Тьма внутри нас
Сердце ёкнуло и он, сознавая абсурдность своего поступка, с надеждой огляделся вокруг – может, вдалеке маячили ещё какие-нибудь братья.
Нет, мальчишки стояли одни и к ним, сгибаясь под тяжестью пакетов, приближалась женщина. Было видно, как она уговаривает их уйти, а они отчего-то сопротивляются. Коул направился к ним.
Уже издалека, заметив его, старший мальчик принялся отчаянно объяснять, что они не виноваты, велосипед отнял у них какой-то мужчина, как и бутылку воды, что дал им Джереми. Коул вымученно улыбнулся, он понимал ужас малышей, что не смогли уберечь доверенного им, но и простить себе заминку, с которой ему предстояло столкнуться, уже не мог.
– Здравствуйте, – Джереми переключился на мать, слишком молодую и слишком уставшую, – Я рад, что вы нашлись так скоро… – больше ему нечего было сказать и потому эстафету снова переняли мальчики.
– Мам, давай подвезём его, мам, – заныл старший и было видно, что он давно себе такого не позволял, так как мать смягчилась с первых слов и сдалась прежде, чем тот закончил.
– Мы припарковались в километре отсюда, подальше от суеты, – она тщательно выбирала слова, не желая называть своими именами творящийся вокруг Ад. Мы с удовольствием вас подвезём, – она даже не спросила, куда требуется Коулу, видимо, посчитав, что в его возрасте слишком далеко на велосипеде не уезжают.
Спустя пятнадцать минут пути Джереми уже знал, что Элеонор, мама девятилетнего Пауля и двухлетнего Рона, воспитывает сыновей одна, живут они в одноэтажном домике – единственном наследстве, доставшемся ей от мужа, где вокруг нет никого на пару километров. Пауль уже ходит в школу, а Рон в детский сад на полдня, пока их мама служит домработницей.
– У Швайдербергов, – уточнила она и Коул в замешательстве повернулся к ней.
– Это наши соседи! – воскликнул он, прежде чем сообразил, что выставлять своё положение напоказ неприлично. Впрочем, удивить Элеонор не удалось.
– Я помню тебя, с такой огромной рыжей собакой, – улыбнулась она. – Вы очень сдружились, так? У Швайдербергов, например, три кошки и все они сидят в клетках, как декор в гостиной.
– По правде говоря, за Руди я и ехал. Мои родители отказались забирать его из загородного дома, и я сбежал, – получив одобрительный взгляд со стороны всех троих (малыш Рон, правда, смотрел так постоянно), он продолжил, – я боюсь, что опоздаю, но не могу не попытаться.
– Честно говоря, даже не знаю, далеко ли мне осталось до него.
– Не очень, – загадочно произнесла Элеонор, словно знала дорогу наизусть. А может так оно и было.
«Не волнуйтесь, я доберусь…» – мог бы сказать в ответ Джереми, но не стал – он ужасно вымотался, больше от переживаний за Руди, чем от изнурительного путешествия, и встреча с Элеонор и её мальчиками казалась ему последним приветом от Господа, в которого он верил – правда, как и большинство подростков, лишь оказавшись в беде.
Когда из-за поворота выплыли знакомые крыши коттеджей, уютно гнездившихся на побережье, и стало очевидно, что Элеонор твёрдо намерена довести дело до конца, Коул не мог больше молчать.
– Спасибо, что помогли мне…
– Я хотела сказать тебе то же самое, – грустно улыбнулась женщина. – Кто знает, может, это наши последние добрые дела в этой жизни.
Руди всегда был спокойной собакой и сейчас его лай тоже не раздавался в размеренной ленивой тишине фешенебельного района. У этого могло быть и множество других пугающих причин.
И, безусловно, хотя бы одна из них уже возникла в голове каждого из сидящих в машине.
Так или иначе, до некоторых из домов, пользуясь отсутствием хозяев и охраны, уже добрались мародёры – об этом возвестил звон бьющегося стекла и речь, состоящая сплошь из брани, которая никак не могла принадлежать владельцам элитных коттеджей.
– Остановите здесь, подальше, я только возьму Руди и нужно убираться. В доме есть оружие, но перестрелка в мои планы не входила, – Джереми вздохнул. Едва ли не больше спасения Руди ему хотелось пригласить эту семью в свои шикарный дом, разрешить мальчишкам перелистать всю свою коллекцию комиксов, попрыгать на батуте в саду и угоститься несколькими видами мороженого, но Коул прекрасно осознавал, чем может закончиться подобная блажь.
