17 мгновений семьи
Ну какой может быть завтрак в больнице? Конечно же, манная каша, которую я терпеть не могла, как и все, что заварено на молоке, и само молоко в чистом виде. Но я была послушной девочкой, или пыталась схитрить, чтобы казаться таковой. Поэтому, как только закрывалась дверь за санитаркой, я активными движениями мешала кашу в тарелке, пока она из гладкого блина не превращалась в кучу взъерошенных комков. Так создавался вид, что я хоть немножко поела. Потом выпивала чашку сладкого чая и ждала маму, которая приносила мне домашний творог, смешанный со сметаной и вареньем, и другие вкусности. Чтобы не скучать в больнице, папа захватил с собой оба тома романа «Война и Мир» Толстого и перечитывал их. Иногда он читал для меня целые главы из книги, в основном романтического характера. А еще он с удовольствием зачитывал мне фразы на французском языке (папа в школе проходил французский) и просил меня попробовать перевести. У меня, конечно же, не получалось, но потом, когда папа разжевывал мне фразу по словам и объяснял смысл, я улавливала какую-то связь с другими языками или находила внутреннюю логику. Возможно, этот первый опыт знакомства с иностранным языком сделал меня лингвистом в будущем.
В детстве я очень любила играть в «больничку». Еще бы, когда оба родители яркие примеры. Я обладала коллекцией разных мензурок, пробирок, шприцов, приспособлений, а еще кучи врачебного бумаготворчества: бланков анкет, справок с печатями, и прочее, и прочее. Лежа в больнице, я самозабвенно вела истории болезней для всей нашей семьи и вымышленных персонажей. Аккуратно заполняла анкеты, а потом ежедневно вписывала данные по температуре, анализам и другое. Папа выписался раньше и приходил проведать меня под окно, и мы разговаривали жестами. Окно невозможно было открыть из-за поздней осени. Чтобы не отстать в школе, я также ежедневно выполняла домашние задания и читала учебники. Как раз тогда начали проходить таблицу умножения. Сначала я ее с энтузиазмом учила, но, дойдя до шестерки и семерки, мой пыл поугас. Помню, как папа, стоя за окном, спрашивал меня, выучила ли я таблицу. Я утвердительно кивала головой, и он начинал спрашивать меня. «Шестью семь?» Я артистично закатывала глаза, якобы пытаясь вспомнить. «Сорок шесть», – подсказывал папа. «Да-да», – радостно кивала я в ответ. Лицо папы становилось серьезным: «Соси, учи таблицу умножения». И он уходил. Вернувшись домой из больницы, я обнаружила в нашем сарае большого теленка. Так как я и папа полгода должны были соблюдать диету, которая исключала свиное мясо, то приобрели теленка, которого в скором времени пустили под нож.
В Ирбее папа записался в автошколу, чтобы получить водительские права. Интерес его возник, когда друг предложил прокатиться на своем мотоцикле. Друг посадил папу на мотоцикл, объяснил, как заводить и ехать. Папа завел машину и стал накручивать круги по двору. Через минут пять он решил затормозить, но вспомнил, что не спросил, как это делается. Папа стал кричать: «Как мне остановится?», – но друг не слышал его через звук мотора и пожимал плечами. Пришлось папе ездить по кругу, пока бензин не кончился. Наконец автошкола закончена, права получены. Папа приобрел бэушный мотоцикл, который чаще ремонтировал, чем эксплуатировал. Мне было шесть лет, и молочные зубы стали выпадать. Обнаружив очередной шатающийся зуб, я подошла к маме: «У меня зуб шатается». «Иди, папе скажи», – ответила мама. Она знала, что папа сегодня дежурный, и у него находятся ключи от стоматологического кабинета. «Папа, у меня зуб шатается», – подошла я к папе, измазанному мазутом. «Который? Покажи!», – ответил папа, оторвавшись от работы. «Вот этот», – сказала я, широко разинув рот. Что-то дернулось у меня в ротовой полости. Я от удивления захлопнула рот. Папа держал мой зуб плоскогубцами, которыми за секунду до этого скручивал гайки на мотоцикле. Я радостно схватила зуб и побежала к маме. «Папа вырвал мне зуб», – весело поведала я маме. «Как это вырвал? Чем?», – сказала мама, выглядывая во двор. Увидев улыбающееся лицо папы, она открыла окно и закричала: «Гевик, ты что, с ума сошел? У тебя же плоскогубцы не стерильные». «Не волнуйся, Рога джан, ничего не будет. Я аккуратно», – прокричал в ответ папа. Мама только всплеснула руками и погладила меня по голове.
