Заботливая женская рука

– Заметно.

– Триша, неужели тебе никогда не бывает одиноко и скучно? – захлопала ресницами Ниночка.

– Нет. – Трифон мысленно проклял Нину приблизительно до седьмого колена.

– А по ночам? – не унималась юная супруга поэта.

– По ночам я сплю. У меня режим.

– Ага, режим, как же! – подал голос Гена. – Тришка, ты не просто тормоз, ты ручной тормоз! Намек просекаешь?

– А шел бы ты…

Полированная Нина скабрезно хихикнула. Похоже, она поняла Геночкин намек куда быстрее, чем сам Трифон. А милая Гранечка впервые за весь вечер оглядела окружающих с каким-то плохо замаскированным торжеством и спросила Трифона:

– И тебя это устраивает?

– Вполне.

Все заржали.

Трифон хмыкнул:

– Идиоты. Как будто мне заняться больше нечем.

– Трифон прав, – авторитетно сказала Фотиния. – Секс – это не главное в жизни. Главное – совершенство духа, и тела.

Муж Фотинии опять кисло посмотрел на нее. Видимо, он этим самым совершенством был преисполнен по самое не хочу.

– Тришка, неправильный ты какой-то. – Поэт Славик был юн, в отличие от Трифона субтилен телом, но на щеках его пылал огонь каких-то прыщаво-революционных идей. – Вот чего ты добиваешься в жизни?

«Чтоб никто не лез ко мне в душу», – хотел ответить Трифон, но из присущей ему деликатности сказал:

– Ничего.

– Как, совсем?

– Ну да. А чего добиваться-то? Все, что нужно, у меня есть. Мне даже зарплаты моей хватает. Потом на режиссерское поступлю, выучусь, буду ставить спектакли… Чего еще надо?

– Молоток, – не по-церковнославянски определила Фотиния. – А ведь ты в своих духовных исканиях продолжаешь путь греческих исихастов, индийских йогов и буддийских монахов. Так сказать, черпаешь счастье в себе самом. Трифон, у тебя никогда не было желания уйти в монастырь?

– Нет.

– Зря. Из тебя бы первосортный монах получился.

– Не уверен.

– Почему?

– Поспать люблю. А у них там всенощные бдения всякие…

– Всенощное бдение – это… – начала было Фотиния, но тут ее неделикатно прервал подающий надежды поэт:

– Тришка, ты хочешь сказать, что всем доволен?!

– Да. А почему должно быть иначе?

– Потому что жизнь делают недовольные! Ищущие! Находящиеся в непрерывном движении! А ты…

– А я и не собираюсь делать жизнь. Я просто живу. И кстати, я не понимаю, какое отношение к недовольству жизнью имеет вопрос о наличии у меня девушки. Что бы изменилось, если б она у меня была?

– Все! – воскликнула Ниночка. – Ты стал бы более романтичным, мир вокруг тебя преобразился бы как…

– Ага. Ну да. Вот, оказывается, для чего нужны девушки. Мир преображать. А я-то думал, все гораздо проще…

– Грубиян!

– Просто не романтик. Нина, зато у тебя Славик – такой романтик, что закачаешься. Чего тебе от меня-то надо?

Трифон слегка покривил душой. Девушка у него конечно же была. Только она об этом не знала. А то, что наш герой скрывал от приятелей свои сердечные тайны, скорее говорит в его пользу. В конце концов, это вам не ток-шоу «Двери» с Нагием Дмитриевым, где специально подготовленные актеры разыгрывают перед зрителями сцены жутких душевных откровений.

Девушку, из-за которой Трифон изредка не спал по ночам и чьим именем собирался назвать новый сорт выведенной им среднеспелой фасоли, звали Людмилой. Но откликалась она исключительно на Димку, презирая своих родителей, которые родили ее девочкой, да еще и всучили ей столь нежное и дамское имечко. Димка Романцева с самого нежного возраста являлась звездой местной сцены. Димка была не просто симпатичной или красивой, она разила наповал. И именно за свою неотразимость она себя и ненавидела. Да, Димка хотела сделать сценическую карьеру. Но не при помощи своих бедер и волос. Ее раздражало то, что всякий мужчина, увидев ее, катастрофически и необратимо глупел. А глупых мужчин Димка ненавидела еще больше, чем умных.