В принципе, увлечённые процессом, грабители вряд ли обратили бы внимание на идущего по опустевшей улице юношу, но Джереми все равно шёл, пригнувшись, потому что не желал испытывать судьбу.
Руди был умной собакой и поднесённого к губам пальца ему было достаточно, чтобы понять – лаять не нужно, даже если измученные глаза, уставшие вглядываться сквозь щель в ограде, наконец увидели то, что искали, а нос учуял знакомый запах и впервые пёс не поверил ему. Руди лишь продолжил нетерпеливо переминаться с лапы на лапу, с тревогой разглядывая друга – вдруг он лишь жестокая шутка небывалой жары, что не щадила его косматую голову. Но нет – крепкие объятия сомкнулись на рыжей шее, как только Коулу удалось перемахнуть через забор. Руди сдавленно застонал, уткнувшись мордой в грудь.
Оставалось лишь освободить пса от мощного ошейника, который, по мнению Джереми, ему вовсе не был нужен. Родители считали иначе. Мать вообще вообразила, что Руди каждый раз провожает её недобрым взглядом и таким вот образом подстраховалась. Руди был не в обиде, только смотрел грустно и понимающе каждый раз, когда друг надевал на пушистую шею ненавистное кожаное кольцо.
– Эй, парень! – из воспоминаний его вырвал грубый мужской голос. Джереми невольно вздрогнул и поднял глаза, уже зная, кого увидит.
– Ты либо решил свистнуть у нас этого замечательного пса, либо пришёл за своим другом специально. Судя по всему, ты вряд ли мимо проходил, м? – Мародёр, что наверняка уже обследовал особняк его родителей вдоль и поперёк, был похож на сантехника, из тех, что работают на государство – потасканная форма непонятного цвета (он уже мог переодеться в один из отцовских костюмов, но нет – привычка взяла верх), всклокоченные волосы, потная лоснящаяся кожа и пивное брюшко. Такой вряд ли бегает быстро, но вот пуля из револьвера мистера Коула вполне могла догнать Джереми – с оружием в руках бегать не обязательно.
– Сынок богачей, м? – Тон его стал угрожающим. Руди, услышав это, тихо зарычал, недвусмысленно оскалившись.
– Моя мама работала здесь горничной, а я помогал ей и выгуливал Руди, – стараясь быть убедительным, Джереми смотрел мужчине в глаза и говорил спокойно, но уверенно.
– Что там, Билли? – послышалось из недр особняка и Коулу стало не по себе. Голос точно был знаком, но от волнения он не сразу осознал, кому он принадлежит.
Мистер Брэйд, садовник, премерзкий старик, которого родители уважали по непонятным причинам и позволяли ему творить со своими куцыми лужайками все, что только приходило в приступе креатива в его маразматическую голову.
Если он выйдет и увидит Коула, все пропало. Вражда их не была открытой, но оба знали, что друг друга терпеть не могут, и одной из причин тому был Руди, который, чувствуя настроение друга, проникся к садовнику столь же скверными эмоциями.
– Мальчишка пришёл за собакой, сын горничной, – от его слов у Джереми в животе образовался большой кусок льда. Озноб сотрясал теперь тело мальчика, даже несмотря на тридцатиградусную жару.
– Гони его в шею, – равнодушно отозвался садовник. Видимо у него сейчас были дела поважнее сына какой-то горничной, которого, он, впрочем, никак не мог вспомнить.
– Давай, вали, – процедил мужчина. Ему явно не терпелось вернуться внутрь.
– Пожалуйста, сэр, можно я заберу пса. Он уже старый, ему девять лет, – прибавил он без малого пять, не моргнув и глазом. – За ним нужен уход, он оглох на одно ухо ещё в прошлом году и спит по восемнадцать часов в сутки…
– Ладно, ладно, только вали, чтоб через минуту вас тут не было, – нерасторопных «сантехник» явно недолюбливал. Спустя несколько секунд Руди слишком бодро для девятилетней собаки шагал рядом с Джереми, так и порываясь броситься тому на шею.
Ворота, взломанные и покорёженные, остались позади, и Коул было решил, что можно вздохнуть с облегчением и бежать до оставленной в машине Элеонор с детьми, когда полный ненависти крик заставил его на миг замереть, а потом припустить с удвоенной скоростью.