***В Ирбее новогодние елки устраивали в детском саду, в школе, в музыкальной школе, в поликлинике для детей медработников. И везде неизменно наш папа был Дедом Морозом. У него были костюм, шапка и посох, а мама тщательно пудрила его усы и бороду, пока они не становились белыми. Однажды, за два дня до Нового года, папа находился в командировке. Пришел он на железнодорожный вокзал, а на кассе ему сказали, что билетов нет. Реалии советской жизни. Папа без настроения сел на скамеечку и стал думать, как ему быть. Перспектива оказаться на Новый год вне дома его абсолютно не устраивала. Посидев немного, он вдруг вспомнил. Побежал снова к кассе, просунул голову в окошко и произнес: «Девушка, мне обязательно нужно сегодня уехать. Ведь я Дед Мороз. Я не могу детей оставить без подарков». Кассирша взглянула на папу: точно Дед Мороз. Она выдала ему билет, и папа приехал домой, как и планировал.
Через пару лет ему надоела положительная роль Деда Мороза, и он сменил имидж. Папа стал разбойником, который вместе с Бабой-Ягой крал у Деда Мороза Снегурочку. И вот пришли мы на новогоднюю елку в музыкальной школе. Слышу, как несколько девочек шушукаются у меня за спиной. Одна из них говорит: «А я знаю, кто будет Дедом Морозом». Мне самой стало любопытно, я повернулась и спрашиваю: «Кто будет Дедом Морозом?» А эта девочка делает удивленные глаза: «Как, разве не твой папа?» На этой елке был еще один смешной момент. Севада тогда был маленьким, и мама кормила его грудью. Она тоже с нами пришла и сидела весь вечер на скамейке с Севадой на коленях. И каждый раз, как только выключали свет, Севада принимал горизонтальную позу и хватался за мамину грудь. Он думал, что раз свет выключили, то пришло время поесть и уснуть.
Нам очень нравились новогодние елки и длинные праздники. И в Ирбее, и в Томске мы получали уйму подарков и конфет. В Томске кроме детсадов и школ, новогодние елки шли в спортивно-концертном комплексе, а билеты приносили и мама, и папа с работы. Там каждому ребенку выдавали картонную коробку с изображением на новогодние темы, полную всяких разных сладостей. Мама все конфеты, полученные на новогодних праздниках, высыпала в большую белую эмалированную кастрюлю, и они заполняли ее полностью. Конечно же, в первую очередь съедались шоколадки, а уже потом остальные конфеты. Но их было так много, что практически до конца марта у мамы всегда были карамельки к чаю в заветной белой кастрюле.
Но самым волшебным на Новый Год была елка: настоящая пушистая и душистая елка из тайги. Обычно она была такой высокой, что приходилось срезать снизу, и все равно она доходила до потолка. Елка приятно пахла хвоей, мама доставала коробки с елочными игрушками. Сначала папа проверял и вешал гирлянду из разноцветных лампочек, а потом мы все помогали маме украсить нашу красавицу-елку. Для новогодних представлений мама каждый год шила нам новые костюмы, используя свою фантазию и умения на полную катушку.