Про Димку в Кимовске ходили чудовищные слухи. Мол, она хочет сделать себе кучу пластических операций, чтоб зубы не были такими белыми, ноги – стройными, а грудь – высокой и пленительной. Она носит татуировку «Это тебе не достанется, гад!» на внутренней стороне бедер. Она стрижется наголо, а во время спектаклей надевает парики. Она необратимо фригидна. Она разводит дома кроликов, а затем собственноручно их стерилизует. Она тоннами пожирает шоколад, чтоб испортить свою фигуру, достойную резца Бенвенуто Челлини. Она вообще хочет сменить пол, хотя ненавидит мужчин во всех их проявлениях.

Димка не опровергала, но и не подтверждала этих слухов. Трифону казалось, что ее они вообще не задевают.

Хитовыми ролями Димки были Энни Уилкс в постановке по «Мизери» Стивена Кинга, Антигона в одноименной трагедии Софокла и Регана в «Короле Лире». Но отнюдь не это влекло Трифона к ершистой и холодной девушке. Всякий раз, когда Трифон имел счастье лицезреть сердито-прекрасную Димку – во время ли спектакля либо в буфете, где она пила жалкий кофе с крекерами, – его тело превращалось в подушку для булавок, а взгляд был жалким и нежным одновременно. Он понимал, что Димка – не просто существо противоположного пола. Она существо высшего порядка. Бешеная небожительница, которая никогда не снизойдет до его размеренного бытия. Трифону казалось, что призрачно-холодные глаза Людмилы-Димки взирают лишь на небеса, а ее рук достойны касаться исключительно падшие ангелы. И то, что Димка являлась официально признанной любовницей бандитского авторитета Олега, ничего не меняло. И Трифон вовсе не испытывал ревности, когда к театру подкатывал белый лимузин и Олег усаживал него аристократически безучастную ко всему происходящему Димку…

Словом, ситуация такая, что не за столом в обществе легковесных приятелей ее рассказывать. И Трифон мудро промолчал.

Компания просидела примерно до полуночи – до того момента, как тихая Гранечка уснула, уткнувшись в тарелку из-под салата. Тут уж все поняли, что пора откланяться, Гранечку с трудом разбудили (прощаясь, она старательно пыталась поцеловать Трифона в щеку, но почему-то попадала в шкафик с обувью). Гена с Юриком изъявляли активное желание остаться у Трифона ночевать под тем предлогом, что надо же кому-нибудь поливать елку. Но Трифон проявил настойчивость, всех выпроводил и остался один на один с разгромленной квартирой. А это было не особенно приятно, учитывая все усиливающуюся головную боль. Трифон выпил пару таблеток шипучего аспирина и с отвращением поплелся в кухню, где его встретили несимпатичные остатки прошедшего пиршества, грязная мойка и даже пара нагло расположившихся на столе тараканов. При виде похмельно настроенного чернокожего гиганта тараканы не изобразили попытки к бегству, а нагло сидели на куске недоеденного кем-то сервелата и поводили усиками.

– Паршивцы, – сказал безо всякого выражения Трифон тараканам и по стеночке передислоцировался в комнату. Предварительно поклявшись самому себе в том, что отныне и навсегда водка изгоняется из его жизненного расписания.

Пиршественный разгром почему-то показался еще более неприглядным. Елка раздражала своим дурацким видом, тем более что гости не придумали ничего лучше, как украсить ее всем, что попало им в квартире под руку. Поэтому с веток свисали тюбики с зубной пастой и кремом для бритья, носовые платки, вилки, невнятные плюшевые игрушки, оставшиеся с детских времен, и прочая чепуха. Трифон, кривясь как от зубной боли и неожиданно резко раздражившись на самого себя за несанкционированное веселье, принялся собирать со стола грязные тарелки. При этом у него мелькнула циничная мысль о том, что, будь у него девушка (обычная, на каждый день, а не блистательная Димка, конечно!), эту неприятную процедуру вкупе с мытьем посуды и дальнейшей уборкой квартиры можно было бы передоверить ей. Эти мысли вовсе не означают, что Трифон был несамостоятельным мужчиной, способным только паразитировать на теле любимой женщины. Но вы же знаете, даже у самых порядочных мужчин бывают такие мысли… Иногда.

С горкой грязных тарелок Трифон опять поплелся в кухню и…

Нет, не надо думать, что он, согласно законам комедии «Тупой и еще тупее», растянулся с этими тарелками на полу, зацепившись за какой-нибудь каверзно лежащий предмет. Мы не в Голливуде, и наши люди, даже будучи в состоянии жестокого абстинентного синдрома, тарелок не роняют. Талант, как говорится, не пропьешь.