– Эй, стой, паршивец. Вали его, Билли. Свидетели не нужны.
Видимо, садовник всё же решил посмотреть на странного незнакомца, пришедшего только за псом, и, даже глядя в спину, смог узнать своего врага, хозяйского сынка, миллионера, которого он методично обворовывал последние два часа.
Конечно, он не был дураком и смекнул, что парень наверняка узнал его голос и, случись что, тут же даст против него показания. Ему было невдомёк, что самым большим сокровищем для Джереми был рыжий огромный пёс, что глухо рычал, мчась рядом по уходящей под откос тропинке.
Скоро они скроются из вида, а там останется лишь запрыгнуть в машину и гнать. Старик и любитель глотнуть пивка в костюме сантехника ни за что не догнали бы их. Но вот пули вполне могли. Визг Руди заглушил всё – собственное натужное дыхание, озлобленные окрики, проклятия и грохот выстрела. Пёс припал на передние лапы, недоумевающе подволакивая заднюю и, когда алые пятна на дорожке, оставленные им, подтвердили страшную догадку, Коул разразился криком. Он звал на помощь и тянул на себе скулящего пса, покуда в глазах не становилось темно. Мир сузился до одной мысли – успеть уйти. И в очередной раз, когда от пульсирующей в висках крови, голову накрыла глухая волна, он не сразу расслышал звук двигателя.
Как он будет отбиваться, как убегать, если преследователи не только вооружены, но и сообразили сесть в автомобиль.
Джереми очнулся лишь от звонкой пощёчины и женского голоса.
– … время выбрал, приходи в себя, – знакомая интонация дала надежду.
Пока они с Элеонор затаскивали раненого Руди внутрь, к ужасу притихших мальчишек, будто впервые увидевших кровь, мародёры смогли подобраться на расстояние достаточное для хорошего выстрела.
– Пригнись! – только и успела крикнуть Элеонор, прежде чем лобовое стекло разбилось вдребезги.
Наверняка она уже сто раз пожалела, что связалась с парнем и его большущим псом, но панике не поддалась, хотя и находилась внутри разбитого внедорожника в компании с тремя напуганными мальчишками мал мала меньше и подстреленной собакой, тихо поскуливавшей в ногах троицы.
Спустя вечность они наконец выехали на трассу и мчались, несмотря на знаки, с бешеной скоростью.
– Не переживай, в Сербии я была медсестрой. Руди будет как новенький. Вот только доберёмся домой.
Джереми только и смог кивнуть. Оказывается, по измазанным собачьей кровью щекам уже давно катились едва ощутимые слёзы. Хотелось скулить, как Руди, но, слушая жалобы друга, Коул лишь морщился, уговаривая себя, что самое страшное теперь позади и пёс спасён. Никакой апокалипсис не смог бы сравниться с потерей самого дорогого, что было у юного наследника миллионера.
Blodig farvel
КРОВАВОЕ ПРОЩАНИЕ
Странно, почему люди ни перед чем не впадают в такой ужас, как перед безмятежной улыбкой на лице угрожающего им злодея? Ведь если бы тот же самый злодей стоял перед ними, искажённый ненавистью, они наверняка испытывали бы отчаяние, ярость, желание отомстить, а перед ухмылкой убийцы жертвы бессильны, они цепенеют, как будто, то есть символ страшного суда, которого никому не удалось ещё избежать.
Как мерзко, униженно вёл себя этот идиот, когда я стоял, нависая над ним, с ножом и в маске смеющегося негодяя. Какой он был жалкий, отвратительный – подобие мужчины. Катался по полу, ползал, хватаясь за все подряд в поисках защиты, а сам ведь наверняка всё понимал. Понял, ещё когда я вошёл к нему, радостный от того, что наконец нашёл причину моих страданий, после стольких лет мучительных поисков. Жаль, что он был один…
Полиция наверняка уже окрестила это «убийством с особой жестокостью». О нет, дорогие стражи правосудия, это было милосердно. Я бы с гораздо большим удовольствием наблюдал, как он валяется, придавленный бетонной плитой дома, разрушенного наступающим концом света, и никто не желает его спасать, потому что все заботятся только о себе.