Помню, когда мы вернулись в Ереван, и на Новый год взрослые стали ставить дома искусственную елку, я испытала шок. Я думала, что елки бывают только настоящими, как у нас в Сибири. Хотя, эту же искусственную елку ставили до нашего отъезда в Сибирь, но я об этом не помнила. Наши рассказывали, что когда нам с Гором было 2-3 года, дядя Гагик играл в новогоднем представлении в кинотеатре «Россия». Он договорился с мамой и папой, что после представления они отведут нас за кулисы, где мы можем увидеться с Дедом Морозом. Дома мама и бабушка тайно собрали для нас новогодние подарки от Деда Мороза, вложив туда мандарины, конфеты и гату. И вот посмотрели мы спектакль, приходим за кулисы к Деду Морозу, рассказываем стишки, он вытаскивает из своего мешка наши подарки и вручает нам. Мы с Гором радостные такие, рассматриваем подарки и говорим: «Ой, а здесь гата точно такая, как наша бабушка печет».
Еще помню, что на Третьем участке на нашем балконе по внешней стороне рос виноград. Дедушка попросил соседа под нами поднять лозу от его виноградника и протянул ее вдоль всего балкона. Часть поспевших кистей дедушка не срезал, а паковал их в бумажные пакеты и завязывал сверху. И на Новый год у нас на столе был свежий виноград.
Вспоминая папину неизменную бороду, перед глазами сразу же возникает картинка: 1986 год, я возвращаюсь из школы. Захожу в наш подъезд. Поднимаюсь по лестничному проему и между первым и вторым этажом вижу мужчину, который спускается мне навстречу. На нем папина одежда: темно-коричневые брюки и желтая рубашка с такой же темно-коричневой кокеткой. Я знаю точно, что это папина одежда, так как ее сшила моя мама, и второго такого экземпляра нет. Кроме того, на ремне у мужчины висит металлический брелок-тигр и цепочка от карманных часов, которые тоже принадлежат моему папе. Но самое удивительное, что мужчина не мой папа. Я просто остолбенело смотрю на него, а мужчина смотрит прямо мне в глаза и прячет в уголках губ хитрую улыбку. Я с сомнением в голосе выдавливаю: «Папа?!» Теперь он уже не скрывает улыбку. Папа сбрил бороду и усы и стал совершенно другим человеком. Ничего странного, что я его не узнала, ведь с самого рождения я видела его исключительно с растительностью на лице. Теперь папа выглядел намного моложе, а я до сих пор уверена, что борода очень сильно старит мужчин.
***Наш папа пьет только в хорошей компании: на свадьбах, днях рождениях, при встрече с друзьями. Но когда мы приехали в Сибирь, он сразу понял, что с русскими пить мало не удастся. Если выпить рюмку, то потом отказ выпить еще не будет приниматься ни при каких условиях. Поэтому всегда всем и везде папа говорил, что он водку не пьет. Коллеги папы на вечеринках шутили: «Ну вот опять мы все напьемся, а Григоряны будут сидеть и смотреть на нас трезвыми глазами». Но папа никогда и не страдал из-за того, что не пил – он не любитель. Но как и с любым мужчиной, с нашим папой тоже случались «пьяные» истории. Правда, не в Сибири, а в Ереване.
В городе Мегри, откуда родом дедушка Ваник, жил его родственник по имени Армо. В молодости он учился в Ереване и жил у нас дома, возился со мной и Гором, когда мы были совсем мелкими. Даже попки нам мыл, в отличие от папы. Младший брат Армо Ашотик часто перед Новым годом приезжал в Ереван, чтобы продать на рынке мегринские сухофрукты, и останавливался у нас дома. И вот конец декабря, Ашотик приехал утром, повез свой товар на рынок и вернулся вечером домой. У папы в тот день была встреча с коллегами, и вернулся он домой навеселе. Нанэ спала на диване, но папа не заметил, что ребенок спит, и стал настойчиво предлагать Нанэ конфету. Когда после третьей попытки Нанэ никак не среагировала, папа поднял удивленные глаза и произнес: «Не хочет». И тут его взгляд уткнулся в Ашотика. «Аштоштик?!», – произнес папа заплетающимся языком. Ашотик промолчал. «Аштош… Аштош-тик», – сделал новую попытку папа. Мы еле сдерживались, чтобы не засмеяться. Тут в комнату вошла мама и увела папу спать. «И часто ваш папа напивается?», – с ужасом в голосе спросил Ашотик. Ему показалось, что это стандартная ситуация в нашем доме.