Так что Трифон, когда увидел это просто остановился.

Замер.

Забыл дышать, поэтически выражаясь.

Потом все-таки выдохнул, медленно присел на корточки, груду тарелок поставил на пол, чтоб рук не занимали…

И внимательно посмотрел на это, отчаянно моля небеса о комментарии происшедшего.

Однако небеса молчали, и Трифон сидел и бессмысленно пялился на продолговатую коробку, обтянутую блестящей розовой бумагой для упаковки подарков и украшенную бело-розовым пышным встрепанным бантом, чем-то похожим на пирожное с кремом.

Коробка как коробка.

И проблема заключалась только в том, что, когда Трифон провожал друзей, а потом шел из кухни в комнату, ее на полу не было.

Трифону показалось, что его горла коснулись прохладные тонкие пальцы.

И пахло от пальцев почему-то ладаном.

Место, неизвестно

Время неизвестно

Все это можете придумать сами

Он набрал в легкие побольше воздуха и прорычал:

– Горе вам, о непотребствующие и заплесневевшие в грехах своих, ибо грядет на вас… мм… грядет на вас… Проклятие, что бы такого придумать?!

Две крупные ящерицы цвета хаки с песком задумчиво взирали на человека, энергично рвущего на себе остатки волос. Они наблюдали за ним не первый день. Впрочем, время здесь не имело значения.

Человек перестал рвать на себе волосы, плюхнулся на валун, издав при этом нечто вроде придушенного воя, достал из складок своей убогой одежды книгу, напоминающую сильно засаленный и лохматый кирпич, и принялся ее листать, шепча под нос:

– Раздел третий, раздел третий, ага, вот… «Асобенастй насылания праклятий». «Для тово, штоб наслать ужастное праклятие на народ, страну или палитичскую партию, нада прешде всиво определицца с видом праклинания. Праклинания бывают следуюшших видов…»

Человек перечитал виды «праклинаний», вздохнул и покачал головой.

– Ничего не получится, – грустно сказал он ящерицам. – Эта должность явно не для меня. И чего ради я сюда приперся?!

Человек отшвырнул засаленную книгу. Если б ящерицы умели читать[7], они прочли бы название: «Стань правидцем всиво за сорок дней. Гарантия испалнения прарочеств! Удобно и качественно!» Эта книга пропахала в душе человека глубокие борозды и заставила его поверить в то, что он вовсе не мелкий клерк в фирме по продаже настенных кварцевых часов, а великий провидец и предсказатель грядущих напастей. Человек бросил место в фирме, квартиру, жену и чужую жену и через некоторое время оказался здесь, где говорить можно было только с ящерицами. И предсказывать смену климата скорпионам. Но человек не сдавался. Он верил, что стать пророком сегодня гораздо легче, чем получить место коммерческого директора.

А то, что ему пока не удалось толком сформулировать ни одного пророчества и предвидеть хоть какой-нибудь солидный мировой катаклизм, – мелочь, не заслуживающая внимания. Он утешал себя тем, что, наверное, все великие пророки так начинали. Хотя, конечно, налицо был недостаток пророческого образования. Латынь и греческий ему так и не дались.

Человек откашлялся, вытряс из рваной сандалии песок и опять обратился к ящерицам:

– Се, зрю, как грядут на вас…

И в этот миг нечто, похожее на молнию, ударило его в медный лоб и заземлилось в пятках. Человек зажмурился и завизжал. Вокруг него вздымались песчаные дюны, лопаясь и опадая, как пузыри на поверхности манной каши. Книга «Стань правидцем» засверкала так, будто в ее недрах взорвали атомную бомбу. Ящерицы занервничали и с нехарактерной для себя резвостью удрали прочь.

Человек открыл глаза. Если бы ящерицы остались, они не преминули бы заметить, что глаза человека стали похожими на яростно раскаленные угли.

И голос нового провидца загремел под серыми от страха небесами:

– Вы что, ничего не чувствуете, идиоты?! Она действительно надвигается! Я не шучу!!! Она является в мир, чтобы…

Человек, скорчившись, упал на раскаленный песок и закрыл голову руками. С неба на него посыпались камни вперемешку с чем-то, здорово похожим на ядреный птичий помет. Но человек этого даже не замечал.

– Господи, – скулил человек, отплевываясь от набившегося в рот песка. – Я и не ожидал, что на самом деле это будет так ужасно!