Однако шансы такого мучительного исхода невелики, я должен был подстраховаться, мне хотелось видеть всё собственными глазами и, более того, явиться причиной его страданий, как когда-то он стал причиной моих. Никогда вид крови не доставлял мне особого удовольствия, но вчера, глядя, как она растекается под изувеченным телом, я испытал отнюдь не отвращение, а что-то вроде возбуждения и триумфа, как будто звучал торжественный марш и тысячи людей аплодировали моему поступку.
Странно, мне всегда говорили, будто человек, совершивший преступление, неизбежно испытывает что-то вроде мук совести. Я же чувствовал лишь необыкновенный подъем, будто выполнил нечто нужное, к чему давно шёл, планировал, ждал.
Правда у меня было ещё одно дело, мысли о котором вызывали мучительное беспокойство, как перед походом к стоматологу.
Солнце тихо и величественно появлялось в окнах номера отеля. Это последний восход… Грустно, необыкновенно и грустно. И ты, Хенрик, идиот, его никогда больше не увидишь. Я слышал, многие переживали по поводу исчезновения каких-то там звёзд – кому понадобились эти едва заметные точки? Солнце – вот самая яркая, несравненная, могущественная звезда. Никогда не интересовался астрономией, но даже мне было понятно, что не будь солнца, исчезнем и мы. Вот он – конец света – во всех смыслах. Конец жизни.
И я завтра уйду в закат, в небытие. Я глубоко убеждён, что в том хаосе, который должен произойти на Земле, никому не будет дела до поступков отдельно взятого человека, пусть даже он – изощрённый мстительный убийца. Все мы окажемся в одной клоаке – среди разрушенных людских творений, создававшихся с любовью и уничтоженных с безграничной ненавистью Тех, кто будет следить за происходящим с более высокой точки.
Как я отношусь к концу света? Как к подарку Небес! Наконец я могу исполнить то, о чем беспомощно грезил давно. Исполню самому себе назначенную миссию. Как я отношусь к концу света? Да я просто ликую!
Расстраивала меня лишь одна мелочь. Она жила в ста милях отсюда и у меня в запасе по самым нескромным подсчётам было чуть меньше суток, а я привык воплощать свои мечты до конца.
Медлить было нельзя – скоро проснётся весь отель и в мой роскошный номер робко постучится горничная, каждое утро приносящая омлет и кофе. Обедать и ужинать я спускался вниз, в ресторан, важно кивая стоящему у входа в сверкающий помпезный зал дворецкому. Мне доставляло удовольствие любоваться теми излишествами, что в изобилии были представлены вокруг, начиная от блюд в меню, заканчивая бриллиантовыми ошейниками на маленьких бесполезных, вечно мешающихся под ногами собачках. Я любовался и представлял, как все это будет гореть, рушиться, как наряженные дамы будут визгливо кричать «Фифи, иди к мамочке!» – они ещё не знают, что их ждёт, не подозревают, что апокалипсис не пожалеет никого. Перед ними у меня было преимущество – я всё прекрасно себе представлял и мог выбирать, как поступить – встретиться со смертью, глядя ей в лицо, или обмануть её ожидания насчёт меня и пустить себе пулю в лоб. Эта свобода опьяняла. Был ли на свете другой такой человек, столь желающий конца света?
Итак, прощай нелепая роскошь и здравствуй солнце нового счастливого и, что важнее всего, последнего дня Земли. Поколениями люди тревожили твою твердь, и я рад, что удостоился чести видеть, какую месть ты придумала всем им. Я будто бы достал билеты на престижный спектакль и теперь жду с нетерпением начала, заняв место в первом ряду.
Костюм, который я обычно надевал, спускаясь вниз, теперь покоился на дне сумки. Вряд ли он когда-нибудь ещё понадобится. Оглядев осиротевший номер, который, впрочем, уже через несколько минут будет ожидать нового постояльца, я ступил на зелёное полотно дорожки, устилавшей пол коридора. Расплатившись с администратором, удивлённым моим скорым отъездом, я сел в свой видавший множество дорог автомобиль, и отправился по душу той, которой не суждено было увидеть закат сегодняшнего дня.
Просыпающийся город навевал на меня скуку – годами его жители вставали по утрам, наскоро позавтракав и перелистнув для вида пару страниц свежей газеты, книги или какого-нибудь отчёта, шли к своим машинам и катили на работу, где все также шло привычным, устоявшимся ходом. Магазины, маленькие кафе открывались в то же самое время, что и вчера, являя тот же ассортимент, на который всегда находились желающие.
Странно, но шоссе, куда я выехал вскоре, показалось мне гораздо оживлённее и разнообразнее, хотя в этот час машин почти не было.