В другой раз мы уже жили в 17-ом квартале, и Ашхен бабо жила с нами. Папа снова возвращался поздно ночью домой навеселе после удавшейся вечеринки. Он шел с автобусной остановки до нашего дома, а это минут 10-15 ходьбы. В кармане он нес конфеты для нас, детей. И вдруг, почти дойдя до дома, он резко остановился, как будто молния ударила: «Я же своей теще конфеты не купил». Папа повернул обратно, дошел до перекрестка и приобрел в круглосуточно работающем магазине любимые карамельки Ашхен бабо. Вернувшись домой, он вручил конфеты бабо со словами: «Вот, мама джан, специально для тебя купил», – и пошел спать. Утром мама возилась на кухне с завтраком. К ней подошла бабо и стала ей выговаривать: «Рога джан, почему ты не позволяешь своему мужу почаще пить?» Обалдевшая мама обернулась к своей маме: «В смысле?», – удивление замерло на ее лице. «Гевик вчера выпил и купил мне конфеты. Если бы он почаще пил, то мне бы чаще гостинцы приносил», – пояснила бабо.
Однажды моя коллега по заводу «Кока-Колы» во время разговора сделала безапелляционное заявление:
– Все хирурги – алкоголики.
Я с удивлением уставилась на нее:
– Что за ерунду ты несешь? Мой папа хирург, и он не то что не алкоголик, а вообще пить не любит. И я знаю многих непьющих врачей и хирургов.
– Нет, Соси, ты не понимаешь. Хирург – это такая специфическая профессия. Они видят столько тяжелых случаев, смертей, невозможно это все пережить, если не расслабляться алкоголем.
– Нет, мой папа не такой.
– Значит, твой папа смерти не видел, – выдала второе свое убеждение упрямая девушка.
Я промолчала. Самое бессмысленное занятие – пытаться убедить в чем-то человека, не желающего тебя слышать. Как бы я хотела, чтобы мой папа не видел ни одной смерти…
***В 1986 году мы всей семьей вернулись в Армению. Папа и мама закончили ординатуру, набрались опыта в больницах Ирбея и Томска. Думали: вот и все, вернемся на Родину, поступим на работу, будем лечить больных, растить детей и радоваться жизни. И не будет больше этой вечной тоски по родной Армении. Но впереди было всего два года спокойной жизни. Да, тоски уже не было, но родина позвала своих сыновей защитить ее, и мой папа не мог остаться в стороне.
В феврале 1988 года началась резня в Сумгаите, а затем в Баку. Армяне убегали из Азербайджана, оставив свои дома и все нажитое, в одних тапочках и домашней одежде. Забивались в самолеты, как в переполненный автобус, летели стоя. Они спасали свои жизни и жизни своих детей, оплакивая тех, кого спасти уже не удалось. В Ереване начались митинги. Народ требовал самостоятельности Арцаха и отделения его из состава Азербайджанской ССР. Азербайджанцы, живущие в Армении, тоже покинули Армению, хотя их никто не резал и не угрожал. На родине дедушки, в Мегри, у него был старинный друг – азербайджанец Джумшут. Они дружили чуть ли не с детства. Джумшут был хорошим человеком и настоящим другом, родился и вырос среди армян и никогда не испытывал враждебных чувств. А в 1988 году уехал в Азербайджан и, по слухам, стал одним из лидеров антиармянского движения…
7 декабря 1988 года Армении нанесли еще одну смертельную рану – землетрясение унесло жизни 25000 человек и разрушило полностью Спитак и частично Гюмри, Ванадзор и Степанаван. Время удара совпало с большой переменой в школе, я шла по переходу из одного корпуса в другой. Вдруг пол под ногами заходил ходуном, и я подумала, чего это дети бегают так, что аж все здание трясется? Когда пришли из школы домой, оказалось, что папа, мама, дяди Гагик и Гарик уже уехали в Спитак. Их не было дома несколько дней. Потом приезжали ненадолго и снова уезжали. Ничего не рассказывали, только в глазах стоял нескончаемый ужас от увиденного. Гарик также участвовал в съемках документального фильма о страшном землетрясении. Моя Армения, сколько горя ты способна вынести?
