обжига осколков свидетельствуют о том, что они были нагреты до температуры 400 °C для придания им твёрдости. То есть, уже тогда Homo erectus (человек прямоходящий) использовал древесину, энергию огня не только для обогрева, приготовления пищи, но и для изготовления посуды.

Древесный уголь применялся в качестве лекарственного средства уже в Древнем Египте (как и в Греции античной эпохи). Там же находила прикладное значение зола – в медицинских целях, и для стирки белья, а также в земледелии как удобрение (Древняя Греция, Древний Рим).

Из перечисленных достоверных примет, правил хозяйственной жизни, иной практической деятельности вытекало, что все частные предметы и явления, несмотря на все их превращения, роднит нечто для них общее, какая-то единая первооснова, начало всех начал. И античные мыслители, углубляя понимание о свойствах мира, стали искать такое извечное первоначало, которое несотворимо, неуничтожимо и составляет окружающую их реальность.

Первый (из известных нам) философ Древней Греции Фалес в VI веке до нашей эры принял за предтечу всех вещей воду. Его последователь Анаксимен считал, что прародителем всего является воздух. А ученик Фалеса Анаксимандр пошёл дальше, введя понятие беспредельной первоматерии, которую он называл «апейрон». Знаменитый Гераклит в качестве первоосновы принял огонь, привнеся идею развития. По Гераклиту из огня путём сгущения и разрежения возникают все вещи: «Все обменивается на огонь и огонь на все, как на золото – товары, на товары – золото». Вслед за ними Демокрит, продолжая традиции Левкиппа, сформулировал идею о том, что вечно движущиеся атомы – нерушимые «первокирпичики» Вселенной – соединяясь, создают всё существующее, а их разъединение приводит к гибели и разрушению вещей. Наконец, Аристотель решение проблемы единства мира связывает с понятием «первой материи», «первого субстрата», под которым он понимает некую неизменную основу сущего.

Таким образом, суть воззрений названных античных философов заключалась в том, что отдельно взятые тела на Земле порождены всеобщей субстанцией, субстратом, сущностью и оказываются лишь частным её проявлением и следствием. Их прозорливость, обусловленная достоверностью примет и наблюдений, почерпнутых из предметной среды, а не из сугубо умозрительных фантазий, оторванных от опыта и практики, подтвердилась два тысячелетия спустя. И уже не только на уровне так называемого живого созерцания (и связанных с ним обобщений).

1.2. Идея материи, и её кризис

Прогресс в подлинном познании мира невозможен без мощной экспериментально-производственной базы. Именно она, во-первых, поставляет объективные критерии соответствия выдвинутых идей действительному устройству вещей, поверяя их практикой, и, во-вторых, предоставляет открытия, позволяющие более глубоко осмыслить бытие.