г. Кимовск, Тульская область, Россия

8 января, четверг, 00:45

«Ух ты!» – хмыкнул Трифон и потянул руку к банту, украшавшему странную коробку, справедливо полагая, что у него галлюцинация на почве неумеренных возлияний. И этой галлюцинации положено развеяться от одного прикосновения.

Пальцы коснулись шелковистого выгиба ленты.

«Не глюк».

Трифон Вамбонгович напрягся.

Нет, коробки точно не было до сего момента. И никто принести ее не мог, потому что…

Он бы это помнил.

«Может, это бомба?» – защекотала мозг неприятная мысль, но ее Трифон немедленно отринул как абсолютно неприемлемую. Он человек мирный, жизнь у него неаппетитная, так что убивать его при помощи коробки с пластидом – только зря упомянутый пластид переводить.

– Черт знает что, – хрипло выдавил из себя Трифон, решительно развязал бант и снял с коробки интимно зашуршавшую крышку.

И заорал, отшатываясь как черт от ладана.

Отшатываться из положения «сидя на корточках» – довольно неудобное и сложное занятие, требующее не одного месяца регулярных тренировок. Посему неудивительно, что, отшатнувшись, Трифон вписался своей довольно-таки солидной пятой точкой прямо в груду грязных тарелок. Так что поклонники фильма «Тупой и еще тупее» наконец-то могут быть ублаготворены.

Противный хруст раздавленной посуды и последовавшие за ним крайне неприятные ощущения вернули Трифона к липкой реальности. Он перестал орать, крепко выругался, отряхнул штаны от налипших осколков вперемешку с селедочными костями и сказал себе:

– Спокойно. Этого не может быть.

Однако это было. И через минуту, и через пять коробка оставалась на месте. И… ее содержимое тоже.

Трифон пересилил себя и вновь заглянул в коробку.

Первое впечатление его не обмануло.

Это действительно была рука.

Весьма изящная рука мирно покоилась в атласном гнездышке коробки. Цвет руки был очень даже симпатичный – нежно-персиковый с оттенком топленого молока, словно рука изредка загорала в хорошем солярии…

«Что за фигня?!» – мысленно возмутился Трифон.

Пальцы руки – тонкие, с очаровательными морщинками на фалангах и прелестными миндалевидными ноготками – были явно дамской принадлежности. Между указательным и средним пальчиками вызывающе торчал листок бумаги. Трифон вздохнул, досчитал до трех с половиной и потянул за этот листок, содрогаясь от неприятного ощущения. Развернул бумажку и прочел:

«Нопшество от вирмы «Чжоу Чунг Ху Юй» – многопунксианальная рука! Сработана из экологисески систых products! Помошчь в доме! Выпалняит сто различеных опирасий! Даверьте ей свае хазяйсво и вы забудете problems! Товар серсифисирован. Перед испольсованием знакомиться с instruction нада».

Трифон облегченно выдохнул. От прочтения безграмотной бумажки загадка не стала более разъясненной, но у нее хотя бы появилось вполне реальное происхождение. И его непонятный кошмар превратился в обычную китайскую поделку. А впадать в состояние предкоматозного ужаса перед товаром явно левой «вирмы» по меньшей мере неразумно. Трифон и не впал. Брезгливо морщась, он рассматривал руку в коробке и пытался рассуждать о том, каким образом она водворилась в его коридоре. Да, и еще нашему герою хотелось бы уточнить, какие такие сто операций выполняет это пластмассовое (или силиконовое? Или пьезокристаллическое?) жутковатое чудо. К тому же англизированный призыв перед использованием руки ознакомиться с инструкцией был невыполним – похоже, никакой инструкцией в коробке и не пахло. Словом, чепуха какая-то. Хлам в подарочной упаковке. Трифон бросил бумажку-рекламку поверх прелестных пальчиков и тщательно закрыл коробку крышкой. Пускай китайцы сами такими руками пользуются, у них сознание, дзеном извращенное. А русский мужчина, хоть и африканского происхождения, далек от подобных «нопшеств».

Вот только как же эта коробка у Трифона оказалась?

И зачем?

Да, и разумеется, надо выяснить, что же с нею делать!

Потому что выкинуть в мусоропровод как-то… Жалко, что ли.