Но дальше нашу страну ждали еще более страшные испытания. Началась Арцахская война10, и мой папа как истинный патриот отправился на войну. Первый раз он поехал в Арцах осенью 1989 года. На митинге услышал, что в Арцахе не хватает врачей. На следующий день он связался с какой-то благотворительной компанией, взял отпуск и полетел на самолете в Степанакерт, решив поработать там во время отпуска. В Степанакерте он обратился в Министерство здравоохранения, и его направили в Гадрут, где требовался врач. Однажды вечером папа ехал на грузовике с другими парнями. По дороге их машину остановили, чуть было не возник конфликт, из-за которого они могли оказаться в руках у азербайджанцев. Но каким-то чудом им удалось все уладить и вернуться целыми и невредимыми. Когда он вернулся домой из арцахского отпуска и рассказал все маме, мама решила исполнить папино желание, так как он остался живым. Папиной заветной мечтой был еще один ребенок, а лучше – дочка. Так родилась наша сестра Нанэ.
***После своего первого арцахского отпуска в течение двух лет папа периодически уезжал в Арцах. Иногда брал официальный отпуск, иногда за свой счет, иногда оформлял командировку в Министерстве здравоохранения. Так с конца 1990 года он уехал в Геташен, где заменял главврача Саргиса Акопкохвяна четыре месяца. В конце марта приехал врач из Еревана, Валерий Хачатрян, и папа вернулся домой. В конце апреля 1991 года папа в составе спасательного отряда «Спитак» отправился на несколько дней в Грузию – оказывать помощь пострадавшим от землетрясения. По его возвращении дядя Гагик сообщил ему, что сегодня на Площади Свободы будет митинг, посвященный Геташену. На митинге папа узнал, что в Геташене очень серьезная и напряженная ситуация.
Рано утром он собрал медикаменты и вещи в рюкзак, надел телогрейку, поцеловал нас с мамой и поехал в аэропорт «Эребуни». Самолеты в Арцах уже давно не летали. Вылетал вертолет в Степанакерт, рядом с которым стояли несколько врачей в белых халатах. Папу в телогрейке даже близко не подпустили, он не мог лететь с ними. В конце концов с другими фидаинами11 он спрятался в вертолете за мешками с мукой и гробами. Вертолет прилетел в Шаумян. Оттуда надо было добираться в Геташен, где уже началась операция «Кольцо»12. Деревня находилась в блокаде, все дороги закрыты. Папа добрался туда с группой Арабо, которая отправлялась на разведку на лошадях через лес. Фидаины не хотели его брать, так как он городской парень и раньше не ездил на лошадях, и вообще они его не знали. Но каким-то образом папа убедил их, и они отправились в путь.