Первые полчаса езды приносили радость. Затем скука возросла и предстоящее возбуждение от встречи с Ней куда-то выветрилось. Внезапное желание поделиться, рассказать о себе самом, о своей замечательной идее, о своём незабываемом будоражащем нервы слабаков поступке овладело мной. Зачем все это, в самом деле, если никто даже не догадывается о моей сладкой мести. Кто-то обязан разделить со мной радость.
На этой дороге попутчиков всегда было в достатке, но сегодня, как назло, то ли из-за раннего часа, то ли из-за хорошей погоды и соответствующего настроения подобревших водителей, обочины пустовали. Искать попутчика, говорил мой отец – водитель-дальнобойщик – это последнее дело, говорящее лишь о том, что ты чувствуешь себя безмерно одиноким.
А мне хотелось похвастаться! В конце концов я не так часто это делаю. Ни мои родители, ни друзья, ни Она не подозревали, насколько многогранен и необычен я был. Они возможно и гордились бы мной тогда, искали моей компании, но я всегда ставил скромность превыше всех своих добродетелей и оттого получал далеко не по заслугам.
Сегодня был не тот день. Он словно явился из другой жизни. Как если бы их было две: одна длиной в тридцать лет и другая – сегодняшний день. Нынче мне было можно всё, чего не позволялось в прошлой, вчерашней жизни.
Сегодня я буду хвастаться напропалую. А вот и тот, кто мне нужен. Э, да паренёк явно пьян, в такую-то рань. Или ему тоже всё сегодня можно? Некоторые люди довольно разговорчивы, когда пьяны, некоторые угрюмо молчат. В любом случае, не попробуешь – не узнаешь.
Я тормознул рядом с безвольно повесившим голову юношей лет двадцати. Он ловил машину, в каком-то отчаянии всё поднимая и поднимая большой палец. Меня он вроде и не заметил, или подумал, что я – очередной водила, который со злости швырнёт его на обочину, да ещё и наподдаст ногой в живот. Судя по его одежде, один такой на его душу уже нашёлся. Он безропотно стоял, смотря в противоположном направлении и все поднимал руку, вглядываясь в пустынную даль.
– Эй, друг! – я окликнул его. – Залезай, подвезу.
Я подождал, пока он медленно, словно не веря своим ушам, повернёт ко мне голову, и, шатаясь, побредёт, чуть приволакивая ноги, к моему авто. Вот он наконец уселся и с благодарностью уставился, улыбаясь. Не такой уж и пьяный. Видел я и похуже.
– Откуда так рано? – не то что бы мне было особо интересно, просто надо же с чего-то начать разговор.
– От подружки. Кинула меня. Говорит, не может меня полюбить, – парень грустно на меня взглянул, и я понял, что тема мне подходит.
– Ты ещё молодой, – начал я, как будто сам был стариком. Это бесило. – Когда-то это покажется просто сном. Только вот не ручаюсь за существование этого «когда-то», дружок, – злорадно усмехнулся я.
– Конец света. Слыхал? – пояснил я в ответ на его недоумевающий взгляд. – И ты и твоя подружка – все вы завтра уже и не вспомните друг о друге. На неё упадёт какое-нибудь дерево, тебя придавит автомобилем. Ну как в фильмах обычно бывает. Доходит?
Он усмехнулся, но по этой неуверенной гримасе совершенно нельзя было понять, верит он мне или считает идиотом.
– Не знаю, как ты собираешься прожить этот последний день, но я бы посоветовал тебе не распускать сопли, оторваться там, куда ты едешь, по полной. Другого шанса не будет, – оживлённо, взбираясь с ногами на свой конёк, начал я.
– Вот как бы ты провёл его, если б смог все заранее спланировать?
Парень явно призадумался и, казалось, даже протрезвел.
– Я бы сводил Кэти в тот ресторан, о котором она мечтала, – промямлил он.
Он был безнадёжен.
– А ещё? – не унимался я.
– Потом мы бы сидели в обнимку на диване, ели попкорн или печенье, целовались, ну потом, как водится, страстная ночь.
Не удивляюсь, что эта умница сбежала от него. Ну и зануда. Последний романтик. Сопляк. Надеюсь, я таким не был.
Он заметил выражение брезгливости на моём лице – так бывало всегда, когда меня что-либо не устраивало – и спросил несколько раздражённо:
– Ну а вы как бы провели?