Наш Трифон, конечно, честно попытался поразмыслить над этими фундаментальными вопросами. о голова вскоре думать отказалась. И Трифон не мудрствуя лукаво сунул коробку с дурацкой рукой в кладовку, наивно полагая, что в ближайшее время сможет не только рассортировать там весь накопившийся хлам и отправить его на помойку, но и разобраться с этим «рождественским» подарочком. Ха, может, это все-таки проделки крепких перцев?! Тем более что Гена и Юрик всегда были признанными специалистами в устроении мелких пакостей всему человечеству. Не кто иной, как они, прошедшим летом устроили в городском парке секс-шоп на выезде и орали в мегафон, призывая прогуливающихся с детишками вполне респектабельных матрон разжиться неприличными имитаторами и всякими возбуждающими кремами. Что странно, парковая милиция никак не прореагировала на столь вопиющее хулиганство. А однажды эти остроумцы-негодяи не поленились устроить истерику в главном городском универмаге «Юбилейный», пугая пришедших за покупками домохозяек воплями о том, что, по последним сообщениям Интерфакса, в килограммовых упаковках стирального порошка «Эпос-Био-С-Зелеными-Гранулами» обнаружены споры сибирской язвы и тайваньского гастрита. Этим пакостники вызвали обвал цен на товары бытовой химии и сильную головную боль у менеджеров по продажам. Так что, логично рассудил Трифон, Гена и Юрик вполне могли подкинуть ему эту коробку. Тем более они давно намекали Трифону, что пора бы ему огрести от них какую-нибудь пакость, а то живет слишком спокойно.

Трифон мысленно пообещал Гене и Юрику многочисленные и суровые кары за столь пошлую шуточку и постарался переключиться на конструктивную идею о немедленной уборке квартиры. Наш герой не был чистюлей, но всякий бытовой разгром имеет свои пределы. Осколки тарелок на полу действовали Трифону на нервы. Он вспомнил, что в последний раз видел веник в районе своего письменного стола, а совок… Нет, насчет совка – это уже слишком. Ну откуда в доме молодого, не обремененного хозяйственными инстинктами мужчины быть такой неромантической вещи, как совок? Настоящие мужчины, славные холостяки, используют в этом качестве газетный лист. Или старый номер «Пентхауза». Трифон пошел к письменному столу, обрел веник, погребенный под пыльным собранием сочинений Бернарда Шоу, выдрал из какого-то старого журнала лист поплотней, и тут его «повело». Нет, не так, как «ведет» горького пьяницу новая лошадиная доза паленой водки. Навалилась слабость, от которой тело словно потеряло все кости и расплылось, как кусок сливочного масла по горячей сковородке. А за возможность заснуть немедленно Трифон готов был просто отдать душу. К желанию молодого человека выспаться добавилось осознание того, что вокруг него хмурилась пустая неприбранная квартира с неласковым холодильником и пренаглыми тараканами. Словом, никакой радости для усталого мужчины в самом расцвете сил!

И Трифон мирно уснул. Прямо на полу. Подложив под щеку лохматую сторону веника.

А каждому читателю давно известно, что, покуда литературный герой спит, сюжет не останавливается. В нем происходят не самые скучные процессы, в которые герою предстоит включаться сразу же после пробуждения.

Итак, наш герой, как и полагается иногда герою, спит, и снится ему…

…Лето. Дача. Грядки с подросшими кустиками картофеля. Сам Трифон – сверкающе-эбеново-мускулистый в набедренной повязке из старой скатерти – стоит средь волнуемой ветерком картофельной своей плантации. И ощущает себя царем, со скипетром-тяпкой в одной руке и герметичной банкой для отлова колорадских шестиногих членистоногих – в другой. Идет Трифон меж гряд, тяпочкой культурно каждый кустик окучивает, а чуть заметит где полосатую арестантскую робу наглого шестиногого, так сразу подцепляет его с листа и в банку, в банку! А в банке, для пущего томления полосатых колорадцев, налита ядовитая смесь керосина с карбофосом. Членистоногие картофельные зэки при виде карающего Трифона, конечно, стремятся прочь с места своих преступлений – бросают увлекательные занятия по спариванию да пожиранию свежих листиков, падают с куста наземь, притворяются мертвыми, уходят в несознанку. Но Трифон, картофельный самодержец, прозирает суровым оком эти хитрости, и ни один хитинооблаченный наглец не уходит от его карающей длани. А над дачей, над картофельным океаном, над ручейками фасоли, джунглями укропа и райскими кущами смородины наливается закатной спелостью небо, и пахнет от неба сладким яблоком грушовкой…

Хорошо Трифону от такого сна, весело. И уж собирается он во сне прополоть грядочку с огурцами сорта «Зозуля», как видит, что на этой самой грядке, безжалостно разрушая все Трифоновы агрономические ухищрения, расположилась самая большая жизненная неприятность нашего героя. А именно: сидит в установленном прямо на грядке кресле Трифонова родственница Октябрина Павловна (ох, не царство ей небесное!), вяжет. Чего в действительности отродясь за нею не водилось. Спицы мелькают, очки поблескивают. И духами родственницыными – «Белая сирень» – по всему огороду пахнет, прямо как в грозу в начале мая!