В центре Геташена стоял танк, за несколько дней до этого погибли Татул, Артур и другие парни-герои Арцахской войны. Эвакуация населения на вертолетах в Ереван началась шестого мая. Оставшиеся фидаины собирались уходить пешком через лес. Вылететь на вертолетах они не могли, так как полеты курировали солдаты Советской Армии. Папе и Валерию Хачатряну тоже предложили идти через лес, но Валерий до этого перенес инфаркт – его отекшие ноги не вынесли бы этого перехода. Папа не мог оставить своего друга и остался вместе с ним, как и главврач Геташена Саргис Акобкохвян, у которого в деревне жила престарелая мать. Седьмого мая эвакуировали последних в деревне людей. Когда папа, Валерий и Саргис подошли к вертолету, их документы проверил русский солдат, позвал азербайджанского солдата и сказал ему: «Врачи из Еревана». Всех троих посадили в черный «ворон» в отдельные клетки и держали так около четырех часов, пока не прекратились вылеты вертолетов. Папа думал, что так как они врачи, то по законам войны неприкосновенны. Однако когда их привезли на место, перед ними распахнулись, а затем закрылись ворота. Папа понял, что это двор тюрьмы. Открыв дверцы, их буквально выпихнули из машины, так что папа чуть не скатился на землю по ступенькам. И здесь, как говорит папа, они попали в ад Данте.
Их привели в камеру, где уже были семнадцать геташенцев, пойманных в тот же день. Всех раздели догола и нещадно били. Потом спросили: «Кто здесь врач?» и вывели Валерия. По крикам, доносящимся из коридора, они поняли, что Валерия бьют. Затем крики прекратились, Валерий потерял сознание. Затем пришли за вторым врачом; папа сказал, что он врач. Его также вывели в коридор и били до потери сознания, а потом бросили в карцер, где он находился четыре дня без еды. После побоев Саргис Акобкохвян два дня бредил как сумасшедший: ему казалось, что его сын Котик умер. Из местных газет азербайджанцы знали, что папа несколько месяцев назад вылечил пленного азербайджанца. И поэтому они били его еще сильнее, приговаривая: «Своих ты хорошо лечил, а нашего нехорошо». Но это не помешало им приводить своих больных в камеру к папе, где он их консультировал и говорил, как лечиться.
***К тому времени мой дядя Гагик поднял шум о незаконном аресте врачей на войне. Он отправил дедушку в Москву для обращения в Красный крест, а сам бегал по Министерствам и даже в КГБ. Я не помню сейчас имен, возможно, это и не нужно. Подробности впервые дядя Гагик рассказал мне и моим братьям после ухода мамы. Плутая бесконечно долго по коридорам власти, он добрался до заместителя начальника КГБ. От официальных приветствий дядя Гагик сразу перешел к рассказу обо всем, что знал про папу и других арестованных врачей. А потом сказал: «Я взрослый человек и понимаю, что происходит в тюрьмах. Вы знаете, Геворг с самого детства хотел стать хирургом. Вы не представляете, как долго и через какие испытания он пришел к своей мечте. И ведь он действительно отличный хирург, к тому же патриот, и глубоко честный и порядочный человек. Я все время за него боюсь, я боюсь, что в тюрьме его могут покалечить, а особенно могут повредить его пальцы. Тогда он не сможет больше оперировать. Вы представляете, какая для него это будет трагедия? Это смерти подобно». Товарищ замначальника КГБ внимательно выслушал нашего дядю и сказал: «Минутку». Он поднял телефон и позвонил замначальнику КГБ Азербайджанской ССР. Когда на том конце провода подняли трубку, он произнес:
– Здравствуй, друг! Как дела? У меня тоже все хорошо. (Позже выяснилось, что эти два товарища вместе учились в России). Слушай, у вас там в Кировабадской тюрьме сидят трое врачей. Один из них, Геворг Григорян, мой друг. Проследи, пожалуйста, чтобы с ним ничего не случилось. На том конце провода его заверили, что все будет нормально. Затем замначальника КГБ положил трубку, подошел к дяде Гагику и сказал ему: «Простите меня, что я соврал. Конечно же, я не знаю Геворга Григоряна, и он не мой друг. Но по-другому нельзя было…» Когда дядя Гагик закончил свой рассказ, у него на глазах выступили слезы, ком застрял в горле, и он не мог больше говорить.