Наконец-то!
– Для того, чтобы знать, как я провёл бы свой последний день, парень, нужно сначала знать, как я жил до него, не думаешь? Не бойся, я не буду тебе описывать, как повесился мой отец, когда я пешком ходил под стол. Этого не было. Мой отец застрелился, – сказал я и захохотал.
– Но, чтобы понять мои планы на мой последний день тебе явно надо знать мотивы, не так ли? Как там тебя зовут? – я специально говорил с долей пренебрежения. Этот сопляк большего не заслуживал.
– Арне, – промямлил он.
– Так вот, Арне, друг, до твоих лет я и думать не думал о девушках, сексе и уже тем более о диване с попкорном. Но тем не менее, когда однажды мы с моим другом Хенриком – он вечно был наголову выше меня во всем, и буквально и образно выражаясь – пришли в ту кафешку у вокзала, где делали обалденные гамбургеры, именно я заметил двух близняшек, вокруг которых все и завертелось. И крутится, надо тебе сказать, до сих пор.
– Они были как две куклы – одинаковые юбочки, блузки и кудряшки. И лица кукольные, румяные, с горящими глазами, как у восторженного пупса. И имена соответствовали внешности: Кэри и Мэри. Представляешь? Как будто их предки заранее знали, что из их малышек получится. Кэри стала моей. Несмотря на их сходство, что не удивительно для однояйцевых близнецов, я Кэри смог бы отличить и с расстояния в сто ярдов. Взгляд ее был угрюмым, она будто исподлобья разглядывала всё, что её окружало – оценивающе и толикой еле заметной зависти.
Мэри была другой. Лихорадочный блеск в глазах, задорных и хитрых. Щёки вечно пылают. Губы яркие. Генератор идей. Но такая живость не по мне – слишком уж ненастоящей казалась она мне. А вот Хенрику как раз по душе. Они и парой-то были картинной, как в рекламе. Высокий брутальный красавец-блондин и маленькая куколка с живыми глазами.
Она, малышка Мэри, сгорела так же стремительно, как и жила. И блеск в глазах, и лихорадочный румянец, и даже безумство идей – все это оказалось последствием туберкулеза.
Кэри была безутешна. Нам этого не понять, но у близнецов такая духовная связь, что почти ощущается физически. Это всё равно что, если бы твоя голова была там, на небесах, а тело оставалось на земле. Нет. Не так. Половина тебя сгнила. Ровно половина. Пусто. Ничто. А вторая живёт себе, как ни в чём не бывало. Конечно, Кэри так и не пришла в себя полностью. Хенрик же горевал недолго. Мэри вспыхнула в его жизни и угасла одинаково быстро. Как бабочка, залетевшая ненадолго в его дом, порадовавшая своей красотой и засохшая где-то в углу.
Я думал, причиной тому его легкомысленный характер, а оказалось, он просто не осознал в полной мере этой утраты, ведь у него был дубликат. Как если бы у каждого человека была копия и в случае его смерти можно было ей воспользоваться. Он и раньше-то путал сестёр, хотя на мой взгляд, на это был способен лишь полный идиот. Тогда Хенрик впервые доказал, что он именно идиот и есть. Был.
Отдав должное покойнице, он как ни в чём не бывало, переключился на Кэри, а она и впрямь рядом с ним стала чем-то неуловимо напоминать свою близняшку-сестру. Оживился взгляд, поменялась причёска, появилась искусственная импульсивность. Мэри словно передала сестре после смерти эстафетную палочку.
Я чувствовал себя гадко. Со мной её угрюмость никуда не исчезала, она продолжала сосредоточенно молчать, погруженная в свои мысли, и лишь иногда бурчала что-то в ответ, будто бы я её раздражал и сил не было меня выносить.
В конце концов мне надоел этот контраст, я все-таки как-никак обладал самолюбием, и однажды на свидании сказал ей, что пора бы прекратить нам так общаться. Она странно взглянула, словно я её ударил, а если точнее, отобрал любимую куклу, встала и молча покинула меня. Я ещё не осознал тогда, что навсегда.
Я злился первые три дня, потом жалел, потом мучительно корил себя за причинённую невинному сердцу обиду, потом репетировал речь раскаяния и наконец направился к ней.
– Дальше, как в дешёвом клипе. Ты, конечно, уже догадался, Арне, друг. Я к ней, а дверь мне открывает… Хенрик! Кто же ещё!