– Октябрина Павловна! – возмутился было Трифон, но родственница сурово на него посмотрела:

– И тебе это не надоело?

– А че такого… – вмиг растерялся Трифон. И стало ему противно оттого, что почувствовал себя снова совсем как в детстве, когда приходил он домой, вывозившись в грязи да велосипедной смазке, а Октябрина Павловна принималась его жестоко отмывать и отчитывать. И потом заставляла три часа подряд разучивать романс Алябьева «Соловей». Без перерыва на обед. И всегда поступала так, что Трифон чувствовал себя без вины виноватым!

– Чего вам от меня надо, тетя?! – Трифон во сне решился на такое фамильярное обращение, чего никогда не делал в реальности. – Вы мне и так жизнь испортили – грядку с огурцами загубили, а теперь еще и воспитывать, что ли, надумали? Это вам-то лично не надоело?

– Как ты со мной разговариваешь, мальчишка! – Тон у Октябрины Павловны даже и во сне напоминал гудение трансформаторной будки.

– Я вам не мальчишка! – вспылил Трифон. – Говорите побыстрее, что вы в моем сне делаете, и отправляйтесь… куда-нибудь. Мне еще надо колышки для фасоли вбивать!

– Скажите пожалуйста, какие мы занятые! – насмешливо фыркнула Октябрина, еще и повозилась в кресле, чтоб оно поплотней да поглубже утопло ножками в грядку и размяло водянистые огуречные стебли. – Ты мне не указывай! Понимаешь ли ты, Трифон, что твое существование есть прямой позор всего нашего рода!

– С какой же стати? – насупился Трифон. Почел он эти обидные слова прямым намеком на свое незаконнорожденное происхождение, и точно: принялась презлобная Октябрина Павловна, сверкая очками и противно тряся морщинистым подбородком, перечислять все Трифоновы прегрешения, вольные и невольные. И родился-то он от проезжего молодца, и мать-то у него оказалась бесстыдницей да паскудницей, коли байстрючонка бросила на ее, Октябринино, попечение… И самой-то Октябрине Трифон жизнь скособочил, потому что, не будь его, она бы наконец сумела удачно выйти замуж за одного солидного чиновника, а негритенок-родственник стал досадной сему помехой… К тому же сам Трифон надежд не оправдал – в изящных искусствах себя не проявил, не стал ни вторым Кобзоном, ни Лиепой, ни Глазуновым, ни даже Николаем Расторгуевым!

– Лучше бы ты, Трифон, вырос среди привокзальных бродяг, стал первостатейным бандитом, наводящим ужас на окрестности, чем превратился вот в такое законопослушное нечто! – визжала старая Октябрина. – Серость ты непроходимая! Землеройка ты неамбициозная!

Трифон стиснул кулаки, причем жест этот у него получился впервые, как во сне, так и наяву.

– Отстань, старая! – прорычал он. – Мало того что ты надо мной все мои лучшие годы экспериментировала, как над кроликом, так и сейчас покоя не даешь! Да уж лучше б я действительно был бандитом – ты б тогда против меня и пискнуть не смела! Так радуйся, что я не бандит, а актер! И к тому же – будущий режиссер!

– Акте-о-ор-рр!!! – раскатилась-расхохоталась тетка Октябрина, вспугнув голосищем стайку воробьев. – Из такого ничтожества актеры не выходят! А режиссеры – тем более! В тебе нет честолюбия! Нет жажды славы! Твое существование идет по инерции! Ты не борешься с трудностями! Не подходишь к жизни творчески! А ведь пора уже об этом подумать! К Пушкину слава пришла в шестнадцать лет, к Шолохову в двадцать два… А вот ты так и просидишь всю свою жизнь на этих чертовых грядках с картошкой! И сказок о тебе не расскажут, и песен не споют!