***Прошло пятнадцать дней заключения. На следующий день папу снова повели к следователю. Этот следователь уже который раз грозил папе расстрелом и хотел вытащить из него признание в убийстве какого-то азербайджанца. На семнадцатый день папу привели в другую камеру, где находились бородатые мужчины. Папа подумал, что это азербайджанцы, и теперь его ожидает суд Линча. Но вдруг кто-то сказал: «Это же наш Геворг». Оказалось, в камере сидели геташенцы. Один из них сказал, что сегодня их освободят. Папа не поверил, сказав, что вчера ему грозили расстрелом, а сегодня освободят? Но через полчаса в тюрьму прибыли японцы (почему-то папа сразу определил их как японцев) с фото- и видеокамерами и с совершенно невозмутимыми лицами. Пленных одели и вывели во двор, предварительно проинструктировав, что нужно говорить журналистам. А говорить нужно было, что в тюрьме для них были созданы очень хорошие условия, что их обеспечивали постелью, едой и сигаретами. Но у всех пленных на лицах (тела были скрыты под одеждой) была написана вся правда о гостеприимстве Кировобадской тюрьмы. Затем их всех посадили снова в черный «ворон» и повезли. Наконец прибыли куда-то, и машина остановилась. Из своих клеток им не видно было, где они. На них попыталась напасть толпа азербайджанцев, которая знала, что везут армян. Но тут послышались русские голоса. Это русские солдаты автоматами разогнали толпу. Оказалось, их привезли на границу с Тавушем. Там азербайджанцы произнесли речь о братской дружбе народов и наконец-то отпустили пленников. Папа рассказывал, что сначала они шли по мосту, а потом не удержались и побежали, как будто боялись, что их мучители передумают.
Нам уже сообщили, что папу везут домой. Дядя Гагик поехал их встречать, но разминулся – их повезли другой дорогой. Когда бабушка открыла дверь, она чуть не упала в обморок. На папе живого места не было: все тело в синяках, ссадинах, кровоподтеках, разорванная одежда. Он не мог даже крепко нас обнять, так как при каждом движении как будто иголки впивались в тело. Все ужасы этих семнадцати дней папа описал потом в своей книге «Мы вернулись из ада». На следующий день папу и его друзей положили в больницу на лечение и реабилитацию. Тело поправилось, но душевные травмы никогда не заживают, а нервная система у папы сильно сдала после пережитого. Валерий Хачатрян скончался через шесть месяцев после возвращения из плена, 5 декабря 1991 года, в день рождения Гора. Папа до сих пор дружит с его семьей и чтит память этого мужественного человека. А для всех геташенев, которые проживают теперь в Армении, мой папа – «наш Геворг».
***Арцахская война закончилась в мае 1994 года. И папа еще не раз ездил туда, лечил раненых и больных и нередко сам ходил в бой с оружием в руках. Поэтому у нас в семье 9-е мая не только праздник дедушки, ветерана Великой Отечественной войны, но и папин праздник, как день освобождения Шуши. А 23 мая мы отмечаем день освобождения папы, фактически его второй день рождения.
У мамы была близкая подруга Марина, они вместе учились в школе в Баку и дружили всю жизнь. Марина с детьми тоже жила в Ереване уже много лет. О том, что папа попал в плен, она узнала из телевизора. В тот день она затеяла уборку, а телевизор вещал новости в фоновом режиме. И вдруг сообщили, что Геворга Григоряна забрали азербайджанцы в Геташене. Тетя Марина как была с тряпкой в руках, так и опустилась на пол и стала страстно молиться, чтобы Геворг вернулся домой живым и невредимым. Тетя Марина очень любила мою маму и очень уважала моего папу. Она молилась все 17 дней. Когда папу положили в больницу, она пришла его проведать. И вдруг папа сказал: «Слушай, Марина, я ведь атеист и не верю в мистику, но ты знаешь, когда я терял сознание или бредил, я видел ангелов, и у них у всех было твое лицо». Марина сказала: «Ну, конечно, я все это время за тебя молилась».